Файл: antologiya-issledovaniy-kultury.doc

==526

Ф. Боас. Методы этнологии

ставляют нас видеть мир с точки зрения определенной системы понятий, принимаемых нами, по незнанию законов развития языка, за объективно-данные категории и в свою очередь воздействующих на формы нашего мышления. Происхождение этих категорий неизвестно, но они, уж наверное, ничего общего не имеют с феноменами, составляющими предмет психоаналитических исследований.

Большие сомнения вызывает и правомочность психоаналитического учения о символе. Известно, что истолкование символов занимало важное место в философии всех времен. Не только первобытное мышление, но и история философии и теологии изобилуют примерами высокоразвитого символизма, типы которого определяются общей ментальной установкой того или иного мыслителя. Богословы, толковавшие Библию с точки зрения религиозного символизма, в своих выводах были точны ничуть не меньше психоаналитиков, рассматривавших человеческую мысль и поведение сквозь призму сексуального символизма. Результаты символической интерпретации прямо зависят от субъективной установки исследователя, интерпретирующего явления сообразно с главной своей концепцией. Доказать правомочность психоаналитического символизма — значит продемонстрировать неубедительность всех прочих интерпретаций символа, исходящих из совершенно иных оснований, равно как и неадекватность объяснений, игнорирующих символическое значение явления или сводящих его к минимуму.

Вот почему, приветствуя любой продуктивный метод психологического исследования, мы не можем связывать успехи этнологии с простым перенесением новейших односторонних приемов психологического изучения индивида на социальные явления, происхождение которых говорит об их исторической обусловленности и о влияниях совсем иного порядка, чем те, какими занимается психология индивида.

Перевод Ю. С. Терентьева

==527

00.htm - glava25

Франц Боас История и наука в антропологии: ответ*

Я с интересом прочел статью д-ра Крёбера, содержащую анализ не только моей научной деятельности, но и моей персоны". Быть может, я неверно оцениваю то и другое. Тем не менее хочу заявить свое категорическое несогласие с такой

интерпретацией.

То что в молодости я много времени отдал изучению физики и географии, - сущая правда. В 1887 г. автор настоящих строк попытался определить свое отношение к этим дисциплинам, высказав мысль о различии их фундаментальных предпосылок² и вполне сознательно примкнув к тем, кого занимали феномены, воспринимаемые как нечто единое при явной несводимости их компонентов к общей причине. Другими словами, меня изначально увлекла проблема рационального постижения сложных явлений. Этот интерес сохранил преобладающее значение и позднее, когда от географии я обратился к этнологии. Чтобы понять явление, необходимо знать не только, что оно собой представляет, но и как оно возникло. Наша проблема — проблема историческая.

По мнению д-ра Крёбера, «ясным признаком исторического подхода к любой области» будет «не рассмотрение временных следствий (хотя и его трудно избежать там, где исторические импульсы реальны и сильны), а стремление к полноте описания <...> Исторический процесс - это связь явлений, рассматриваемых как таковые, а не то, что вытягивают и

выжимают из явлений».

Должен признаться, я не вижу здесь никакого смысла. Мы располагаем более или менее адекватными описаниями культуры, и это - очень ценные данные. Они дают нам нагляднейший материал, раскрывающий культуру в ее действии, под

• History and Science in Anthropology: a Reply//American Anthropologist. N.S. Vol. 38 (1936), P. 137-141.

==528

Ф. Боас. История и наука в антропологии

чем я понимаю жизнь индивида, контролируемую культурой, и влияние на культуру самого индивида. Но это не история. Историческая интерпретация требует иного использования описательного материала, и здесь гораздо лучше обратиться к археологии, биологии, лингвистике и этнографии.

Если д-р Крёбер считает историческим исследованием мой первый этнологический опыт «Центральные эскимосы» («The Central Escimo»), написанный в 1885 г., то я отказываюсь его понять. Эта работа — пример описания, основанного на скрупулезном изучении повседневной жизни народа, и в нем есть ряд недочетов, которые объясняются моей некомпетентностью во многих вопросах. Некоторые элементы исторического подхода в ней проявились лишь в сопоставлении изучаемого племени с другими эскимосскими племенными группами и с индейцами бассейна Маккензи, в тщательном анализе данных о более ранних эскимосских поселениях и в догадках относительно путей их древних миграций. Все прочее там — чистое описание. И если в более поздних работах я перестал делать упор на географические условия, то это потому, что прежняя моя уверенность в определяющей роли географических факторов — уверенность, с которой я отправился в экспедицию 1883-84 гг., — сменилась разочарованием в них как творческих элементах культурной жизни. Я всегда готов признать их значение для узколокальных и модифицированных культур, но обстоятельства сложились так, что в позднейших моих полевых исследованиях этот вопрос оставался на заднем плане, ибо его разработка не вносила в них особой ясности.

Позволю себе напомнить д-ру Крёберу об одном небольшом инциденте, который хорошо характеризует мой интерес к социологическим и психологическим интерпретациям культур — точнее, к тому направлению, которое в наши дни стали называть функционалистским. Я попросил его собрать сведения о традициях арапаго, не задаваясь вопросом о «подлинности» форм, в которых дошли до нас их сказания и обычаи — той «подлинности», что составляет главную заботу многих этнологов. В результате возникла коллекция сказаний, многие из которых оказались весьма пространными. Это собрание вызвало гнев Алисы Флетчер, признающей лишь идеальных индейцев и презирающей все, что отдает, по ее мнению, повадками «младших конюхов». Поскольку она пыталась критиковать работу д-ра Крёбера именно с этих позиций, я выступил с небольшой заметкой «Этнологическое значение эзотерических доктрин»³, где хотел выяснить «функциональное» соотношение экзотерического и эзотерического знания и показать, что интеллектуальные навыки простонародья — в том виде, в каком отражают их упомянутые выше

==529

Методы интерпретации культуры

сказания, — достойны изучения. Те же мысли высказаны мной в сообщении о тайных союзах у квакиутлей для ежегодника памяти Адольфа Бастиана [Anniversary Volume for A. Bastian] в 1896 г. и, с несколько иной точки зрения, в выступлении по тому же поводу на XIV съезде американистов в 1904 (опубл. в 1906; последнее сообщение больше касалось становления типов культурного поведения). Эти работы я вправе назвать культурно-историческими, ибо в них рассматриваются способы, которыми созидается остов самобытной культуры, находящейся в окружении других культур.

В своих попытках восстановить историю культуры мы поневоле довольствуемся косвенными свидетельствами, и наша обязанность — относиться к ним с величайшей осторожностью. Д-р Крёбер ставит мне в вину отсутствие интереса к этим вопросам. В таком случае я, по-видимому, зря потратил годы на реконструкцию социального строя, историю тайных союзов и классификацию художественных стилей и сказаний народов Северо-Западного побережья Америки. Мне казалось, что такое детальное изучение ценно не только само по себе, но и как выявление универсальных черт человеческой истории, поскольку в каждой отдельной культуре находят отражение общекультурные феномены. Отказывая этой кропотливой работе в какой-либо ценности, д-р Крёбер, судя по всему, напротив, готов приветствовать любой порыв разгоряченного воображения. Не могу иначе оценить его похвалу в адрес моей публичной лекции «История американской расы»⁴, с которой я выступил как президент Нью-йоркской Академии наук. Поддержав мои доводы, он не преминул заметить, что я отпустил поводья своей фантазии куда больше обычного. Гдето около 1895 г. я проделал тщательный анализ доступного тогда материала о соотношении мифов Северо-Западного побережья и других регионов Америки и Старого Света⁵ и попытался доказать их историческое родство, но, должно быть, остановился, по мнению д-ра Крёбера, на полпути, не рискнув определить центр происхождения каждого элемента. Однако я и сейчас стою на своем и утверждаю, что такой результат возможен лишь в исключительных случаях. То, что феномен достиг наивысшего развития в определенном месте, не доказывает еще, что он здесь и возник. Уверенность д-ра Крёбера в противном, которую я считаю необоснованной, в сочетании с его более легковерным отношением к материалу, обусловили различие наших методов. В устной беседе со мной он признал, что если для моих выводов необходима более высокая степень вероятности, то сам он готов довольствоваться малым. Но это — позиция эпикурейца, а не современного ученого.

К оглавлению

==530

Ф. Боас. История и наука в антропологии

К сожалению, я не могу признать его обзор моих работ беспристрастным Верно, что на моем счету мало самостоятельных археологических исследований. Своим единственным достижением здесь я считаю лишь установление хронологической последовательности архаики, теотиуаканской культуры и ацтекского периода в Мексике, которое, по-видимому, явилось первым стратиграфическим исследованием по Северной Америке (не считая раскопок Дэлла на Алеутских островах). Вместе с тем в программе экспедиции Джезупа я отвел значительное место археологическим разработкам, которые под внимательным руководством Харлана Смита дали ряд важных находок в бассейне р. Фрейзер, свидетельствующих о проникновении туда внутриматериковых культур. И если в более северных районах они не привели ни к каким результатам, то причина тут не в отсутствии интереса, а в недостатке материала. Могу добавить, что я из года в год убеждаю нашу ученую общественность в необходимости возобновить тщательное археологическое обследование Северной Аляски, которое в свое время, после ряда сенсационных находок (преимущественно памятников искусства), уклонилось от главной своей задачи. Между тем основной проблемой здесь по-прежнему остается наличие или отсутствие предэскимосского типа в области Берингова моря.

Критика же моих языковедческих работ, похоже, и вовсе не достигает цели. Изучение лингвистических взаимосвязей служит мощным средством исторического исследования и остается таковым независимо от того, предполагаем мы чисто генетическое соотношение или возможность глубоких взаимовлияний при языковых контактах. Вопрос этот важен с точки зрения взаимосвязи языков, но не имеет никакого отношения к историческому или неисторическому подходу. Если он будет решен, мы сможем дать лингвистическим данным историческую интерпретацию. Здесь, как и в других случаях, я выступаю противником необоснованных допущений, для которого неубедительна и сорокапроцентная вероятность.

Совершенно непонятна мне и критика моей книги «Первобытное искусство» — в частности, утверждение, что в ней не рассматривается художественный стиль. Между тем именно вопросам стиля отведена у меня целая глава; имеется и глава, специально посвященная стилю Северо-Западного побережья и представляющая своего рода образец моего подхода к проблеме По-видимому, у д-ра Крёбера свои представления о том, что такое стиль, равно как и о том, что есть история. Относительно же поставленного мне в вину умолчания об истории стиля Северо-Западного побережья замечу, что, к

==531

Методы интерпретации культуры

несчастью, не имею данных, проливающих свет на его развитие. Он предстает нашему наблюдению как вполне сложившийся и исчезающий под влиянием стремительно развивающихся контактов с белыми колонистами. Небольшие локальные различия и взаимодействие художественных традиций эскимосов и других соседних племен, не дают, на мой взгляд, дополнительного материала по этому поводу. Но, быть может, д-ру Крёберу угодно, чтобы я обошелся без такого материала и написал историю, повторяющую дикие догадки Шурца?

Я никогда не утверждал, что история законна и полноценна, а историческая реконструкция — слаба и бесплодна. Разумеется, всякая история первобытного народа, написанная этнологом, является реконструкцией и не может быть ничем иным. И все же есть разница между осторожной реконструкцией, основанной на достоверных данных, и широчайшими обобщениями, которые так и останутся более или менее фантастическими. Есть ряд очень серьезных общеисторических проблем, по которым я имею более или менее определенные суждения, — таких, как расселение и соотношение рас, связи Америки и Старого Света, Африки и Азии и т.п., и стойкость этих суждений всецело зависит от их обоснованности. В прошлом я слишком часто принимал чье-нибудь осторожно высказанное предположение за окончательную догму.

Что же касается применения статистики в этнологии, то я, имея некоторое представление о трудностях статистических исследований, не ожидаю от них спасения для этнологов. Полагаю, я был первым, кто после выступления Тайлора (1888)' попытался прибегнуть к ней для изучения мифов. И поскольку корреляционным методом в ту пору не злоупотребляли, как теперь, и я не знал о его подводных камнях, мне удалось получить несколько неплохих коэффициентов корреляции для отдельных элементов мифологии⁷. Особый характер этнологических данных не позволяет выразить их с помощью математических формул, поэтому и результаты их обработки представляются во всяком случае более убедительными, чем те, какие дает простое сопоставление чисел. За последними всегда проглядывают нерешенные вопросы: о реальной сопоставимости приведенных данных или — в свете других проблем (таких, как Тайлорова) — о том, насколько они самостоятельны.

Можно лишь пожалеть, что д-р Крёбер не видит задач, которые я ставлю себе в физической антропологии. Мы постоянно твердим о расах, но никто до сих пор не дал ясного ответа, чем они определяются. К активному участию в разработках по физической антропологии впервые побудили меня