Файл: Братусь Б.С. - Аномалии личности.pdf

приходится констатировать во многих случаях цепкую и долговременную память.
Второй  парадокс  относится  уже  скорее  к  сфере  психологии и  заключается  в  том,
что  тонкое  экспериментальное  исследование  констатирует  нарушения, которые
противоречат данным о жизненном (вне-лабораторном) поведении больных.

Разрешить  эти  парадоксы  возможно  лишь  обращением  к  психологическому

анализу всего процесса изменений личности при эпилепсии, и прежде всего роли в
этом  процессе  происходящих  преобразований  деятельности. Описанное  выше
редуцирование  деятельности, точнее, превращение  некогда  вспомогательных
действий  в  самостоятельные  деятельности  неизбежно  меняет  смысловые
отношения к миру. Разумеется, процесс при этом идет не только в направлении от
дезавтоматизации  деятельности  к  нарушениям  смысловых  образований, но  и
обратно: патологическая  суженность  последних  начинает  вызывать  стойкие
нарушения  регуляции  деятельности. То, что  для  здорового  является  пустяком, а
иногда  и  вовсе  незаметной  деталью, для  больного  может  иметь  прямой, нередко
внутренне  аффективно  насыщенный  смысл. Вот  почему  такой  больной  может
долго помнить и мстительно сохранять в себе воспоминание о некогда полученной
обиде, о  которой  нередко  не  знает  сам «оскорбитель», поскольку  и  не
предполагает, что его

183

 действия были истолкованы как обидные. Так, Г. Груле приводит слова одного

больного эпилепсией: «Вы не думайте, что мои способности или, скажем, граница
моего  разума  или  рассудочные  мои  функции  пострадали  таким образом, что  я  не
помню, как  вы, когда  меня  увидели 26 ноября 1901 года  в  половине  четвертого
днем  на  улице  Гёте  в  первый  раз, обошлись  тогда  со  мной, если  позволите  так
выразиться, достаточно  неблаговидно  и  оскорбительно  на  меня  посмотрели»

8

.

Понятно, что  на  месте  больного  нормальный  субъект  мог  бы  легко  объяснить
происшедшее  рассеянностью  профессора  или  какой-либо  другой  подходящей
причиной,  не  придав  ему  сколь-нибудь  важного  значения.  Надо  быть  больным
эпилепсией, т. е. иметь  все  присущие  ему  искажения  структуры  деятельности  и
смысловой  сферы, чтобы  этот  эпизод  преобразовать  в  своем  восприятии  в
смертельное оскорбление и накрепко запомнить все его самые мельчайшие детали.

Таким  образом, суженный, аффективно-насыщенный  смысл  и  является  тем

психологическим  допингом, который  улучшает  показатели  памяти, делая  их  в
определенных  случаях  даже  высокими, несмотря  на  дефектность  органической
почвы. Но что чрезвычайно важно подчеркнуть, это улучшение не памяти вообще,
а  именно  памяти  на  отдельные  детали *, связанные  со  своеобразным  смысловым
смещением  переживаний  больного. Отсюда  и  понятно, как  можно  разрешить
вышеобозна-ченные  парадоксы. Парадокс «медицинский» возникает  потому, что
при  попытке  установления  прямых  корреляционных  зависимостей  между
патофизиологией  и  поведением  игнорируются  внутренние  опосредствующие  ме-
ханизмы, меж  тем  как  последние  могут  существенно  изменять  и  варьировать
результаты  процесса, явно  нарушая  ожидаемые  коррелятивные  связи.
«Психологический» парадокс  объясняется  тем, что  в  лабораторном  эксперименте
констатируются  нарушения  памяти  в  их  дистиллированном, очищенном  от
реальных  смысловых  отношений  виде. Привнесение  же  этих  отношений, вклю-
чение процессов памяти в жизнь больного неизбежно дают иные результаты. Этим,
в частности, еще раз доказывается недостаточность «экспериментов в вакууме»,

* Напомним, однако, что  отдельными  деталями  они  являются  лишь  в  нашем

восприятии, ориентированном на более широкие смысловые системы; в структуре
же  поведения  больного — это  целостные, высоко  значимые  для  него  формы
деятельности.

184
вне  сопоставления  с  анализом  жизненных  данных, с  анализом  решения  не

искусственно  созданных, а  реальных, затрагивающих  личность  человека
жизненных задач.

Кратко рассмотрим теперь генез еще одной широко известной черты больных

эпилепсией — постоянную, особую  заботу  о  своем  здоровье. Само  ее
возникновение  вполне  понятно, ведь  эпилепсия — тяжелое, прогрессирующее
заболевание. Судорожные припадки, особенно в начале болезни, обычно вызывают
целую  гамму  тягостных  переживаний. По  наблюдениям  клиницистов, к  ним
следует  в  первую  очередь  отнести  навязчивый  страх  перед  припадком  и  его
последствиями, ожидание  ухудшения  своего  состояния, установку  на  получение
«немедленного  радикального  излечения», различные  ипохондрические  реакции  и
др. Естественно, что  больные  готовы  активно  лечиться, строго  выполнять  все
предписания врача, поскольку знают, что всякое нарушение режима лечения может

привести к появлению новых припадков.

Вначале  больные  рассматривают  заботу  о  своем  здоровье  прежде  всего  как

необходимое  средство  для  продолжения  привычной  им  деятельности (работы,
учебы  и  т.  д.),  с  которой  связаны  их  основные  смысловые  устремления.  Со
временем  эта  забота  уже  перестает  подчиняться  более  дальним  мотивам  и
постепенно  становится  самоцелью («сдвиг  мотива  на  цель» и  другие
рассмотренные  выше  механизмы). Наконец, в  поздних  стадиях  для  больных
нередко  становится  главным  уже  не  сама  забота  о  здоровье, а  тщательное,
педантичное выполнение тех или иных врачебных процедур. Приходилось видеть,
как  иногда  больной  эпилепсией  способен  устроить  целый  скандал  в  больничной
палате, если ему вместо привычных по виду таблеток дадут порошки или таблетки
иной  формы  и  размера. Все  объяснения  медицинского  персонала, что  по  составу
это  то  же  самое  лекарство,  могут  быть  совершенно  напрасными.  Для  больного
главным  и  смыслообразующим  становится  сам  прием  таблеток  строго
определенного  вида, т. е. то, что  раньше  было  лишь  технической  операцией,
вспомогательным  средством  и  могло  быть  поэтому  достаточно  легко  заменено
другим, адекватным  ему  средством. В  результате  меняется  и  характер  заботы  о
своем  здоровье. Эта  забота  перестает  отвечать  объективным  требованиям,
становится патологической.

Подведем некоторые итоги. Прежде всего анализ из-

185

 менений  личности  при  эпилепсии  подтверждает  общие .теоретические

положения, высказанные в гл. II. Мы видели, что сфера психического развивается
по собственным, присущим только ей внутренним законам, что при формировании
аномалий  личности  действуют  в  основном  психологические  механизмы, общие  и
для  протекания  нормальной  психической  жизни (такие, как «сдвиг  мотива  на
цель», превращение  операции  в  действие  при  столкновении  с  трудностями
реализации  деятельности  и  др.).  Из  этого  не  следует,  однако,  что  можно  игнори-
ровать  или  умалять  значение  биологических  особенностей  болезни, речь  идет  о
том, чтобы определить их действительное место и роль. Роль же эта, по-видимому,
заключается в том, что ими обусловливаются (в случаях неблагоприятного течения
можно  сказать  резче — диктуются) как  бы  все  более  сужающиеся  рамки  течения
психических  процессов. Вне  этих  условий  невозможно  появление  специфически
патологических черт, как невозможна и сама психическая болезнь. Отсюда и изме-
нения  психики  надо  рассматривать  не  изолированно  от  биологических
особенностей  болезни, но  как  постоянно  протекающие  в  особых, не  имеющих
аналога в норме рамках условий, диктуемых болезненным процессом.

Что же касается многократно и остро дискутируемой проблемы — является ли

методологически  приемлемым  перенос  данных, полученных  при  исследовании
патологии, на  объяснение  нормального  поведения, или  следует, наоборот, идти
только  от  нормы  к  патологии,—  то  эту  проблему  в  свете  сказанного  следует
признать ложной. Если брать патологию и норму как таковые, т. е. в их конечных,
ставших продуктах, то ни о каком адекватном их соотнесении речи быть вообще не
может:  здесь  путь  «от  нормы  к  патологии»,  равно  как  и  «от патологии  к  норме»,
одинаково  приведет  лишь  к  сугубо  поверхностным, внешним  аналогиям. Другое
дело, если  мы  от  описания  конечных  продуктов  переходим  к  анализу  самого
движения, развития  психики, вычленения  его  закономерностей  и  механизмов. В
таком  случае, какой  бы  тип  движения (нормальный  или  аномальный) мы  ни  ис-
следовали, полученные  данные  могут  быть  одинаково  полезными  как  для
патопсихологического, так  и  для  общепсихологического  понимания  человеческой
личности.  Идти  надо,  следовательно,  не  от  патологии  к  норме  и  не  от  нормы  к
патологии,  а  в  направлении  использования  и  нормы,  и  патологии  для  изучения  с
разных сто-

186

рон  особенностей  работы  единого  психического  аппарата, способов  его

развития и функционирования.

Такая  переориентация  патопсихологии  или, если  брать  шире, клинической

психологии  отвечает  и  логике  развития  современной  общей  психологии, прежде
всего общей психологии личности. Следует признать, о чем уже упоминалось, что
проблема  аномалий  личности остается  до  сих  пор  по-настоящему  не  введенной  в
общепсихологический  контекст. Между  тем, коль  психика  едина, то  патология
проистекает  не  из-за  того, что  наряду  с «нормальными» начинают  действовать
сугубо «аномальные» механизмы, а  из-за  того, что  общие  психологические
механизмы  начинают  извращаться, функционируя  в  особых, экстремальных,
пагубных для них условиях. Формула — «болезнь есть стесненная в своей свободе
жизнь»  полностью  относима  и  к  болезни  психической,  душевной  и,
соответственно, жизни  души. Поэтому  клиническая  психология  непосредственно

смыкается с общей психологией — в широком понимании,— является ее частью, а
именно — главой  о  функционировании  психики  в  особых, экстремальных,
стесненных  условиях, главой, без  которой  общая  психология  будет  заведомо  не
полной. Чтобы  выделить  эту  часть, эту  главу  общей  психологии, назовем  ее

клинической общей психологией.

Исследование  изменений  личности  при  эпилепсии  дает  материал  и  к

обсуждению  выдвинутой  в  гл.

 II

  гипотезы  об  уровнях, параметрах  психического

здоровья. Напомним, что  высший  уровень  психического  здоровья  был  определен
как личностно-смысловой, или уровень  личностного здоровья. Затем  шел уровень
индивидуально-исполнительский, определяющий 

адекватность 

способов

реализации  мотивационно-смысловых  устремлений. Наконец, рассматривался
уровень  психофизиологического  здоровья, непосредственно  обусловленный
особенностями 

нейрофизиологической 

организации 

актов 

психической

деятельности.

Проведенный  анализ  в  целом  показывает  правомерность  выделения  этих

уровней  и  наличие  достаточно  тесной  взаимосвязи  их  между  собой. Последнее
обстоятельство  является, однако, и  несколько  настораживающим, ведь  в
предыдущей (теоретической) главе  мы  выдвигали  в  качестве  принципиального
положение  о  том, что  психическое  здоровье, будучи  многоуровневым, может
страдать на одних уровнях при относительной сох-

187