Файл: Теория_межд._отношений.doc

Мунтян М.А. К вопросу о современной российской государственности// Обозреватель. 1993. №5.

Нахлик С.Е. Краткий очерк международного гуманитарного права. Ь., 1993.

Пустоваров В.В. Международное гуманитарное право. Учебное пособие. М., 1997.

Устав ООН. М., 1992.

Хаас Э.Б. За передлами нации-государства. Фунционализм и международные организации / Теория международных отношений. Хрестоматия. М., 2002.

Moore J. (ed.). Hard Choices: Moral Dilemmas in Humanitarian Intervention. New York. Oxford, 1998.

ЛЕКЦИЯ ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

МЕЖДУНАРОДНАЯ МОРАЛЬ И ЭТИЧЕСКОЕ ИЗМЕРЕНИЕ МЕЖДУНАРОДНЫХ ОТНОШЕНИЙ

1.О генезисе международной морали. В истории духовной культуры народов мысль о том, что человек есть мера всех вещей — одна из наиболее древних. Более двух тысяч лет назад она была сформулирована в античной философии, присутствует она и в культуре азиатских народов. Двадцать веков назад Конфуций заявил, что принцип „жэнь" (гуманность, человечность) должен быть положен в. основу отношений между людьми. Тогда же на земле Индии родилась мысль: „Только такая победа может считаться настоящей, при которой все в равной мере являются победителями и никто не терпит поражения". Зарождение и развитие международной морали происходило в общем русле накопления человечеством нравственного опыта в разных сферах жизни. И если весьма затруднительно точное определение и отграничение общей морали от множества иных социальных явлений, то это тем более касается морали международной, которая начинала произрастать в условиях, когда не могло быть и речи ни о цельной нравственной теории, ни о сформировавшейся системе международных отношений.

Первоначально процесс становления международной морали происходил стихийных формах, по принципу "как подсказывает жизнь". Эта мораль выводилась не умозрительно, путем теоретического анализа. Она опиралась на социальную реальность, на сложившееся и постепенно меняющее свои формы со-жительство с другими племенами, другими народами и основывалась преимущественно на личной морали. Ее фрагментарность во многом объяснялась отсутствием нравственной нормативной базы в современном понимании и научного осмысления морально-этических явлений. Решающую роль играли складывающиеся под воздействием житейской практики обычаи, элементы этикета (далекие от этических норм), рождающиеся традиции. Разобщенность же и враждебность народов в древние века накладывала серьезный отпечаток и на характер общения между людьми разных поселений - потенциал воинственности, агрессивности нарастал значительно интенсивнее, чем добрососедство и миролюбие. В дилемме "человек с оружием или с орудием" предпочтение довольно часто отдавалось оружию. Так зарождалась "этика войны", которая через многие века получила теоретическое обоснование в трудах крупнейших мыслителей.

Но эта одна стороны проблемы. Одновременно происходил спонтанный и противоречивый процесс наращивания позитивного потенциала общения между народами, выработки таких этических нормативов, которые в условиях отсутствия правовых предписаний регулировали отношения в сфере международных контактов. В это время международные отношения регулировались политическими нормами и предписаниями религиозной этики. Торговые сношения, переселения и колонии в древности способствовали расширению "нравственного поля" в жизни разных народов, способствовали обмену опытом (пусть еще и примитивным) духовного сожительства разноплеменных людей, переносу в другие края заслуживающих внимания элементов культуры, просвещения, нравственно-религиозных предписаний, моральных основ личной и общественной жизни.

История зафиксировала факты, когда гостеприимство признавалось некоторыми народами как нравственная обязанность, а в некоторых случаях предусматривалось законодательное обеспечение прав иностранцев. Даже в законах Ману, запрещавших внешние сношения, можно найти предписания и наставления оказывать чужеземцу гостеприимство, отодвигая на задний план кастовые различия. В результате преодоления ограниченности муниципальной жизни греки особенно после нашествия персидского царя Дария пошли на существенное расширение международного обмена, что сопровождалось первоначально возрастанием роли в этих контактах моральных норм и обычаев, а со временем и законодательным их закреплением. Осознание невыгоды изолированности сопровождалось поиском таких нравственных опор, благодаря которым к чужим народам проявлялись бы добрососедство и терпимость. В Древней Греции был учрежден институт проксенов, - специально избираемых должностных лиц, главной обязанностью которых была забота о правах иностранцев, оказание покровительства находящемуся на греческой территории высокому гостю иностранного государства.

На становление международной морали большое воздействие оказала также и этика стоицизма, согласно которой личные потребности и стремления человека рассматривались с широких моральных горизонтов гражданина космополиса как мирового государства. В период отсутствия международного права неприкосновенность послов обеспечивалась внутригосударственным правом, правилами взаимности и религиозными этическими нормами. Противоречивость же в нравственном регулировании заключалась в том, что на протяжении многих веков для государства война была делом чести, для индивидуума же исповедовался принцип "не убий" ближнего, а искусство лжи дипломатии мирно соседствовало с заповедью "не обмани". Возрастающий уровень социализации общественных отношений стимулировал повышение роли нравственного фактора в увеличении объема и повышении значения общих интересов. Повышалась разумная необходимость в системе международной морали как таковой в формулировании и отработке на практике таких этических принципов и норм, которые обеспечивали бы четко очерченные нравственные и юридические начала общения между народами. Так формировавшаяся на протяжении многовековой человеческой истории совокупность нравственных норм, установлений, принципов привела к институализации международной морали, без которой немыслимы нынешние межгосударственные отношения. На фоне этого прогрессирующего и углубляющегося процесса постепенно начала проявляться и другая тенденция - отпочкование от международной морали "специализированных" отраслей этического знания и формирование под решающим воздействием потребностей социальной практики различных видов международной этики, связанной с конкретными областями профессиональной или общественно-политической, гуманитарной деятельности, отдельными сферами международной жизни.

Традиционная для нового времени концепция реального гуманизма выводила необходимость руководствоваться во взаимоотношениях „простыми законами нравственности" не только частным лицам, но и народам. Между тем тенденция к „этизации" международно-политической мысли была отнюдь не однозначной. В мире существовали и продолжают существовать силы, которые всегда стремились освободиться от стесняющих их моральных норм международных отношений. Противоречивость указанной тенденции проявилась не вчера, у нее длительная история. Главное содержание сложившейся традиции сводится к констатации существования двух типов, двух рядов этических норм. Один тип — это нормы для отдельных индивидов. В морали индивида, указывают многие западные теоретики, естественно присутствие таких чувств, как альтруизм, сострадание, жертвенность, бескорыстная забота о ближнем даже в ущерб собственным интересам. Совершенно иная, по их мнению, природа у морали, которой должны руководствоваться государственные деятели, осуществляя внешнюю политику, так как здесь не место сантиментам, альтруизму и бескорыстию. Государственный деятель должен заботиться не о соответствии внешней политики своей страны нормам общепринятой индивидуальной морали, а о защите „национальных интересов", „интересов безопасности” всей нации. Согласно рассматриваемому подходу, „национальный интерес" и нормы индивидуальной морали находятся в постоянном и непримиримом конфликте, а потому перед государственным деятелем стоит задача выбора моральных норм, на которые следует ориентироваться. Сложность проблемы выбора состоит в том, что государственный деятель, с одной стороны, является обыкновенным человеком, для которого обязательны нормы индивидуальной морали, с другой же стороны, как политик, он не может не руководствоваться нормами иной, „политической морали", которые в ряде случаев имеют противоположное содержание. Впрочем, есть и промежуточная точка зрения, согласно которой нормы морали едины, а различным является их применение, в зависимости от обстоятельств, в практике частной жизни отдельных людей и межгосударственных отношений.

В западной науке традиционно существовало размежевание по вопросу о соотношении морали и политики. Со времен античности в литературе сохраняется взгляд на мораль как на основу политики. Так, многие античные авторы полагали, что политика должна исполнять, прежде всего, нравственно-воспитательную роль и руководствоваться нормами морали. Этот подход характерен и для моральных концепций нового времени. Он отчетливо прослеживается в трудах ряда представителей западноевропейской классической философии. Известные ее представители считали войну несовместимой с моральной природой человека. И в новейшее время этот подход не утратил своей привлекательности для многих теоретиков. Так, в США было влиятельным течение в историографии и политологии, утверждающее, что в основе внешней политики этой страны лежат моральные категории. Исторически оно восходит к концу XVIII века, когда разгорелся спор между Дж. Джефферсоном и А. Гамильтоном об обязательствах молодой американской республики по отношению к революционной Франции. Джефферсон настаивал, чтобы США помогли французам в их войнах, так как франко-американский союз, подписанный еще во время войны за независимость североамериканских штатов, оставался в силе. Он полагал, что страна обязана выполнять свои обязательства по договорам, даже если это не в ее прямых интересах. Таков ее, так сказать, моральный долг. Гамильтон, наоборот, утверждал, что только собственный национальный интерес есть тот единственный аргумент, которым должен руководствоваться государственный деятель во внешней политике. Этические нормы и принципы не могут применяться для решения проблем внешней политики. Кстати сказать, и в русской общественной мысли традиционно была сильна линия на обоснование политики нравственными нормами. Так, Н. М. Карамзин в „Истории государства Российского" писал: „Правила нравственности и добродетели святее всех иных и служат основанием истинной политики".

История общественной мысли знает и иной подход к соотношению морали и политики. Так, в классической немецкой философской литературе наряду с тезисом о несовместимости морали и войны, существовала и противоположная позиция - о полном соответствии этих категорий. Согласно точке зрения Гегеля, война закономерна и необходима, она „сохраняет здоровую нравственность народов". И напротив, длительный или тем более “вечный мир" грозит народам нравственной деградацией, загниванием. Эта линия в аргументации в пользу полного соответствия морали и войны была энергично продолжена в сочинениях Ф. Ницше. В памфлете ,,Генеалогия морали" он, рассуждая о „благородных расах", оставивших героический след в истории человечества, подчеркивал, что в их основе „можно уловить хищного зверя, великолепную, жадно ищущую добычи и победы белокурую бестию. Эта скрытая основа время от времени нуждается в освобождении, зверь выходит наружу, стремится опять на дикий простор...". Ницше полагал, что опасность для рода человеческого, точнее, для западной культуры, таится в „измельчании" личности, которое проявляется в утрате ею хищных инстинктов, в появлении отвращения к применению насилия для достижения своих эгоистических интересов. Его возмущала тенденция к ограничению силы нормами морали и права. Весь свой талант философ старался использовать, чтобы реабилитировать приоритет „силовых отношений" в обществе. Он писал: ,,Требовать от силы, чтобы она не проявляла себя силою, чтобы она не была желанием одолеть, сбросить, желанием гocподства, жаждою врагов, сопротивлений и торжества, это столь же бессмысленно, как требовать от слабости, чтобы она проявлялась в виде силы".

Л. Гумплович в конце прошлого столетия развивал мысль о том, что „политика не знает колебаний индивидуальных настроений и чувств". Австрийский социолог пытался доказать, что нет ничего предосудительного с нравственной точки зрения в том, что государства стремятся к вооруженному подавлению друг друга, к грабежу и войнам. Особенно интересен такой нюанс в его позиции: создание систем „равновесия сил" — не самоцель и не средство избежать столкновений на международной арене, а лишь временная передышка для накопления сил, для подготовки новых союзов, чтобы „затем обрушиться на предназначенную добычу". Автор в связи с выдвижением указанного тезиса специально подчеркивает, что „против этого ни в каком случае не восстает личная нравственность", а люди, разделяющие иные нормы индивидуальной морали в существующих обстоятельствах „принуждаются к соответствующим поступкам". Иными словами, существуют две нравственности, каждая из них действует в строго ограниченной сфере - либо в межличностных отношениях людей, либо в межгосударственных отношениях. С точки зрения индивидуальной нравственности отношения между государствами выглядят аморальными, преступными, но это заблуждение, так как таков „закон природы", требующий войн и союзов между государствами, завоеваний и массовых убийств людей. „Сострадающие люди, — теоретизирует Л. Гумплович, — назовут такие события „преступлением", но точно так же можно бы назвать преступлением землетрясение, от которого гибнут тысячи людей".

Положение о “двойном стандарте" морали, который должен применяться в отношениях частных лиц и государств, присутствовало в работах крупного немецкого идеолога внешнеполитической экспансии конца XIX века Г. Трейчке. Он определил в качестве главного морального обязательства государства „самосохранение", а личности - „самопожертвование". Из подобного дуализма" морали он черпал аргументацию в пользу обоснования „величия войны" и опровержения взглядов ее противников, указывавших на „жестокость" и „негуманность" войны. „Величие войны, — писал Трейчке, — есть как раз то, что во имя своей страны люди преодолевают естественные чувства человечности, чтобы убивать своих сородичей, которые не причинили им никакого вреда". По его мнению, мораль должна выполнять “инструментальную” функцию в политике, помогать в достижении внешнеполитических целей. Как международное право призвано содействовать политике силы, оправдывать ее, так и „первой задачей международной морали в практике государства должно быть усиление государственной политики". Мораль в международных отношениях, основанных на силе, призвана не смягчать, не контролировать поведение государств в их взаимоотношениях, а, наоборот, служить „могучим оружием в борьбе против потенциальных и действительных врагов". На эту традицию нигилистического отношения к морали стремятся опираться и сейчас влиятельные консервативные течения современной теоретической мысли Запада. Это направление в общественной мысли, которое всегда выступало против “интоксикации моральными абстракциями" общественного сознания. В условиях современности такой подход трансформируется в тезис о допустимости применения ядерного оружия в войне или, по крайней мере, обоснованности „силовой" политики в обозримой перспективе.

Идеологи „силовой" политики отлично понимают огромную роль нравственности в деле мобилизации масс и отдельных индивидов для участия в антивоенных движениях. Учитывая инстинктивное отвращение широких масс населения к войне, моральное осуждение ее нормальными людьми, идеологи „силовой" политики пытаются размыть нравственную базу сопротивления войне. Они утверждают, что оценка нравственного содержания международных событий должна осуществляться по особой шкале ценностей. В основе нравственного отношения к международной политике должна лежать политическая целесообразность (например, „силовое" сдерживание, ядерное устрашение и т. п.). Ни в чем подобный подход в западной политической мысли, особенно американской, не проявился столь выразительно, как в нравственной оценке атомной бомбардировки Хиросимы и Нагасаки. Общеизвестно, что с военной точки зрения не было никакой необходимости в атомной бомбардировке Японии. Однако правительство Трумэна - историки установили этот факт, - приняло решение сбросить атомные бомбы на Хиросиму и Нагасаки по политическим соображениям. Известный американский историк Г. Алпровитц, специально занимавшийся этим вопросом, делает вывод о том, что применение атомной бомбы было связано не только со стремлением США захватить особые позиции на Дальнем Востоке. Разрушая японские города новым оружием, американские политики рассчитывали на воздействие этого «мероприятия» и на ситуацию в Европе. Но были и иные трактовки опыта Хиросимы. Их объективный смысл — попытка фактически оправдать бомбардировку с точки зрения морали. В этой связи выдвигались следующие аргументы: