ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 10.10.2020
Просмотров: 4754
Скачиваний: 209
ощущении истощенности, умственной несостоятельности. Приходя на экзамен, шизофренические
студенты, уверенные в том, что они ничего не знают, хорошо сдают экзамен. Таким образом, читая
книги, они усваивали их содержание, но чувства этого усвоения не возникало. Некоторые психиатры
называют такое состояние псевдоастенией, так как массивные астенические жалобы не всегда
подтверждаются объективной проверкой. Иногда возникает смешная ситуация: больной, жалующийся
на страшную вымотанность, может часами говорить об этом на приеме у психиатра, у которого уже не
хватает сил продолжать слушать о том, как больной устал.
2. Синдромы аффективных расстройств. При шизофрении типична апатическая депрессия.
Больной жалуется на апатию, безразличие, отсутствие желаний, и это тусклое, вялое состояние (в
отличие от истинной апатии, когда все действительно все равно) больному крайне тягостно. Ему
хочется хотеть.
Анестетическая депрессия характеризуется тем, что человек не может ощутить каких-либо
чувств. Больные говорят, что утратили чувства к близким, им недоступны печаль и радость. Само же
это бесчувствие крайне болезненно. Вспоминаю пациента, который лил себе кипяток из чайника на
руки, надеясь хоть так вызвать в себе живые ощущения. Другой больной с завистью сообщал, что его
знакомый потерял любимую работу и теперь горько переживает. Больной предпочел бы переживания
знакомого собственному бесчувствию.
Порой пациенты сообщают, что, с одной стороны, внутри них сильная напряженность, а с
другой стороны, полная апатия. Казалось бы, первое со вторым несовместимо. Некоторые из таких
пациентов поясняют, что напряжены своей апатичностью. Часами лежа на кровати, повернувшись
лицом к стене, они испытывают не расслабление, а своеобразную «натянутость» от своей апатии.
Больной МДП в гипомании весело и энергично радуется жизни. В этом состоянии больной
МДП к врачу не обращается. Больные шизофренией часто недовольны своей гипоманией и идут
лечиться к психотерапевту. В их гипоманиакальном состоянии кроется какая-то неприятная им самим
суетливость, усталость, моменты дисфории. Если человек в гипомании говорит, что у него «пустая»
голова, так как в нее не приходят мысли, хотя ему очень хочется думать, то звучит это по-
шизофренически. Нередко при шизофрении отмечается суетливая возбужденность без настоящей
веселости и ощущения полноты жизни.
3. Неврозоподобные
синдромы
обычно
проявляются
следующими
синдромами:
истероподобным; синдромом навязчивостей; деперсонализационными и ипохондрическими
расстройствами. Они называются неврозоподобными, потому что напоминают клинические
проявления при неврозах.
При истероподобных
(«трясучка», икота, ком в горле, слепота, глухота, онемения, параличи,
истерические припадки и т. д.) расстройствах постепенно утрачивается выразительная яркость
симптоматики. Она становится блеклой и стереотипной. Истероподобные проявления теряют связь со
стрессовой ситуацией и начинают появляться сами по себе. Иногда больной дает истерический
припадок на сущий пустяк, а стресс переносит стоически. Демонстративное эгоцентрическое поведение
при шизофрении, усиливаясь некритичностью, бывает гротескным, нелепо неадекватным,
рассчитанным не на того зрителя, которому демонстрируется. Порой демонстративно ведущие себя
шизофреники в душе хотят не «дешевого» внимания, а человеческой теплоты, близости, но не
чувствуют, что их крикливо-броское поведение отталкивает от них людей.
Существует известное выражение: «Там, где слишком много истерии, — думай о шизофрении».
Невольно вспоминается анекдот, рассказанный Вирджинией Сатир на одном из своих семинаров.
«Филармонический оркестр дает концерт. Через полчаса после начала концерта некто, сидящий в
первом ряду, встает и кричит: «Есть здесь врач? Есть здесь врач?». Дирижера охватывает тревога, его
оркестранты сбиваются с такта. Человек продолжает кричать: «Есть в зале врач?» В одном из
последних рядов поднимается мужчина: «Да, я врач, а что случилось?» Человек из первого ряда кричит
в ответ: «Замечательный концерт, не правда ли, коллега?» /127, с. 76/.
Синдром навязчивостей.
Возьмем как пример клаустрофобию, при которой человек боится
замкнутых пространств, а еще точнее — таких ситуаций, из которых трудно по первому желанию
выбраться. В таких случаях у невротиков возникает страх того, что если в подобных условиях им
станет плохо, то они не смогут получить медицинскую помощь. Невротику обычно страшнее всего в
самолете, в глухом лесу, легче в метро, еще легче в автобусе, такси и совсем не страшно рядом с
больницей. Логика такова: страшнее там, где вероятность быстрой помощи наименьшая.
Подобная невротическая логика при шизофрении нарушается. Шизофреник боится многих
ситуаций, в которых может оказаться беспомощным, и вдруг, без всякого страха, в одиночку уплывает
на лодке далеко от берега, чтобы порыбачить. Постепенно страх может «оторваться» от
первоначальных причин и возникать непредсказуемо в форме свободно плавающей, не
зафиксированной какими-то конкретными ситуациями тревоги (free floating anxiety).
При ананказмах со временем шизофреник в отличие от невротика или психопата начинает
выполнять свои навязчивости механически, без напряженного аффекта, «капитулирует» перед ними.
Уходит компонент борьбы, и больной перестает противостоять своим навязчивостям. Если процесс
прогрессирует, то навязчивость трансформируется в психический автоматизм и становится частью
бреда.
Другое отличие шизофренических ананказмов — в расщепленном отношении больного к ним. С
одной стороны, он уверенно говорит, что его ананказм абсолютная чепуха, но, с другой стороны,
просит, чтобы ему доказали, что нет ничего реально страшного в его навязчивостях, жадно слушает эти
доказательства, и они ему помогают (как если бы это были не навязчивости, а тревожные сомнения).
При истинных ананказмах у невротиков и психопатов никогда не возникает серьезной потребности в
подобных доказательствах.
С. И. Консторум с соавторами писал о том, что если навязчивость «явно уходит своими корнями
в своеобразные соматические сенсации» (необычные, неожиданные телесные ощущения.—
П. В.
), то
это придает навязчивости шизофреническую «окраску» /128, с. 84/. М. Е. Бурно приводит следующие
примеры соматических сенсаций: «страх стекла — будто обсыпан осколками; неприятное навязчивое
чувство — будто сыпятся брови». Он также описывает наблюдение интересной соматизированной
навязчивости у пациентки Л. — «во время кормления ребенка грудью она испытывает тягостное,
навязчивое представление-ощущение, будто это не ребенок, а ее бабушка сосет-жует ее грудь
(«бабушка всегда так неприятно жует губами»)» /129, с. 586/.
Шизофрении свойственны навязчивые представления, так называемые «картинки». Например,
молодой мужчина навязчиво представляет, что в каждом его зубе находится портрет драматурга
Островского. Лишь тогда, когда удается справиться с этой навязчивой процедурой, он может спокойно
заниматься важными делами. Невольно приходит на память картина С. Дали «Шесть явлений Ленина
на пианино» 1931—1933 гг., в которой изображен мужчина, рассматривающий расставленные на
пианино своеобразные изображения Ленина, возможно, являющиеся результатом фантазии
смотрящего. Особенностью навязчивых шизофренических «картинок» является их полная
искусственность, отсутствие связи с реальной жизнью.
Синдром деперсонализации.
В отличие от мягкой деперсонализации психастеников
деперсонализация больных шизофренией нередко носит тяжелый характер. У психастеника
деперсонализация четко связана, как защитная реакция, с трудными для него ситуациями. Она
неотделима от психастенической тревоги и блеклой чувственности. При шизофрении
деперсонализация может «отрываться» от провоцирующих обстоятельств и не иметь прямой связи с
тревогой, блеклой чувственностью. Деперсонализация становится как бы самостоятельным
феноменом.
Она может приобретать характер эмоциональной дезориентации или обезличивания. Человек
теряет способность по-своему, личностно переживать мир. Разумом он прекрасно понимает, что для
него дорого, а что — нет. Например, он знает, что его любимый писатель — Л. Толстой, а И. Тургенев
ему не близок. Но вот начиная перечитывать книги этих писателей, он не ощущает отчетливо их
значимую личностную разницу для себя. Способность воспринимать мир у него сохраняется;
«поломка» происходит на глубинном уровне (уровне самосознания) — теряется ощущение
личностной
значимости
того или иного явления. В таком состоянии больной шизофренией не чувствует, какой он
на самом деле, но разумом это понимает. Оказывается, что одного разумного знания — кто «я» есть —
недостаточно: когда это знание не проживается чувствами, оно не дает человеку ощущения
подлинности существования. Теряется смысл жизни, и возникают суицидальные тенденции.
У некоторых больных постоянно меняется эмоционально-личностная оценка одних и тех же
явлений, и они говорят, что в них как будто бы сосуществуют разные «я». Одна пациентка говорила о
себе: «Иногда мне кажется, что мое место в науке; иногда — в практической деятельности; иногда — в
монашеской жизни; иногда — в радостях секса; и всегда я не знаю, что мне покажется завтра. Что
личностно мое и что не мое — как трудно это ощутить, а ведь у других и вопроса такого не возникает».
Деперсонализация побуждает человека к мучительно обостренной рефлексии на тему: кто же я
на самом деле. Из этого рождается глубинная тяга к творчеству, чтобы в нем, как в зеркале, наконец
увидеть и узнать себя.
Ипохондрический синдром —
состояние, при котором внимание к своему здоровью становится
утрированной озабоченностью. Ипохондрия может «строиться» на сомнениях, навязчивостях,
сверхценных идеях, бреде, а также на основе неприятных соматических ощущений, наиболее
выразительными из которых являются сенестопатии.
Сенестопатия
— крайне тягостное, мучительное ощущение. Обращает на себя внимание
необычность, вычурность этих ощущений. У больных возникает затруднение в точном их описании,
поскольку они не похожи на все прежние телесные ощущения. Например, пациент жалуется, что у него
«как будто бы мозг режут лезвием на тонкие части, и где-то в глубине мозга лопаются пузырьки».
Другой сообщает, что «мышца сердца как будто бы стала дряблой, размягченной, и порой возникает
ощущение, что кровь течет по сосудам в обратном направлении».
Важными в этих жалобах является оговорка «как будто бы», то есть больной понимает, что речь
идет об ощущении, а не о реальных изменениях в организме. Если эта оговорка уходит, и больной
говорит, что у него в глубине мозга действительно лопаются пузырьки, то речь уже идет о телесной
галлюцинации. Рассказывая о сенестопатиях, пациенты ограничиваются лишь констатацией этих
ощущений, не давая им бредовых интерпретаций. Сенестопатии отличаются стойкостью и не
соответствуют по своим проявлениям конкретным анатомическим закономерностям. Так, больной
говорит, что «щекотка в области сердца холодными нитями связана с горячими зонами в области лба и
живота» (он понимает, что это ему кажется). Таким образом, иногда сенестопатические ощущения
образуют необычные констелляции. При исследовании места локализации сенестопатии врачи не
находят какой-либо серьезной патологии. Сенестопатии часто являются элементом безбредовой
ипохондрической шизофрении.
Опишем один из типичных вариантов ипохондрической шизофрении. Начало бывает
внезапным. Больной испытывает неописуемый катастрофальный страх. Возникает ощущение
приближающейся смерти. Некоторые описывают это состояние, как отделение души от тела, «сейчас
душа отделится и исчезнет». Возникающая паника сопровождается бурными вегетативными
расстройствами: сердце колотится гулко, «как барабан», возникает дрожь, подъем температуры,
артериального давления. Происходящее так потрясает больного, что он долгие годы помнит точную
дату и время возникновения этого состояния. Если эти приступы повторяются, то, в отличие от
диэнцефальных пароксизмов при органических заболеваниях мозга и эпилепсии, они не несут в себе
строго последовательного стереотипа протекания. Постепенно приступы теряют свою интенсивность и
«растекаются» в непреходящую тревогу со страхом повторения приступа и различные вегетативные,
болевые и сенестопатические ощущения. В таком виде болезнь приобретает хронический характер.
Больные ипохондрически фиксированы на состоянии своего здоровья, хотя врачи им объясняют, что
никакой смертельной опасности нет. Нередко первый приступ провоцируется алкогольной
интоксикацией. Ошеломленные своей беспомощностью перед жутким страхом больные напрочь
отказываются от алкоголя («чтобы не повторилось»). Невропатологи называют такие состояния
паническими атаками или диэнцефальным синдромом. О шизофрении в подобных случаях можно
говорить, если сквозь ипохондрическую симптоматику начинают «просвечивать» дефицитарные
изменения личности, характерные нарушения мышления, появляется и нарастает схизис. Данные
состояния
успешнее
всего
поддаются
комплексу
медикаментозной
и
интенсивной
психотерапевтической помощи. Успешность гипнотерапии убедительно доказана работами
психотерапевта И. В. Салынцева /130/.
В момент катастрофального страха больной переживает онтологическую незащищенность,
подробно описанную Р. Леингом /131/. При этой форме незащищенности человек страдает не от
реальной угрозы, а ощущает глубинную «непрочность» своего личностного бытия. Если персонажи
Шекспира мучаются от реальных жизненных конфликтов, то персонажи Кафки гораздо чаще от
онтологической незащищенности.
4. Паранойяльный синдром. Паранойяльный (с
др.-греч.
para nous — рассудок вне себя) бред,
как и любой другой, — идеи, суждения, не соответствующие действительности, ошибочно
обосновываемые, овладевающие сознанием больного и не корригируемые при разубеждении. В
отличие от сверхценных идей (которые тоже бывают при шизофрении) бред характеризуется логически
непонятной убежденностью. В него невозможно «вчувствоваться» (Ясперс), то есть проникнуться его
содержанием и понять его реалистическую правомерность.
Паранойяльный бред протекает при формально ясном сознании, не вытекает из аффективных
расстройств и обманов восприятия. Он является патологическим интерпретативным творчеством
больного, носит разработанный, систематизированный характер. Распознавание его затруднено тем,
что он лишен явных нелепостей, вроде бы отталкивается от объективной ситуации, нередко возникает
желание поверить больному. Но при более тщательном вникании в картину бреда начинаешь понимать
нелогичность убежденности больного, несмотря на кажущееся правдоподобие. Если же знакомишься с
объективными сведениями о больном и ситуации (не полагаясь на его толкование), то бредовой
характер его убежденности становится очевидным. Приведу пример.
Девушка соблюдает диету, похудела на 20 килограммов, объясняя необходимость этого тем, что
у нее толстая кость и поэтому ей надо худеть — иначе не будешь выглядеть стройной и красивой.
Действительно, в кости она чуть-чуть широковата. Молодые психиатры, слушая ее рассказ,
проникаются ее толкованием и не видят в этом патологии. Затем следует рассказ мамы о том, что дочку
уже дважды приходилось класть в психиатрическую больницу, чтобы она не умерла от истощения. Из-
за диеты она мучается сильнейшими головными болями, но твердо намерена соблюдать ее дальше.
Разговор с девушкой продолжается, и выясняется, что она ни о чем не жалеет, что госпитализации
воспринимает исключительно как насилие над личностью, как часть своей трудной судьбы. При этом
все отчетливей становится то, что у нее нет острого переживания по поводу своей привлекательности в
глазах окружающих, как и нет ужаса перед тем, что ее не полюбят из-за полноты. Одета она крайне
небрежно и совершенно не оценивает, что ее сегодняшняя худоба носит уродливо-отталкивающий
характер.
Все отчетливее выясняется главное: убежденность девушки в том, что у нее широкая кость, а
следовательно, любой ценой нужно очень сильно худеть. Эта убежденность находится в центре ее
сознания, а мысли о привлекательности для окружающих — на заднем, малозначимом плане. Поэтому,
говоря с врачами, она не все им рассказала и скрыла свое намерение продолжать худеть — боялась, что
помешают осуществить ее намерение. Критика к своему поведению у нее полностью отсутствует: она
не понимает, что широковатая кость не повод для фанатичного «замаривания» себя, лишения себя
возможности жить сколько-нибудь полноценной жизнью. Ее диагноз — дисморфомания, то есть
бредовая убежденность в уродливости формы своего тела.
О паранойяльности свидетельствует въедливая обстоятельность больного при переходе к
разговору о его бредовых переживаниях. При этом у больного шизофренией в структуре личности
могут отсутствовать эпилептоидные и паранойяльные черты характера. Вне бреда он может проявлять
мягкость, робость, уступчивость, детскую беспомощность, но при отстаивании бреда твердо
придерживается своих позиций. Со временем бредовая система усложняется, и все отчетливей
проступают другие психические нарушения: колебания настроения, неврозоподобные проявления,
усиливается личностный дефект. Иногда в рамках паранойяльного синдрома встречаются иллюзии и
галлюцинации. Однако они своим содержанием тесно связаны с бредовой фабулой, как бы возникая
для подтверждения последней. Появление иллюзий и галлюцинаций, не имеющих отношения к
бредовому сюжету, свидетельствует, по мнению М. И. Рыбальского, о переходе болезни на
параноидную стадию /132, с. 274/.
По механизму возникновения и развития бред имеет мало сходства с совершением логических
ошибок здоровыми людьми. Здоровые люди стараются избегать ошибок, в то время как у больных есть
своеобразная «воля к бреду». Люди с высоким интеллектом совершают логические ошибки реже, чем
люди с низким. Однако высокое развитие интеллекта не предохраняет от бредообразования, в таких
случаях бред имеет просто более сложный характер. М. И. Рыбальский полагает, что «можно найти
много общего между нормальным творческим актом и бредовым (патологическим) творчеством» /132,
с. 67/. Действительно, в обоих случаях имеет место неопределенная таинственность, побуждающая к
творческому поиску, который разрешается медленной кристаллизацией гипотезы или мгновенным
интуитивным озарением.
Тема бреда бывает разной — от идей ревности, недоброжелательного отношения, до идей
реформаторства и величия. Для диагноза совсем не важно, прав ли больной в том, что жена ему
изменяет: важно, на каких основаниях он пришел к этому выводу. Поколебать больного в его
убежденности невозможно, так как она носит первичный характер. Не по тем или иным причинам он
отстаивает убежденность, а, наоборот, ради этой убежденности выискивает те или иные причины.
Логика бессильна потому, что он помимо рациональных оснований интуитивно ощущает свою
правоту. Этой первичной интуитивной, непоколебимой убежденностью бред отличается от ошибок
здорового человека. Приведу известную иллюстрацию этой убежденности.
Пациент уверен, что он уже мертв. Все попытки врача переубедить его заканчиваются неудачей.
И это несмотря на то, что врач ссылается на температуру тела пациента, на его дыхание и т. д. Наконец,
он обращается к пациенту: «Скажите, пожалуйста, течет ли в трупах кровь?». Пациент: «Конечно, нет».
Врач берет заранее приготовленную иглу и наносит ею укол в руку пациента. Появляется кровь. Врач:
«Ну, что вы теперь скажете?» Пациент: «Я ошибался. В трупах течет кровь» /127, с. 33/.
5. Синдромы, связанные
с
обманами
восприятия: иллюзии, галлюцинации,
псевдогаллюцинации, психические галлюцинации.
Иллюзия
— это ложное восприятие, возникающее вместо точного восприятия реального
объекта. Она возникает, как правило, на фоне измененного аффекта. Человек, находящийся в тревоге,
заходит домой и в полутьме прихожей видит фигуру «преследователя», которая оказывается плащом,
висящим на вешалке.
Галлюцинация
— ложное «восприятие», в отличие от иллюзий, возникающее без реального
объекта. Если при иллюзии человек видит не то, что есть на самом деле, то при галлюцинации он
видит то, чего совсем не существует в реальности, то есть это полностью мнимое восприятие. При этом
истинная галлюцинация имеет свойства реальных предметов, за которые больной ее и принимает. Она
локализована в реальном пространстве среди предметов окружающего мира. Это может быть
зрительный образ, звук, голос, ощущение прикосновения к телу и т. д. При шизофрении отмечаются
любые галлюцинации, но характерными считаются слуховые. Особое значение имеют галлюцинации
императивного и осуждающего содержания. Под их воздействием больные могут совершать акты
агрессии и аутоагрессии. О галлюцинациях можно судить по объективным признакам
галлюцинаторного поведения: больной к чему-то прислушивается, приглядывается, говорит сам с
собой и т. д.
Псевдогаллюцинации
— не есть какие-то «легкие» галлюцинации, а совершенно особый
феномен, свидетельствующий о более глубоком поражении психики, чем иллюзии и галлюцинации.
Чтобы понять их природу, вспомним о том, что мы как воспринимаем объекты, так и представляем их
в своем воображении. Псевдогаллюцинации в отличие от истинных галлюцинаций переживаются не в
объективном, воспринимаемом пространстве, а в воображаемом, представляемом. В этом смысле они
субъективны, но, в отличие от обычных образов воображения и фантазии, они обычно возникают сразу
во всех деталях, совершенно непроизвольно, насильственно, как будто они кем-то создаются в
воображении человека. Больные говорят о «сделанности» псевдогаллюцинаций и понимают, что
псевдогаллюцинации не являются частью объективного мира. Псевдогаллюцинации воспринимаются
не органами чувств, а внутренним «оком души». Как невозможно «убежать» от собственной души, так
невозможно спрятаться от того, что ею непосредственно воспринимается.
Больной закрывает глаза, уши, но псевдогаллюцинаторный образ не исчезает. Этот образ может
быть локализован там, где его не могли бы воспринять органы чувств: «голос», который слышится на
другой окраине города, «видение», которое продолжает представляться, даже если повернешься к нему
спиной, спрячешься за стену. Больные высказывают предположение, что если им выколоть глаза, то
«видения» будут оставаться прежними. При истинных галлюцинациях больные не приходят к
подобным предположениям, так как для них «видения» являются подлинной частью объективной
реальности, которую без органов чувств воспринимать невозможно.
В. X. Кандинский предложил название «псевдогаллюцинации» именно потому, что они не носят
характера объективной реальности (в отличие от истинных галлюцинаций). Он писал:
«Псевдогаллюцинация настолько же далеко от галлюцинации, насколько вообще представление
воспоминаний или фантазий далеко от непосредственного восприятия» /133, с. 121-122/. В. X.
Кандинский сам был болен, страдал псевдогаллюцинациями и потому, как никто другой, смог
выразительно их описать. С 1885 года термин «псевдогаллюцинация» понимается психиатрами всего
мира в согласии с воззрениями В. X. Кандинского.
Псевдогаллюцинаторные образы могут быть чувственно живыми, яркими, а могут быть и
достаточно блеклыми. У здоровых людей псевдогаллюцинации не встречаются, когда они впервые
возникают у больного, то воспринимаются им как нечто абсолютно новое. Как правило, они
отличаются стойкостью, непрерывностью, самопроизвольностью возникновения и исчезновения.
Остановимся на природе
чувства «сделанности»
, которое неизвестно душевно здоровому
человеку. Во-первых, оно объясняется тем, что псевдогаллюцинация возникает у больного
непроизвольно-насильственно. Во-вторых, не
тратится
энергия
на
поддержание
псевдогаллюцинаторного образа, в то время как при восприятии реальных объектов и даже при