ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 10.10.2020
Просмотров: 4171
Скачиваний: 203
оппозиционная готовность во взаимоотношениях с окружающими, в первую очередь с родителями,
стремление к самостоятельности легко приобретают характер реакций протеста. Появляется
повышенный интерес к своей внешности, сенситивная реакция на ее оценку. Пробуждается сексуальное
влечение, в связи с которым возникают конфликтные переживания. Типичны проявления
эмоциональной неустойчивости, лабильность аффекта /119, с. 222/.
Многое из этого характерно для гебоидов. Однако у них на фоне эмоционального оскудения
выявляется патология влечений: садизм, неопрятность, тяга к грязному, гниющему, склонность к
бродяжничеству и т. д. Гебоидам свойственна агрессивность. В отличие от подростков с
органическими заболеваниями мозга, они могут совершать жестокие поступки на эмоционально
холодном фоне, без вспышек раздражительности, возбужденности. Нередко, особенно у девочек,
отмечается гиперсексуальность. В. Н. Мамцева связывала гебоидный синдром с ускоренным половым
метаморфозом и половой акселерацией. Девочки склонны к оговорам в изнасиловании, а также к
самооговорам в сексуальной сфере — частично это связано с патологически извращенным
фантазированием. Мальчики хвастаются драками, преступлениями, которых они не совершали.
Антисоциальный путь типичен для гебоидов. Для них характерен так называемый «жизненный
дрейф». Они без цели плывут туда, куда их несут «волны жизни». В результате оказываются в
компаниях, где пьют, употребляют наркотики, предаются сексуальной распущенности, совершают
правонарушения. Это не случайно. Во-первых, гебоидам свойственно тягостное безразличие, утрата
живого вкуса к жизни, и они пытаются «поджечь» себя острыми переживаниями, впечатлениями. Во-
вторых, им свойственны дисфорические состояния, которые требуют разрядки внутреннего злого
дискомфорта. Несмотря на внешнюю общительность, глубокая дружба и привязанность для гебоидов
не характерны. Их равнодушие и черствость особенно проявляются по отношению к близким.
Родители говорят, что их детей как будто «подменили». Родителям трудно адаптироваться к жестокому
равнодушию детей, которые еще недавно его совершенно не проявляли.
Некоторым гебоидам свойственна «метафизическая интоксикация», которая проявляется
стремлением к философскому рассуждательству. Темами обычно становятся идеи абсолютной свободы,
приоритет «темных» духовных сил над «светлыми», эстетизация пороков. Некоторые гебоиды смакуют
рассказы, фильмы, песни об убийцах, мизантропах, маньяках, исповедуют кредо: «Все люди — гадины.
Будь же и ты таким». Раньше им было созвучно движение «панков» с его ярким злым протестом.
Многие гебоиды обладают высоким интеллектом, и тогда они переводят с английского языка тексты
песен Мерилина Мэнсона, Ника Кейва, Курта Кобейна и других музыкальных «идолов»,
живописующих эстетику зла и разрушения.
Рассуждая часами на философские темы, больные бросают учебу, так как она им становится
неинтересна и трудна по причине шизофренических расстройств мышления. При всей асоциальности
гебоиды, по причине схизиса, не отличаются цельностью садизма и агрессии, рядом с подобными
проявлениями в них уживаются элементы душевной тонкости. Вспоминаю подобного подростка,
заядлого хулигана, который, стесняясь и не без нежности, рассказывал о своей девушке, с которой ему
так хорошо просто гулять по парку. При этом без всякой застенчивости, не понимая, как к нему в связи
с этим относятся окружающие, он откровенничал обо всех безобразиях своей жизни и жизни своих
приятелей — в этом видится некритичная обнаженность, моменты регрессивной синтонности. Иной
гебоид, наживаясь на торговле наркотиками, не вызывает у собеседника ощущения полной
безнравственности, так как криминальность сосуществует в нем с искренним интересом к восточной
философии, идеям Швейцера.
Некоторым гебоидам, благодаря расщепленному существованию в них тонких, по-своему милых
проявлений, хочется помогать, так как не чувствуешь в них законченной вульгарности и циничности.
Однако помочь трудно, потому что они обычно просят не о помощи, а о том, чтобы им не мешали
жить, как им нравится.
Прогноз гебоидной вялотекущей шизофрении достаточно благоприятен. В постпубертатном
периоде, как отмечали Г. П. Пантелеева и М. Я. Цуцульковская, возможна неплохая социальная
адаптация, если болезнь не переходит в прогредиентную параноидную форму /140, 141/.
Эмоциональный ущерб, как правило, оказывался меньше, чем думалось в активный период болезни:
видимо, здесь действует общая закономерность — многие подростки в переходном периоде
эгоистичней и черствее, чем до и после него.
У гебоидов, начавших в подростковом возрасте употреблять алкоголь и наркотики, с возрастом
может формироваться абстинентный синдром. Однако им, как и вообще шизофреническим людям,
свойственен атипичный алкоголизм: иногда они могут пить «по-здоровому», то есть без потери
контроля над количеством выпитого, при алкогольной измененности внешности личностные
алкогольные изменения выражены минимально. У них бывают периоды, когда влечение к алкоголю
носит импульсивно непреодолимый характер, бороться с ним невозможно — вот почему при
шизофрении опасно употребление лекарств, несовместимых с алкоголем. При наркомании именно
больные шизофренией способны, в отличие от психопатов и акцентуантов, достаточно легко
преодолеть абстинентный синдром и прекратить злоупотребление без специального лечения.
От подросткового возраста неотделимы следующие синдромы: дисморфоманический,
аноректический, синдром «метафизической интоксикации».
Для дисморфоманического синдрома при шизофрении характерна психологическая
непонятность проявлений и социальная дезадаптация. У подростка может иметься явный физический
дефект, к которому он относится спокойно, а переживания концентрируются на вымышленном
недостатке. Маскировка этого недостатка носит нелепый характер. Например, подросток летом прячет
якобы уродливый подбородок в зимний шарф. В преморбиде может не отмечаться чувствительности к
мнению окружающих. Дисморфомания порой начинается внезапно, без внешней провокации в виде
критических замечаний окружающих по поводу внешности подростка. Идеи отношения выходят за
дисморфоманическую тематику: подросток считает, что на него обращают внимание по причине
плохого к нему отношения. Внешнему дефекту даются нелогичные объяснения: онанизм, перегрев на
солнце и т. д. Вместе с дисморфоманией отмечается и другая шизофреническая симптоматика:
нарушения мышления, деперсонализация, навязчивости и т. д. Нарастают расстройства негативного
регистра.
Аноректический синдром (анорексия в пер. с греч. значит отсутствие аппетита) проявляется
разнообразными нарушениями, связанными с процессом еды, чаще встречается у девочек. При
шизофрении часто отмечается не просто ограничение в еде, а использование вычурных диет. Чувство
голода обычно слабое, что говорит о возникновении расстройства из глубин организма. Возникает
влечение к вызыванию рвоты не только ради цели похудеть, а ради самого процесса. Даже при явном
истощении подростки заявляют о том, что нужно продолжать худеть, и о том, что теперь стали по-
настоящему красивыми. Постепенно появляются другие шизофренические симптомы, нарастает
негативная симптоматика, нарушается социальная адаптация. Характерна отчужденность и даже
враждебность по отношению к близким. Народу со стремлением к стройности уживается откровенная
неряшливость, неопрятность.
Синдром шизофренической «метафизической интоксикации» проявляется суемудрием:
странными, алогичными, малопродуктивными размышлениями на различные философские темы.
Определение «интоксикация» подчеркивает то, что подросток как бы «отравлен» метафизическими
проблемами в ущерб полноценной жизни. Имеется и другой оттенок смысла. Вспоминаю, как один
подросток рассказывал, что занятия философией приносят ему ощущение приятного опьянения,
которое сильнее, чем от спиртного, и ради которого (а не ради поиска истины) он и читает
философские книги. Иногда больные шизофренией в отличие от шизоидов говорят об амбивалентном
отношении к своему философствованию: они бы и не хотели им заниматься, но что-то внутри
заставляет их беспрерывно рассуждать. Больные редко ищут единомышленников, не борются за
претворение своих идей в жизнь, не способны ярко и увлекательно изложить свои мысли,
«расплываются» в резонерстве. Также имеется другая шизофреническая симптоматика, нарастание
негативных расстройств. Подробно об этих трех расстройствах можно прочесть у А. Е. Личко в книге
«Шизофрения у подростков» /142, с. 51-70/.
Шизофреническим
подросткам
свойственна
одержимость
вычурно
необычными,
непродуктивными
увлечениями. Например, главной
страстью
подростка
становится
коллекционирование разнообразных табличек и объявлений. Он с жадностью и мольбой просит всех
знакомых собирать для него эти вещи. Сам постоянно этим занимается, даже нарушая закон. Вся его
квартира увешана табличками. С горящими глазами он рассказывает всем, кто согласен слушать, про
свое хобби, не замечая, что люди подсмеиваются над ним, считают чудаком.
В патологическое фантазирование подростков могут вкрадываться, как отмечают В. А. Мамцева
и О. Д. Сосюкало, элементы псевдогаллюцинаций, рудиментарные идеи воздействия. Также они
сообщают о том, что навязчивые опасения, сопровождающиеся защитными ритуалами, могут пройти, а
ритуалы остаться, теряя свою психологически защитную функцию /12, с. 440-444/.
7. Отношения в семье больного шизофренией
Одной из наиболее известных гипотез влияния матери и семьи на больного шизофренией
является гипотеза «двойного зажима» (double bind) Г. Бейтсона /143/. «Ситуацию двойного зажима
иллюстрирует анализ небольшого происшествия, имевшего место между пациентом-шизофреником и
его матерью. Молодого человека, состояние которого заметно улучшилось после острого
психотического приступа, навестила в больнице его мать. Обрадованный встречей, он импульсивно
обнял ее, и в то же мгновение она напряглась и как бы окаменела. Он сразу убрал руку. «Разве ты меня
больше не любишь?» — тут же спросила мать. Услышав это, молодой человек покраснел, а она
заметила: «Дорогой, ты не должен так легко смущаться и бояться своих чувств». После этих слов
пациент был не в состоянии оставаться с матерью более нескольких минут, а когда она ушла, он
набросился на санитара и его пришлось фиксировать.
Очевидно, что такого исхода можно было избежать, если бы молодой человек был способен
сказать: «Мама, тебе явно стало не по себе, когда я тебя обнял. Тебе трудно принимать проявления
моей любви». Однако для пациента-шизофреника такая возможность закрыта. Его сильная зависимость
и особенности воспитания не позволяют ему комментировать коммуникативное поведение матери, в то
время как она не только комментирует его коммуникативное поведение, но и вынуждает сына принять
ее сложные, путаные коммуникативные последовательности и как-то с ними справляться» /144, с. 5/.
Двойной зажим
— противоречивые, путаные послания, которые больному запрещено
комментировать, — нередко встречается в семьях больных шизофренией. Некоторыми приверженцами
этой гипотезы шизофрения трактуется, как способ справиться с невыносимым противоречием
двойного зажима. При такой трактовке шизофрения превращается в психогенную реакцию. Более
реалистично предположить, что ситуация двойного зажима провоцирует возникновение болезни, но
лишь у тех, кто к ней предрасположен или вызывает обострение, хронификацию уже имеющего место
заболевания.
Другим известным термином является понятие
«шизофреногенной матери»
—
schizophrenogenic mother /145/. Допустимо выделять, по крайней мере, два типа таких матерей. Первый
тип — это стеничные, с паранойяльными чертами женщины, жестко гиперопекающие своих детей,
планирующие для них программу всей жизни. Второй тип — так называемые «курицы-наседки».
Большая часть их жизни посвящена бестолковому и неугомонному хлопотанию над своими чадами.
Они боятся жизни, тревожны и неуверенны в себе. Подсознательно ощущая свою беспомощность, они
вкладывают в детей все свои страхи и тревоги, как если бы это могло чем-нибудь помочь. В них самих
отчетливо проглядывает шизофреническая разлаженность. Взаимоотношения матери и ребенка бедны
душевным теплом. Они крепко объединены функциональной связью: матери есть на кого выплескивать
свою тревогу перед жизнью, а испуганному ребенку есть за кого от этой тревоги прятаться. Обоим
типам матерей иногда свойственно завуалированное внешней заботой эмоциональное отвержение
детей. Отцы либо занимают комплиментарную позицию по отношению к материнскому способу
воспитания, либо, отстраняясь, не принимают серьезного участия в воспитании ребенка.
Художественный образ шизофреногенной матери представлен в композиции «Mother» из
музыкального альбома «The Wall» группы Pink Floyd.
Э. Г. Эйдемиллер полагает, что больные шизофренией нередко воспитываются в духе
доминирующей гиперпротекции в ригидной псевдосолидарной семье с жестко регламентированными
внутрисемейными отношениями /146/.
Концепции двойного зажима, шизофреногенной матери, псевдосолидарной семьи представляют
большой теоретический интерес и имеют основания в клинической реальности. Они помогают
некоторым пациентам в понимании своей личной истории. Однако представляется важным
подчеркнуть
опасность генерализации этих концепций
. Существует немало пациентов, для которых
данные концепции не являются корректными. Неприятная сторона этих концепций состоит в том, что
они имплицитно обвиняют родственников, особенно матерей, в страданиях пациента.
Конечно, в психотерапии предполагается, что пациент поймет, что родители сами не ведали, что
творили, и старались, насколько могли, правильно его воспитать. В конце концов, родители стали
шизофреногенными, потому что такими их сделала судьба и травмы собственного детства. Но это
предположение может не оправдаться, и пациент затаит в душе обиду и даже агрессию к родным.
Родственникам шизофренических людей и так очень тяжело. Думать, что они сами во всем виноваты,
— жестоко и несправедливо, потому что, как показывает практика, многие из них самоотверженно
служат своим детям и любят их. Необходимо осторожно и внимательно подходить к каждому
индивидуальному случаю, проявляя уважение ко всем его участникам.
Существуют и точки зрения, которые «реабилитируют» близких даже тогда, когда сами больные
прямо обвиняют их. Г. Е. Сухарева писала: «Характерной особенностью бредовых расстройств у
подростков является также распространенность их бредовой настроенности главным образом на
членов семьи, на самых любимых и близких людей (чаще всего на мать). Привязанность к близким
обычно утрачивается задолго до возникновения явных бредовых идей» /119, с. 256/. Итак, не следует
трактовать недоброе бредовое отношение подростков к своим родителям непременно как ответный
знак на плохое родительское отношение. Часто это знак того, что у подростка до болезни была
душевная близость со своими родителями.
Родственникам больных полезно объединяться в группы самопомощи, где они смогут делиться
опытом, психологически и практически поддерживать друг друга, ибо, замыкаясь в своей беде, легко
впасть в отчаяние.
8. Диагностика шизофрении
Психиатры разных стран с уважением относятся к диагностическим «Симптомам первого
ранга», предложенным К. Шнайдером:
1. Слуховые галлюцинации, при которых «голоса» проговаривают мысли пациента вслух.
2. Слуховые галлюцинации, при которых два «голоса» спорят между собой.
3. Слуховые галлюцинации, при которых «голоса» комментируют действия пациента.
4. Тактильные галлюцинации, когда пациент ощущает прикосновение чего-то постороннего.
5. «Изымание» мыслей из головы пациента.
6. «Вкладывание» мыслей в голову пациента, осуществляемое посторонними лицами.
7. Вера в то, что мысли пациента передаются другим, словно по радио.
8. «Вкладывание» в сознание пациента ощущений других людей.
9. «Вкладывание» посторонними лицами в сознание пациента непреодолимых импульсов.
10. Ощущение, что все действия пациента осуществляются под чьим-то контролем,
автоматически.
11. Бред, при котором нормальные события воспринимаются как имеющие особый, «скрытый»
смысл.
/симптомы процитированы из книги Э. Фуллер Тори «Шизофрения» 147, с. 113-114/
Симптомы первого ранга обладают большой диагностической силой, но, как отмечают Г. И.
Каплан и Б. Дж. Сэдок, ссылаясь на воззрения самого К. Шнайдера, ни их наличие, ни их отсутствие
однозначно не определяют диагноз /30, с. 234/.
Можно заметить, что большой удельный вес в этих симптомах имеют психические
автоматизмы, элементы синдрома Кандинского—Клерамбо. Эти симптомы подчеркивают душевную
несвободу человека и слабость границ его личности: что-то изымается или вкладывается в его психику
посторонним влиянием, которое к тому же «берет право» на то, чтобы комментировать и оценивать
переживания больного.
Наиболее важными в диагнозе шизофрении представляются следующие два критерия:
1.
Отчетливая динамика болезни
, прогредиентность процесса, то есть усложнение позитивной
симптоматики, нарастание негативной, переслаивание структуры личности.
2.
Истинная шизофреническая расщепленность.
Расщепленность (шизофренический
личностный фон), как полагает М. Е. Бурно, «отмечается у всякого больного шизофренией независимо
от формы и давности болезни» /148, с. 3/. Без наличия душевной расщепленности нельзя говорить о
наличии шизофрении (само название болезни — расщепление души — указывает на это).
Обывательское представление о том, что если человек чудаковат, непонятно почему страдает
или ведет себя, как сумасшедший, то он болен шизофренией, представляется неверным. Главное —
качество этой чудаковатости
и страдания. С «чудинкой» бывают люди любого характера, но эта
«чудинка» не вырастает из расщепленности, а объясняется другими качествами личности.
«Сумасшествие» же в узком смысле есть психоз. В психозе больной перестает быть самим собой,
выходит за границы своей конкретной индивидуальности в мир принципиально новой «воображаемой»
реальности, в которой действуют свои законы. Психотик теряет контакт с обычной реальностью и, как
это бывает в снах, не осознает потери этого контакта. Психозы встречаются не только при
шизофрении, но и при других психических заболеваниях.
Что касается существования вялотекущей шизофрении, то научной проблемы тут нет. Начиная с
Блейлера, психиатры выделяют мягкое течение шизофренического процесса, называя его по-разному,
но оно обязательно должно соответствовать двум вышеупомянутым диагностическим критериям.
Использование этого диагноза в политических целях не доказывает отсутствия данной формы
заболевания.
С другой стороны, поскольку диагноз «шизофрения» воспринимается как клеймо, понятна
тенденция современной психиатрии ставить его только в случаях характерных и длительных психозов с
формированием грубого дефекта личности. Действительно, больные вялотекущей шизофренией по
внешнему облику, жизненным ценностям, психической сохранности весьма близки разным группам
психопатов. Не удивительно, что данная форма заболевания на Западе попадает в рубрику расстройств
личности: прежде всего это шизотипальные и пограничные расстройства личности. С социальной
точки зрения, отнесение вялотекущей шизофрении в группу расстройств личности представляется
весьма оправданным. Однако по классическим клиническим критериям мягкие формы шизофрении не
могут быть отменены.
Упомянем более подробно негативную симптоматику, которая в легких случаях едва намечена, а
в тяжелых приводит к дефекту личности. Речь идет о нарастающей аутизации, эмоциональном
уплощении, снижении психической активности, усиливающейся пассивности, психической
ригидности, изменениях личности, усилении некритичности, а в тяжелых случаях (особенно детских)
— о приостановке психического развития, регрессе поведения. Иногда снижение психической
активности маскируется однообразной или бесцельной деятельностью; эмоциональное уплощение —
внешней общительностью без глубокой привязанности; аутизация — дистанцированностью в виде
«бастиона» утонченной вежливости. Общим во всех случаях является то, что страдают глубина и
многообразие эмоциональных связей с окружающим миром.
Из нарушений мышления наиболее специфическими являются истинный ментизм и шперрунги.
Шперрунг
(
нем.
Sperrung — закупорка) проявляется автоматической остановкой мышления. Мысль
обрывается и застывает. Человек совершает усилие (даже физическое), чтобы думать дальше, но
чувствует, что от его воли это абсолютно не зависит.
Ментизм
— это безостановочный поток мыслей,
который больной не в состоянии остановить. При попытке повлиять на течение своих мыслей человек
ощущает, что этот поток совершается как бы не в плоскости его воли, а параллельно и независимо от
нее. Такой параллельности не наблюдается при астеническом ментизме и ментизме при эпилепсии и
органических заболеваниях мозга. В последних случаях человек также не может сравниться с напором
мыслей, но ощущает, что хоть как-то может на него повлиять, что этот напор происходит в плоскости
его воли. Шизофренические шперрунги и ментизм относятся к истинным психическим автоматизмам.
Когда они появляются впервые, больной бывает ошеломлен зловещей неподвластностью собственного
процесса мышления. Обычно больные жалуются на это неточными словами, такими, как «пустота в
голове», «наплывы мыслей». Эти явления могут отмечаться при любой форме шизофрении.
Другими характерными нарушениями мышления являются «соскальзывания», аморфность,
расплывчатость мышления, его алогичность, резонерство. Больной не замечает, как соскальзывает с
одной темы на другую, не возвращаясь к первоначальной. Его мысль не ясна, трудно четко понять, что
же он хочет на самом деле сказать. Он не может собраться и однозначно обобщить свои рассуждения.
Часто отвечает не на вопрос, мимо вопроса, контрвопросами, не понимая этого. На почве строгой
логики с больным трудно установить взаимопонимание.
Внешний облик больного имеет свои специфические особенности. Прежде всего, это
однотонность
. Больной может быть восторженным, грустным, озабоченным — но все это без
выразительной палитры внешней экспрессии. Возникает ощущение некоторой «застывшести» его
эмоциональных проявлений. Они могут быть шумными, но им не хватает живой выразительности,
тонких модуляций — как будто бы все застывает на одной, первоначально взятой больным ноте.
Характерна гипомимичная матовость лица. Больной рассказывает о чем-то глубоко волнующем
его, но мимика остается бедной, иногда даже без самых скупых проявлений. При этом можно заметить,
что он стереотипно, «гармошкой» морщит лоб на фоне амимичности остальной части лица —
особенность, которой Майер-Гросс придавал значение раннего диагностического признака /123, с. 47/.
Глаза также застывают в каком-то одном выражении: будь то тревога, вялость, трагичность и т. д.
Отчасти однотонность взгляда объясняется тем, что у больных зрачок не реагирует живо на внутренние
переживания (наблюдение Блейлера). Даже цвет лица отличается неподвижностью, нередко