ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 14.11.2019
Просмотров: 1035
Скачиваний: 1
сном.
Я считал себя достаточно усталым, чтобы спать в подобном
пристанище; но час спустя пренеприятный зуд нарушил мою
дремоту. Как только я понял его природу, я встал, в
убеждении, что лучше провести остаток ночи под открытым
небом, чем под этим негостеприимным кровом. Я на цыпочках
подошел к дверям, перешагнув через ложе дона Хосе,
почивавшего сном праведника, и ухитрился выйти из дому, не
разбудив его. Возле двери была широкая деревянная скамья; я
растянулся на ней и устроился, как мог, чтобы доспать ночь.
Я уже собрался вторично закрыть глаза, как вдруг мне
почудилось, будто передо мною проходят тень человека и тень
коня, движущихся совершенно бесшумно. Я приподнялся на
своем ложе, и мне показалось, что я вижу Антонио.
Удивленный его выходом из конюшни в такой поздний час, я
встал и пошел ему навстречу. Он остановился, завидев меня
первый.
- Где он? - шепотом спросил меня Антонио.
- В венте; спит; он не боится клопов. Куда это вы ведете
лошадь?
Тут я заметил, что Антонио, дабы не шуметь, выходя из
сарая, тщательно закутал животному ноги в обрывки старой
попоны.
- Говорите тише, - сказал мне Антонио, - ради бога! Вы
не знаете, что это за человек. Это Хосе Наварро,
знаменитейший бандит Андалузии. Я весь день делал вам
знаки, которых вы не желали понимать.
- Бандит или не бандит, не все ли равно? - отвечал я. -
Нас он не грабил, и я держу пари, что он об этом и не
помышляет.
- Пусть так; но тому, кто его выдаст, полагается двести
дукатов. В полутора милях отсюда я знаю уланский пост и еще
до зари приведу сюда нескольких дюжих молодцов. Я бы взял
его коня, но он такой злой, что никого не подпускает к себе,
кроме Наварро.
- Чорт бы вас побрал! - сказал я ему. - Что худого вам
сделал этот несчастный, чтобы его выдавать? И потом уверены
ли вы, что это и есть тот разбойник, о котором вы говорите?
- Вполне уверен; давеча он пошел за мной в конюшню и
сказал мне: "Ты как будто меня знаешь; если ты скажешь
этому доброму господину, кто я такой, я пущу тебе пулю в
лоб". Оставайтесь, сеньор, оставайтесь с ним; вам нечего
бояться. Пока вы тут, он ни о чем не догадается.
Разговаривая, мы настолько отошли от венты, что звука
подков уже не могло быть слышно. Антонио мигом освободил
коня от отрепьев, которыми он ему окутал ноги; он собирался
сесть в седло. Я мольбами и угрозами пытался его удержать.
- Я бедный человек, сеньор, - отвечал он. - Двумястами
дукатов брезговать не приходится, в особенности когда
представляется случай избавить край от такой язвы. Но
смотрите: если Наварро проснется, он схватится за мушкетон,
и тогда берегитесь! Я-то слишком далеко зашел, чтобы
отступать; устраивайтесь, как знаете.
Мошенник уже сидел верхом; он пришпорил коня, и впотьмах
я скоро потерял его из виду.
Я был очень рассержен на своего проводника и изрядно
встревожен. Поразмыслив минуту, я решился и вошел в венту.
Дон Хосе все еще спал, вероятно набираясь сил после трудов и
треволнений нескольких беспокойных ночей? Мне пришлось
основательно встряхнуть его, чтобы разбудить. Я никогда не
забуду его дикого взгляда и движения, которое он сделал,
чтобы схватить мушкетон, предусмотрительно отставленный мною
подальше от постели.
- Сеньор, - сказал я ему, - извините, что я вас бужу, но у
меня есть к вам глупый вопрос: было ли бы вам приятно, если
бы сюда явилось полдюжины улан?
Он вскочил на ноги и спросил меня устрашающим голосом:
- Кто вам это сказал?
- Если совет хорош, то чей он - не важно.
- Ваш проводник меня предал, но он поплатится! Где он?
- Не знаю... В конюшне, должно быть... Но мне
сказали...
- Кто вам сказал?.. Это не могла быть старуха...
- Кто-то, кого я не знаю... Без дальних слов, есть у вас
основания не дожидаться солдат или нет? Если есть, то не
теряйте времени, а если нет, то покойной ночи, и извините
меня, что я прервал ваш сон.
- Ах, этот ваш проводник, этот ваш проводник! Он мне
сразу показался подозрительным... но... ничего, мы с ним
сосчитаемся!.. Прощайте, сеньор. Да воздаст вам бог за
услугу, которую вы мне оказали. Я не настолько уж плох, как
вы можете думать... да, во мне что-то есть еще, что
заслуживает сострадания порядочного человека... Прощайте,
сеньор... Я жалею об одном, что ничем не могу отплатить
вам...
- В отплату за мою услугу, обещайте мне, дон Хосе, никого
не подозревать, не думать о мести... Нате, вот вам сигары
на дорогу; счастливого пути!
И я протянул ему руку. Он молча пожал ее, взял свой
мушкетон и сумку и, сказав что-то старухе на непонятном мне
наречии, побежал к сараю. Несколько мгновений спустя я
услыхал, как он скачет по равнине.
Я же снова лег на скамью, но уснуть не мог. Я задавал
себе вопрос, правильно ли я поступил, спасая от виселицы
вора и, быть может, убийцу потому только, что поел с ним
ветчины и рису по-валенсиански. Не предал ли я своего
проводника, совершавшего законное дело; не обрек ли я его
мести негодяя? Но долг гостеприимства!.. Дикарский
предрассудок, говорил я себе, я буду ответствен за все
преступления, которые учинит этот бандит... Но предрассудок
ли, однако, этот внутренний голос, не сдающийся ни на какие
доводы? Быть может, из щекотливого положения, в каком я
очутился, мне нельзя было выйти без укоров совести. Я все
еще пребывал в величайшей неуверенности относительно
нравственности моего поступка, как вдруг увидел полдюжины
приближающихся всадников с Антонио, благоразумно следовавшим
в арьергарде. Я пошел им навстречу и сообщил, что бандит
спасся бегством тому уже два с лишним часа... Старуха на
вопрос ефрейтора отвечала, что Наварро она знает, но что,
живя одиноко, она ни за что бы не донесла на него, потому
что могла бы поплатиться за это жизнью. Она добавила, что,
когда он у нее останавливается, он всегда уезжает среди
ночи. Мне же пришлось отправиться за несколько миль
предъявить паспорт и подписать заявление у алькайда (6),
после чего мне разрешили продолжать мои археологические
разыскания. Антонио был на меня зол, подозревая, что это я
помешал ему заработать двести дукатов. Все же в Кордове мы
расстались друзьями; там я его вознаградил, насколько то
позволяло состояние моих финансов.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
II
В Кордове я провел несколько дней. Мне указали на одну
рукопись доминиканской библиотеки, где я мог найти
интересные сведения о древней Мунде. Весьма радушно
принятый добрыми монахами, дни я проводил в их монастыре, а
вечером гулял по городу. В Кордове, на закате солнца, на
набережной, идущей вдоль правого берега Гвадалкивира, бывает
много праздного народа. Там дышишь испарениями кожевенного
завода, доныне поддерживающего старинную славу тамошних мест
по части выделки кож; но зато можно любоваться зрелищем,
которое чего-нибудь да стоит. За несколько минут до
"ангелуса" (7) множество женщин собирается на берегу реки,
внизу набережной, которая довольно высока. Ни один мужчина
не посмел бы вмешаться в эту толпу. Когда звонят "ангелус",
считается, что настала ночь. При последнем ударе колокола
все эти женщины раздеваются и входят в воду. И тут
подымаются крик, смех, адский шум. С набережной мужчины
смотрят на купальщиц, таращат глаза и мало что видят. Между
тем эти смутные белые очертания, вырисовывающиеся на темной
синеве реки, приводят в действие поэтические умы, и, при
некотором воображении, нетрудно представить себе купающуюся
с нимфами Диану, не боясь при этом участи Актеона (8). Мне
рассказывали, что однажды несколько сорванцов сложились и
задобрили соборного звонаря, чтобы он прозвонил "ангелус"
двадцатью минутами раньше урочного часа. Хотя было еще
совсем светло, гвадалкивирские нимфы не стали колебаться и,
полагаясь больше на "ангелус", чем на солнце, со спокойной
совестью совершили свой купальный туалет, который всегда
крайне прост. Меня при этом не было. В мое время звонарь
был неподкупен, сумерки - темны, и только кошка могла бы
отличить самую старую торговку апельсинами от самой
хорошенькой кордовской гризетки.
Однажды вечером, в час, когда ничего уже не видно, я
курил, облокотясь на перила набережной, и в это время
какая-то женщина, поднявшись по лестнице от реки, села рядом
со мной. В волосах у нее был большой букет жасмина,
лепестки которого издают вечером одуряющий запах. Одета она
была просто, пожалуй, даже бедно, во все черное, как
большинство гризеток по вечерам. Женщины из общества носят
черное только утром; вечером они одеваются a la francesa
(9). Подходя ко мне, моя купальщица уронила на плечи
мантилью, покрывавшую ей голову, "и в свете сумрачном,
струящемся от звезд", я увидел, что она невысока ростом,
молода, хорошо сложена и что у нее огромные глаза. Я тотчас
же бросил сигару. Она оценила этот вполне французский знак
внимания и поспешила мне сказать, что очень любит запах
табака и даже сама курит, когда ей случается найти мягкие
"папелито" (10). По счастью, у меня в портсигаре как раз
такие были, и я счел долгом ей их предложить. Она
соблаговолила взять один и закурила его о кончик горящей
веревки, которую за медную монету нам принес мальчик.
Смешивая клубы дыма, мы с прекрасной купальщицей так
заговорились, что остались на набережной почти одни. Я
счел, что не поступлю нескромно, предложив ей пойти в
"неверию" (11) съесть мороженого. Немного подумав, она
согласилась; но прежде, чем решиться, захотела узнать,
который час. Я поставил свои часы на бой, и этот звон очень
ее удивил.
- Каких только изобретений у вас нет, у иностранцев!
Из какой вы страны, сеньор? Англичанин, должно быть? (12)
- Француз и ваш покорнейший слуга. А вы, сеньора или
сеньорита, вы, вероятно, родом из Кордовы?
- Нет.
- Во всяком случае, вы андалузка. Я это слышу по вашему
мягкому выговору.
Если вы так хорошо различаете произношение вы должны
догадаться, кто я.
- Я полагаю, что вы из страны Иисуса, в двух шагах от
рая.
(Этой метафоре, означающей Андалузию, - меня научил мой
приятель Франциско Севилья, известный пикадор (13).)
- Да, рай... Здешние люди говорят, что он создан не для
нас.
- Так, значит, вы мавританка или... - я запнулся не смея
сказать: еврейка.
- Да полноте! Вы же видите, что я цыганка; хотите, я вам
скажу "бахи"? (14) Слышали вы когда-нибудь о Карменсите?
Это я.
В те времена - тому уже пятнадцать лет - я был таким
нехристем, что не отшатнулся в ужасе, увидев рядом с собой
ведьму. "Что ж? - подумал я. - На той неделе я ужинал с
грабителем с большой дороги, покушаем сегодня мороженого, с
приспешницей дьявола. Когда путешествуешь, надо видеть
все". У меня была и другая причина поддержать с ней
знакомство. По выходе из коллежа, - признаюсь к своему,
стыду, - я убил некоторое время на изучение тайных наук и
даже несколько раз пытался заклинать духа тьмы. Давно уже
исцелившись от страсти к подобного рода изысканиям, я все же
продолжал относиться с известным любопытством ко всяким
суевериям и теперь рад был случаю узнать, на какой высоте
стоит искусство магии у цыган.
Беседуя мы вошли в неверию и уселись за столик, озаренный
свечой под стеклянным колпачком. Тут я мог вдоволь
разглядывать свою "хитану" (15), в то время как добрые люди,
сидя за мороженым, дивились, видя меня в таком обществе.
Я сильно сомневаюсь в чистокровности сеньориты Кармен; во
всяком случае, она была бесконечно красивее всех ее
соплеменниц, которых я когда-либо встречал. Чтобы женщина
была красива, надо, говорят испанцы, чтобы она совмещала
тридцать "если" или, если угодно, чтобы ее можно было
определить при помощи десяти прилагательных, применимых
каждое к трем частям ее особы. Так, три вещи у нее должны
быть черные: глаза, веки и брови; три - тонкие: пальцы,
губы, волосы, и т. д. Об остальном можете справиться у
Брантома (16). Моя цыганка не могла притязать на все эти
совершенства. Ее кожа, правда, безукоризненно гладкая,
цветом близко напоминала медь. Глаза у нее были раскосые,
но чудесно вырезанные; губы немного полные, но красиво
очерченные, а за ними виднелись зубы, белее очищенных
миндалин. Ее волосы, быть может, немного грубые, были
черные, с синим, как вороново крыло, отливом, длинные и
блестящие. Чтобы не утомлять вас слишком подробным
описанием, скажу коротко, что с каждым недостатком она
соединяла достоинство, быть может, еще сильнее выступавшее в
силу контраста. То была странная и дикая красота, лицо,
которое на первый взгляд удивляло, но которое нельзя было
забыть. В особенности у ее глаз было какое-то чувственное и
в то же время жестокое выражение, какого я не встречал ни в
одном человеческом взгляде. Цыганский глаз - волчий глаз,
говорит испанская поговорка, и это верное замечание. Если
вам некогда ходить в зоологический сад, чтобы изучать взгляд
волка, посмотрите на вашу кошку, когда она подстерегает
воробья.
Было бы, конечно, смешно, чтобы вам гадали в кафе. А
потому я попросил хорошенькую колдунью разрешить мне
проводить ее домой; она легко согласилась, но захотела еще
раз справиться о времени и снова попросила меня поставить
часы на бой.
- Они действительно золотые? - сказала она, глядя на них
крайне внимательно.
Когда мы двинулись дальше, стояла темная ночь; лавки были
большей частью заперты, а улицы почти пусты.
Мы перешли Гвадалкивирский мост и в конце предместья
остановились у дома, отнюдь не похожего на дворец. Нам
открыл мальчик. Цыганка сказала ему что-то на незнакомом
мне языке; впоследствии я узнал, что это "роммани", или
"чипе кальи", наречие хитанов. Мальчик тотчас же исчез,
оставив нас одних в довольно просторной комнате, где стояли
небольшой стол, два табурета и баул. Еще я должен упомянуть
кувшин с водой, груду апельсинов и вязку лука.
Когда мы остались наедине, цыганка достала из баула
карты, невидимому, уже немало послужившие, магнит, высохшего
хамелеона и кое-какие другие предметы, потребные для ее
искусства. Потом она велела мне начертить монетой крест на
левой ладони, и магический обряд начался. Не к чему
излагать вам ее предсказания; что же касается ее приемов, то
было очевидно, что она и впрямь колдунья.
К сожалению, нам скоро помешали. Внезапно с шумом
отворилась дверь, и человек, до самых глаз закутанный в
бурый плащ, вошел в комнату, не очень-то любезно окликая
цыганку. Я не понимал, что он говорил, но по его голосу
можно было судить, что он весьма не в духе. При виде его
хитана не выказала ни удивления, ни досады, но бросилась ему
навстречу и с необычайной поспешностью стала ему что-то
говорить на таинственном языке, которым уже пользовалась в