Файл: Иванов - Трубадуры, труверы, миннезингеры.doc

Нам говорят об Александре,

О чувствах, щедрости его,

О всех делах, но ничего,

Конечно, не проверить нам;

Приврать здесь может всякий сам;

Ведь нас же не было тогда!

Но если ждет судьба благая

Того, кто благ и щедр всегда,

То граф живет в селеньях рая.

Если бы, продолжает поэт, в раю выбирали королей, то лучшего выбора и не могли бы сделать, как только остановившись на нем. Много еще говорит поэт о графе Пуатье, но все это вариации на одну и ту же высказанную им тему.

Вполне оригинальным является Рютбеф в области сатиры; сатира - его сфера. В своих сатирах он касается всех современных вопросов: чрезмерного увеличения числа монашеских орденов, борьбы университета с нищенствующими монахами, церкви и светского общества, крестовых походов... Ни один общественный слой не ускользнул от его сатирического внимания. То он рисует перед нами торговца, который и в то время обманывал покупателей так же, как обманывает их теперь; то нападает на рабочих и на крестьян, которые хотят получить как можно большую плату за возможно меньший труд, не щадит он ни прево, ни мэров, ни духовенства, несмотря на свою религиозность.

Нападки Рютбефа на изобилие монашеских орденов были вызваны действительностью. Дело в том, что благочестие Людовика Святого проявилось и в развитии монашества до слишком больших размеров. «Подобно тому, - говорит Жоанвиль, - как переписчик, окончив книгу, раскрашивает ее золотом и лазурью, так и король разукрасил свое государство прекрасными аббатствами, большим количеством странноприимных домов и обителей как братьев-проповедников, так и других монашествующих орденов». Рютбеф возмущается этим явлением. Он отмечает тот факт, что в его время недостаточно было быть просто честным человеком, чтобы иметь право на уважение, но необходимо еще было принадлежать для этого к какой-либо из монашеских конгрегаций. В споре монахов с университетом Рютбеф принимает сторону последнего и не может простить монахам ордена Св. Иакова то, что они в борьбе своей против университета сумели привлечь на свою сторону короля и папу. Об упреках поэта по адресу миноритов и проповедников мы уже говорили выше. Рютбеф и сам хотел бы сделаться монахом, чтобы спасти свою душу, но никак не может найти подходящего для себя ордена, так как все они отличаются друг от друга только одеждой и наименованием. Все монахи поживают превосходно да и не заботятся ни о чем другом. Некоторые из них живут настоящими сеньорами; иной из них мало делает для своих друзей, но зато много - для своей подруги. Не мешало бы, например, августинцам вспоминать каждое утро и каждый вечер о том, что слишком хорошо питаемая плоть вливает отраву в душу. Монахов общины Сито Рютбеф хвалит за их ум и религиозность, но прибавляет при этом, что они не нравятся ему, когда делаются торговцами и слишком забывчивыми в деле милосердия. Мы не станем перечислять здесь монашеские ордена и указывать, в чем именно обвиняет сатирик каждый из них; мы отметим только те недостатки, которые, кроме указанных нами выше, направляли сатиру Рютбефа против монашеских орденов. Все это - наши старые знакомые: ханжество, гордость, властолюбие, гневливость. Он обвиняет их в том, что они распускают всякого рода клеветы, вмешиваются в семейные дела, стремятся распознавать чисто семейные тайны. Если Рютбеф, человек благочестивый, правоверный католик, вооружался так против монахов, то, конечно, были серьезные причины, побуждавшие его нападать на монахов. Очевидно, непомерное развитие монашества в царствование Людовика Св. внесло в тогдашнюю жизнь много нежелательных и возмущавших всякого честного и независимого человека явлений. Этих явлений не мог не замечать и святой король. По крайней мере, Жоанвиль говорит, что Людовик, будучи в радостном расположении духа, любил слушать рассуждение на тему: «честный человек стоит большего, чем бегин», т. е. монах вообще.

Однако наш сатирик делает резкое исключение для монахов ордена Св. Виктора. «Никто из монахов, - говорит он, - не идет по пути милосердия, кроме монахов Св. Виктора. Мы никогда не видали людей более мудрых; они не создают Бога из своего чрева, как поступают другие монахи».

Нападая на духовенство вообще, Рютбеф делает различие между богатыми прелатами и сельскими священниками; последних он берет под свою защиту: «Сельский священник, - говорит он, - добывает себе хлеб с большим трудам и не в состоянии купить себе даже небольшой богослужебной книжки, у прелатов же - полные желудки, библии и псалтири: эти люди жирны и всегда спокойны. Когда они приходят к бедному священнику, кажется, что к нему пришли короли: им нужен такой парад, которого не может вынести на своих плечах человек бедный. Хоть закладывай свое облачение, а ставь им такие кушанья, которые не показаны в писании. Если их не ублажить как следует, если бедняга сделает какой-нибудь промах, его сочтут за дурного человека даже в том случае, если он равен по своей жизни самому Св. Петру.

Снисходительно относится Рютбеф и к другому виду клириков, а именно - к студентам. Эта снисходительность не мешает ему, впрочем, при случае и бранить их, если они того заслуживали. В ХШ в. между парижскими студентами происходили непрерывные раздоры. В 1218 году парижский оффициал* (* Духовный судья, назначавшийся епископом) был вынужден прибегнуть к суровым наказаниям тех, «кто прибегал к помощи оружия, и днем, и ночью наносил раны другим студентам» и творил бесчинства другого рода. Столкновения между студентами происходили на «национальной» почве: «нация» французская враждовала с пикардийцами, представителями Нормандии и англичанами. Говоря современным языком, враждовали между собой землячества, кружки земляков, крепко державшихся друг за друга в стенах университета. Французская «нация», более многочисленная, требовала себе больших привилегий, другие не уступали, а результатом этих столкновений нередко являлось кровопролитие. В стихотворении, относящемся к одному из подобных столкновений, Рютбеф дает молодежи несколько мудрых советов. Зачем, говорит он, покидать родину и переселяться в Париж, когда люди, вместо того чтобы запасаться мудростью, теряют свой рассудок? Он говорит и о том, как тратятся бедные родители, чтобы направить своих детей в университет, и как сыновья их разбрасывают на пустяки те деньги, которые родители их зарабатывают с большим трудом.

В Париж является учиться

Крестьянский сын. Отец-бедняк,

Чем только может поживиться

С своей земли, все, кое-как

Собрав с поспешностью возможной,

Вручает сыну, чтобы он

С нуждой не сведался тревожной,

А сам - бедняга - разорен!

Вот сын его а Париж явился;

Он хочет жить, как все живут,

Все, для чего отец трудился,

Он промотает живо тут.

Гранит он улицы Парижа...

А деньги все текут, текут,

Не возвращаясь ниоткуда.

Вот пост великий настает:

Поститься б юноше не худо,

А он по-прежнему живет.

Ему б терзаться власяницей,

А он в кольчугу облечен,

И пьет безумно, пьет сторицей,

Как в дни веселья не пил он.

Тут подвернутся забияки,

И скоро ссоры видишь ты,

И здесь, и там, повсюду - драки,

А аудитории пусты,

Ну разве это не несчастье?*

* Как этот, так и все вообще стихотворные переводы для нашего очерка сделаны нами.

Но в Парижском университете происходили еще волнения другого рода. Волнения эти вызывались из-за столкновений между профессорами, принадлежавшими к белому духовенству, и профессорами-доминиканцами. Доминиканцы приобрели в это время огромное значение. Преимущества, которыми они пользовались, естественно, вызывали зависть в среде белого духовенства, и, так как доминиканцы пользовались особенным покровительством папы, белое духовенство выставляло из своей среды борцов за независимость французского духовенства от римской курии. Во главе профессоров, принадлежавших к белому духовенству, стоял в описываемое время Гильом де Сент-Амур. Он резко нападал на доминиканцев и с кафедры, и в своих литературных произведениях. Но смелому профессору пришлось покинуть Париж и удалиться в изгнание в свой родной город Сент-Амур. Рютбеф горячо протестовал против этого изгнания, По его мнению, король не может осудить кого бы то ни было без суда, а папа не имеет никакого права простирать свою юрисдикцию на Францию. Со своим протестом Рютбеф обращается к прелатам, владетельным князьям и королям. Он считает поступок с Гильомом безрассудным и бесправным. В увлечении Рютбеф грозится Божьим наказанием, которое постигнет виновных в этом деле.

Прелаты, принцы, короли,

Какое зло творим мы дома!

Из нашей выгнали земли

Достопочтенного Гильома.

Ну где же видано когда,

Чтоб так безумно поступали?

Чтоб без допроса, без суда

Совсем невинного изгнали?

От Бога скроется ли что?

Того, кто правду нарушая,

Изгнал Гильома, Он за то

Из Своего изгонит рая!..

Гильом изгнан или королем, или папой Александром. Если папа может изгонять кого бы то ни было из чужой земли, где же сеньориальное право? Если же король скажет, что он сделал это по просьбе папы, то мы встретим здесь такое право, для которого не придумана еще и названия; такое решенье нельзя подвести ни под гражданское, ни под каноническое право. Ни король, ни граф не могут изгнать никого вопреки праву. Если потерпевший обратится к Богу, суд Его будет нелицеприятен.

Когда настанет день Суда

И снидет вновь на нас Распятый,

Что вы ответите тогда

Пред справедливою расплатой?

Он вас потребует в тот час

На Страшный суд за элодеянья.

Позор и страх сомкнут у вас

Уста для самооправданья.

А я? Я смерти не страшусь,

Смотрю в глаза я смерти смело;

Легко я с жизнью разлучусь,

Коль нужно так, за это дело!

И это - не пустые слова: необходимо было иметь Рютбефу много смелости, много самоотвержения, чтобы говорить таким языком с всесильными монахами, с папой и королем.

Доминиканцы проникли в университет в пору смут, происходивших в его стенах и мешавших правильному течению занятий. И в то далекое от нас время университетские смуты приносили для высшего образования большой и трудно поправимый вред. Доминиканцы выпросили себе у парижского архиепископа сперва одну кафедру богословия, потом вторую, и скоро водворились в нем, несмотря на протесты канцлера. Проникнув в университет, они стали отказывать в повиновении общим для всех правилам и требовать для себя особенного, исключительного положения. Когда их сослуживцы грозили им исключением из своей среды, доминиканцы стали их обвинять в заговоре против церкви и короля и направили свое дело в Рим на рассмотрение папы. В довершение всего, внося в стены университета смуту, доминиканцы и члены других монашеских орденов принимали при случае самый смиренный, самый невинный вид. Вот что говорил, например, в собрании профессоров и студентов Парижского университета францисканец Жан де Парм, обращаясь к профессорам, принадлежащим к белому духовенству: «Вы - наши учители и сеньоры, вы просветили нас; мы благодарны вам и готовы засвидетельствовать свою благодарность молитвами и проповедями, Мы - ваши дети и служители. Если мы и обладаем каким-либо знанием, то получили его от вас. И самого себя, и братьев, состоящих под моим началом, я предоставляю в ваше распоряжение. Мы - в ваших руках. Делайте с нами все, что покажется вам хорошим и справедливым». Таковы были слова, но совсем не таковы были чувства. Гильом Сент-Амур, стоявший горячо за права университета, пострадал от рук монахов.

Рютбеф боролся с ними в продолжение целых семи лет и подвергся за это различным неприятностям. Положение его было в высшей степени затруднительное. Оно сделается вполне понятным нам, если мы будем иметь в виду, что одним из монахов, преподававших в это время в Парижском университете, был знаменитый Фома Аквинат. Непосильна была эта борьба для Рютбефа и его единомышленников. Ничего не мог поделать и король со своим стремлением к полной справедливости и беспристрастностью. Папа объявил изгнание Сент-Амура из пределов Франции. Преследуемый ученый должен был поселиться, как мы уже говорили, на своей родине, в городе Сент-Амуре, находившемся во Франшконте, т. е. в области Священной Римской империи. К этому-то спору, к этой-то печальной участи Сент-Амура и относится вышеуказанное произведение Рютбефа.

Товарищи изгнанника подали королю Людовику коллективную просьбу о возвращении Сент-Амура. Король дал суровый ответ, назвал в своем ответе Сент-Амура чудовищем, которое не достойно прощенья, но в то же время написал папе послание, в котором хлопотал за изгнанника. Только после смерти папы Александра IV и его ближайшего преемника Сент-Амур был возвращен в Париж, где его встретили с распростертыми объятиями. Рютбеф также пострадал. Папа Александр IV приказал подвергнуть сожжению сочинения поэта, направленные против монахов.

Раздор, возникший в Париже между профессорами белого и черного духовенства, потух, и скоро о нем даже позабыли. В разгар ссоры шла речь об исключении Фомы Аквината из профессорского состава, а вот в каких выражениях тот же университет отозвался о Фоме Аквинате в 1274 году, когда знаменитый богослов скончался: «Мы смиренно удерживаем за собой тело того, кого мы уже не можем более иметь в своей среде живым. Было бы совсем непристойно и неприлично, если бы какая-нибудь другая нация или другой город, а не благороднейшая Парижская община, мать всех знаний, обладали останками и гробницей великого доктора. Париж сформировал его, воспитал и согрел его дух, а потом ему же был обязан за его невыразимо прекрасное преподавание".

Сатира Рютбефа не щадила ни светского общества, ни церкви с ее представителями, принадлежавшими не только к черному, но и к белому духовенству. Трудно разграничить сатиры этого рода на такие, которые направлялись против светского, и такие, которые направлялись против духовного общества. Нападки на то и другое перемешаны обыкновенно в одних и тех же произведениях. В одной и той же сатире достается за жадность и духовенству во всех его видах, и судебным властям, и купечеству, и ремесленникам, и крестьянам. Он нападает и на рыцарство, которое уже не проявляло по отношению к менестрелям щедрости своих предшественников. Особенно выдается среди других произведений его сатира об «Язвах мира». Рютбеф указывает три язвы: первой страдают миряне, второй - духовные лица, а третьей - рыцарство. Среди мирян нет больше взаимной любви. Сердца людей исполнены горечи, злобы и зависти; человек оказывает свою услугу другому только в тех случаях, когда требует этого его личный интерес. Не признается и родства: если родители бедны, они уже не считаются за родителей. Только богатые люди имеют семьи. Никто и не подумает покрыть одеждами обнаженные члены бедняков, но зато каждый норовит обобрать того, кто стоит ниже его. Духовные лица необыкновенно скупы и жадны; они берегут свои богатства только для себя. Если бедняки и получают что-либо от них, их прибыль до смешного ничтожна. Среди клириков только одни студенты достойны всякого уважения. «Их я люблю, их я должен любить, - говорит Рютбеф. - Их так немного на земле, а потому их нужно как можно больше любить». Рютбеф забывает при этом те неприглядные явления, которые встречались в среде тогдашнего студенчества и которые сам же он так ярко изобразил в другом произведении. Третьей язвой страдает рыцарство. Но о рыцарстве Рютбеф говорит довольно осторожно. Эта осторожность не мешает ему, однако, высказать ту мысль, что лучшие рыцари давно умерли, что мир страшно изменился, что современные ему рыцари далеко не похожи на прежних.