Файл: antologiya-issledovaniy-kultury.doc

Противоположный подход, допускающий диффузное происхождение, отразился в попытке Генриха Шурца связать декоративное искусство Северо-Западной Америки и Меланезии. Лишь то одно, что многие его элементы в обоих регионах интерпретируются как изображение глаза, навело исследователя на мысль об их общем происхождении, не допускающую для данного явления (которое имеет ярко выраженные местные особенности и на американской, и на меланезийской почве) независимого в обоих случаях источника. В этой попытке Шурц следовал Ратцелю, искавшему связь между Меланезией и американским Северо-Западом на основе других культурных признаков.

Если обращение к описанным выше гипотезам характеризует главное направление европейской науки, то американские антропологи в большинстве своем держатся сейчас другого метода. Короче говоря, это методологическое различие проявляется в том, что американских ученых интересует прежде всего динамическая сторона культурных изменений и практическая возможность реконструировать историю культуры на основе их исследования. Окончательное же решение главного вопроса о причинах параллелизма в культурном развитии взаимоотдаленных ареалов — будь то общемировая диффузия или извечная стабильность культурных признаков, — они отлагают до лучшего изучения специфики культурных изменений. Американские этнологические методы аналогичны методам европейской археологии — особенно археологии Скандинавии и Восточного Средиземноморья доисторической эпохи.

Со стороны может показаться, что ученые Америки всеце-

==521

Методы интерпретации культуры

ло поглощены конкретными исследованиями и нимало не вникают в философские проблемы истории цивилизации. На мой взгляд, такая оценка американского научного направления несправедлива. Эти проблемы волнуют нас не меньше наших европейских коллег, но мы не надеемся решить их с помощью формул. Для начала скажем, что проблема культурной истории представляется нам проблемой исторической. Чтобы понять историю, необходимо знать не только то, как вещь существует, но и то, как она возникла. В области этнологии, не имеющей по большинству регионов мира других надежных данных, кроме археологических, любое подтверждение перемен .добывается косвенными путями, представление о которых дают сравнительно-филологические исследования. Метод этих исследований основан на соотнесении устойчивых феноменов с данными об их географическом распространении. О его возможностях убедительно говорят работы Лоуи, посвященные военным союзам у индейцев равнин, а также современные труды по американской мифологии. Не рассчитывая получить неопровержимые данные о хронологической последовательности событий, мы тем не менее можем выяснить — и притом с высокой степенью вероятности и даже надежности — общие контуры.

Применение этих методов разрушает картину абсолютной стабильности первобытных обществ, складывающуюся при наблюдении данного народа лишь в данном состоянии. С этого момента все культурные формы видятся постоянно текучими и открытыми глубоким модификациям. Понятно, почему в наших научных занятиях такое важное место занимает проблема распространения. Доказать распространение много легче, чем выявить процессы, обусловленные внутренними причинами; в последнем случае сбор материала сталкивается со многими трудностями. Тем не менее данные в его пользу можно обнаружить в любом явлении аккультурации, где чужеземные элементы преобразуются сообразно моделям, господствующим в новом их окружении, и в специфически-локальном развитии универсальных идей и способов деятельности. Причина недостаточно энергичного изучения внутреннего развития не в его маловажности, с теоретической точки зрения, а скорее в сопутствующих этому изучению методологических трудностях. Но надо заметить, что в последние годы оно, кажется, привлекло внимание многих ученых, о чем говорит ряд работ по аккультурации и взаимосвязи культурных навыков.

Разработка этого направления выявляет один существенный признак всех исторических феноменов. Если в естествен-

==522

Ф. Боас. Методы этнологии

ных науках мы имеем дело с неким набором причин и изучаем результаты их действия, то при анализе исторических событий в каждом явлении приходится видеть не только результат, но и причину. Нечто похожее происходит и с законами физики. Так, астрономия может рассматривать положение данных небесных тел в данный момент времени как результат гравитации, но вместе с тем именно это их специфическое положение в пространстве определяет и дальнейшие изменения. Это отношение более отчетливо выступает в истории цивилизации. Например, избыток продовольственных запасов способствовал приросту населения и умножению досуга, позволяющго заниматься не только насущно необходимым. В свою очередь и прирост населения, и умножение досуга, используемого, среди прочего, и для изобретений, создают еще больший избыток продовольствия и свободного времени. Таким образом, налицо совокупный результат.

Те же соображения возникают и по поводу важной проблемы взаимоотношений индивида и общества при изучении динамических условий изменения. Действия индивида в большой степени определяются его социальным окружением и вместе с тем сами влияют на общество, в котором он живет, внося изменения в его форму. Эта проблема — вероятно, одна из самых важных, с какими приходится иметь дело при изучении культурных изменений; она вызывает все больший интерес у исследователей, не довольствующихся систематизацией унифицированных верований и обычаев и пытающихся понять, как реагирует индивид на все его социальное окружение и на то многообразие оценок и способов действия, которое наблюдается даже в первобытном обществе, и каким образом его реакции вызывают далекоидущие следствия.

Одним словом, метод, который мы пытаемся обосновать, зиждется на изучении динамических изменений в обществе, доступном наблюдению в данное время. Не умея объяснить процессы, протекающие на наших глазах, мы не дерзаем браться за общие проблемы развития цивилизации.

Но даже и такое направление исследований предполагает некоторые выводы общего характера, и прежде всего — отказ от трактовки человеческой цивилизации как всецело обусловленной психологической необходимостью, из которой вырастает единообразная общемировая эволюция. Освободившись от нее, мы видим историческую уникальность каждой культурной группы, определяемую отчасти ее самобытным развитием, отчасти — иноплеменными влияниями. Мы имеем дело и с процессами и постепенной дифференциации, и с процессами сглаживания различий в соседствующих центрах куль-

==523

Методы интерпретации культуры

тур; основываясь же на единой эволюционной схеме, совершенно невозможно понять, что происходило с каждым конкретным народом. Противоположность [наших и эволюционистских] воззрений ярко проявилась в различных трактовках цивилизации зуньи: у Фрэнка Гамильтона Кашинга, с одной стороны, и у многих современных ученых — особенно у Элси Клью Парсонс, Лесли Спайера, Рут Бенедикт и Рут Бунзель — с другой. Кашинг полагал, что культуру зуньи можно целиком объяснить как реакцию ее носителей на внешнюю среду и что вся она, таким образом, интерпретируется как развитие, заданное географическим положением народа. Глубокое проникновение этого ученого в мышление индейцев и исчерпывающее знакомство с самыми интимными сторонами их жизни придавали его интерпретации особую убедительнось. С другой стороны, исследования д-ра Парсонс — вкупе с выводами профессора Крёбера — ясно доказывают, что культура зуньи подверглась сильному испанскому воздействию и как таковая является одним из лучших (среди доступных нам) примеров аккультурации. Психологическое истолкование, при всей его привлекательности, чревато совершенно неверными заключениями; исторический же подход дает совсем иную картину, где уникальное сочетание остатков древности (имеющих достаточно сложное происхождение) и европейских влияний ведет к тому, что существует в настоящее время.

Кроме того, изучение динамики жизни первобытных народов показывает, что гипотеза долговременной стабильности — вроде той, какую защищает Эллиот Смит, не подтверждается фактами. Детальный анализ любой стороны этой жизни застает ее в текучем состоянии, а это наводит на мысль о тесном параллелизме истории языка и истории общего культурного развития. Периоды застоя сменяются бурными переменами, и вряд ли можно указать примитивные обычаи, сохранившиеся в полной неприкосновенности. Более того, феномен аккультурации доказывает, что перенесение обычаев одного региона в другой без сопутствующих изменений встречается чрезвычайно редко. И вряд ли можно говорить, как это делает Эллиот Смит, о многочисленных примерах параллельного существования «исконно средиземноморских» обычаев. Хотя исторический и всецело уникальный для каждого регио.на тип культурных изменений является важным элементом истории развития культуры, мы в то же время допускаем известный типологический параллелизм. Однако мы склонны усматривать этот параллелизм не столько в конкретных обычаях и навыках, сколько в определенных динамических условиях, обязанных своим происхождением социальным или

==524

Ф. Боас. Методы этнологии

психологическим причинам, от которых зависят сходные результаты развития. Здесь уместно вспомнить ранее приведенный мною пример о зависимости между продовольственными ресурсами и приростом народонаселения. Пример иного рода возникает там, где встающие перед человеком проблемы решаются с помощью ограниченного набора средств. Так, повсеместно сталкиваясь с браком и справедливо видя в нем универсальный институт, мы вместе с тем узнаем, что брак возможен лишь между некоторым числом мужчин и некоторым числом женщин, между некоторым числом мужчин и одной женщиной, между некоторым числом женщин и одним мужчиной или между одним мужчиной и одной женщиной. Ясно, что эти формы брака имеют повсеместное распространение, и потому нас не должны удивлять их аналоги, утвердившиеся в разных частях света совершенно независимо друг от друга. Учитывая же хозяйственные условия человечества и особенности полового инстинкта высших позвоночных, мы не удивимся и сравнительно малой распространенности полигамной и полиандрической форм брака. То же нужно иметь в виду и при изучении отвлеченных понятий. Одним словом, если мы ищем законы, то последние обнаруживаются в действии физиологических, психологических и социальных факторов, а не в успехах культуры. В некоторых случаях регулярно наблюдаемые следствия этих успехов могут сопутствовать психологическому или социальному развитию. На это указывают последствия производственных новшеств в Старом Свете и Америке, которые я рассматриваю как взаимонезависимые регионы. На смену собирательству и каменным орудиям пришли земледелие, гончарное производство, а потом и металлообработка. Такой порядок возникновения новых видов деятельности связан, по-видимому, с тем, что использование натуральных продуктов, орудий и утвари (равно как и сопутствующие этому операции) отнимало у человека все больше времени. При всем несомненном параллелизме в развитии двух континентов нечего и надеяться проследить ход этих перемен в деталях. С другими человеческими новациями дело обстояло иначе. Такое древнее достижение Старого Света, как приручение животных, в Новом Свете (где до появления европейцев, похоже, не знали других домашних животных, кроме собаки), напротив, оказалось весьма поздним. Впрочем, в Перу делались первые и очень медленные шаги к одомашниванию ламы; кое-где на континенте разводили и птиц.

Подобным образом можно взглянуть и на историю интеллектуальной деятельности. По-видимому, одна из фундаментальных особенностей человеческого развития проявляется в

==525

Методы интерпретации культуры

том, что поначалу бессознательные действия со временем становятся объектом осмысления. Этот процесс наблюдается повсеместно, но ярче всего, пожалуй, в истории науки, постепенно и во всех направлениях расширяющей сферу своего проникновения и содействующей осознанию действий, которые и индивид, и общество ранее совершали автоматически.

До сих пор я не касался другого аспекта современной этнологии, связанного с успехами психоанализа. Как известно, Зигмунд Фрейд стремился показать, что первобытное сознание во многих отношениях аналогично определенным формам индивидуальной психической деятельности, которые он исследовал с помощью своего психоаналитического метода. Попытки Фрейда во многом близки той интерпретации мифологии, с какой выступили символисты — например, Штукен. Риверс воспринял мысль Фрейда, равно как и [культурно-исторические] интерпретации Гребнера и Эллиота Смита, вследствие чего в его новых работах психоаналитический подход хаотически переплетен с теорией древней трансмиссии.

Допуская, что некоторые идеи, лежащие в основе психоаналитических исследований Фрейда, могут найти успешное применение в разработке этнологических проблем, я все же не думаю, что одностороннее использование его метода позволит лучше понять развитие человеческого общества. Конечно, влияние впечатлений, полученных в первые годы жизни, всегда недооценивалось; верно и то, что социальное поведение человека в огромной степени зависит от самых ранних навыков, образовавшихся прежде связной памяти, а многие так называемые расовые или наследственные признаки нужно считать скорее результатом раннего воздействия определенных социальных условий. Большинство этих навыков остается вне сферы сознания и преодолевается с большим трудом. Именно с этим обстоятельством можно связать различия в поведении разнополых подростков. Но если мы попытаемся применить все учение о влиянии подавленных желаний к деятельности людей, живущих в разных социальных условиях, то, безусловно, выйдем за пределы тех законных допущений, на которые дает право изучение психологии индивида в норме и патологии. С другой стороны, можно выделить ряд куда более влиятельных факторов. Так, многие явления истории языка ясно показывают, что ментальное поведение человека определяют совсем не те условия, к которым приковано внимание последователей Фрейда. Большинство людей ничего не знают о категориях, лежащих в основе языка и остающихся неосознанными до систематического изучения грамматики. Тем не менее именно лингвистические категории за-