Файл: Molchanov_Diplomatia_Petra_Pervogo-2.doc

ВУЗ: Не указан

Категория: Не указан

Дисциплина: Не указана

Добавлен: 18.10.2020

Просмотров: 3134

Скачиваний: 1

ВНИМАНИЕ! Если данный файл нарушает Ваши авторские права, то обязательно сообщите нам.

Создается сложная система взаимосвязанных договоров. Нача­лом оказалось прелиминарное соглашение Швеции с Ганновером, по которому закреплялся переход Бремена и Вердена во владение Георга I и устанавливался вечный шведско-ганноверский мир. Поскольку этот договор был первым, то сразу обнажился смысл английской политики — удовлетворение желаний Георга I как ганноверского курфюрста. Картерет довольно ловко использовал угрозу русского флота, готовившего десант на шведские берега, чтобы ускорить это дело. Что касается «защиты» Швеции англий­ским флотом, то мы уже увидели, какой она оказалась на самом де­ле. Ровно через неделю состоялось подписание другого прелими­нарного договора Швеции, на этот раз с самой Англией. Оконча­тельный, постоянный англо-шведский договор будет подписан лишь в январе следующего, 1720 года. Он явится осью, центром все­го «северного умиротворения». Англо-шведский договор подтвер­дил не только передачу Бремена и Вердена Ганноверу, но и переход Штеттина к Пруссии. Англичане обещали субсидии Швеции и обя­зались помочь получению субсидий от Франции. Англия брала также на себя обязательство оказать Швеции помощь против Рос­сии. Однако сформулировано это было очень туманно. Ни слова не говорилось о главном для Швеции — об участии Англии в отвоевании Лифляндии и Эстляндии. Подчеркивался оборонитель­ный характер договора и то, что помощь английского флота Шве­ции не будет означать объявления войны Англией России. Более того, в договоре было сказано, что англичане сохранят право вести торговлю с врагом Швеции, с Россией. Можно только удив­ляться тому, насколько искусно Картерет добился договора, по которому Англия фактически брала на себя минимальные обяза­тельства, тогда как Швеция превращалась в орудие политики Лондона, оставалась в состоянии безнадежной войны с Россией и лишалась почти всех своих северогерманских владений.

Почти одновременно, 14 августа, благодаря усилиям той же англо-ганноверской дипломатии заключается мирный договор Швеции с Пруссией. Тем самым удалось решить еще одну трудную задачу; ведь Пруссия была последним союзником России. Соб­ственно, в то самое время, когда русские дипломаты требовали участия Пруссии в переговорах на Аландах, король Фридрих-Вильгельм предал их. Неожиданностью это для русских не было, и поэтому в Берлин Петр специально послал П. А. Толстого, чтобы предотвратить подписание договора. Но его миссия окончилась неудачей. Пруссия действовала, как всегда, коварно и подло. Что­бы получить Штеттин и прилегающие к нему земли, король готов был па все вплоть до обязательства выплатить Швеции двухмил­лионную компенсацию. Любопытно, что свои истинные чувства король изливал в дневнике для назидания потомству. Подписав до-гонор, он откровенно признавался: «Я болен и делаю это безответ­ственно; если я потеряю царя и попаду под ярмо Англии и импера­тора, то привлеку к ответственности господ министров...» Совесть мучает короля, и через неделю он снова пишет: «Мой мир с Шве­цией заключен, но я не смею говорить об этом, потому что мне стыдно». При этом Швеция отнюдь не приобрела нового союзника. Дело в том, что Фридрих-Вильгельм, боясь разрыва с Петром, спе­циально оговорил, что не будет предпринимать враждебных дей­ствий против России.


Оставалась еще Дания, примирение которой с Швецией потре­бовало от Картерета особенно много хлопот, и прежде всего денег, ибо основным средством убеждения датских министров были анг­лийские фунты. Сначала англичанам удалось добиться ценой не­обычайной изворотливости перемирия на полгода. Главное, чего хотела Дания, был лежащий южнее от нее ценнейший Шлезвиг. Она желала также сохранить в Померании Штральзунд, остров Рюген и еще кое-что. Но на все это претендовал и король Пруссии. В конце концов эти земли достались Швеции, а Дании при­шлось довольствоваться лишь Шлезвигом. Правда, за это Дания получила большую денежную компенсацию: Швеция отказалась от своей доли пошлины за проход судов через пролив Зунд, от чего выиграла английская торговля. При всем этом Дания наотрез от­казалась от враждебных действий против России на стороне Шве­ции, обещав только не помогать царю. Не зря в Копенгагене си­дел послом Василий Лукич Долгорукий. В этот период отступле­ния русской дипломатии ее представители повсюду вели, если можно так сказать, тяжелые арьергардные бои. И любой успех англо-ганноверской дипломатии доставался ей тяжелой ценой. Только в июле 1720 года датчан и шведов удалось заставить под­писать мирный договор. Но и эта комбинация была шита белыми и к тому же гнилыми нитками. Англо-ганноверская дипломатия не достигла главного — включения Дании в «антирусскую лигу», о чем тщетно мечтал Картерет.

Оставался еще один участник Северного союза — Август II, который представлял в нем то Саксонию, то Польшу. О нем анг­ло-ганноверская дипломатия не проявляла особых забот, посколь­ку участием в Венском договоре Август и сам занял откровенно враждебную России позицию. Кроме того, в отличие от Ганновера, Дании. Пруссии, он не нуждался в закреплении за ним каких-либо захваченных шведских территорий. Ведь он претендовал на Лифляндию, которая была ему обещана Петром в качестве возмещения за активное участие в войне против Швеции. От такого участия Август уже давно отказался, перестал быть союзником, и поэтому Петр с полным основанием считал прежние обещания начала Се­верной войны тем самым ликвидированными. Но Август II все же сам попытался принять участие в «северном урегулировании». Заинтересованность в этом проявили и в Стокгольме. Осенью 1719 года саксонский представитель Флемминг вел в Ганновере переговоры о союзе с Швецией против России. Англия согласилась поддержать этот договор путем гарантий, если Август привлечет к участию в ном Речь Посполитую. Но она воевать против России не хотела, а главное — не могла из-за своих внутренних неурядиц. Поэтому союз Саксонии и Швеции не состоялся, что, впрочем, ни­кого не волновало, ибо Август уже имел прочную и заслуженную репутацию такого «союзника», на которого ни в какой коалиции положиться нельзя.


И все же от России были оторваны все ее бывшие союзники. Но не больше, так как объединить их под руководством Англии против России пока не удалось. Все «северное урегулирование» держалось на зыбких компромиссах, участники которых остава­лись недовольными и проявляли недоверие и подозрительность друг к другу. Более того, возникло множество очагов новых кон­фликтов между ними. Даже главные державы Четверного союза — Англия и Франция — испортили свои отношения, ведь каждая из них имела свой план северного мира. Англия превыше всего ста­вила задачу нанесения максимального вреда России за счет кого угодно. Но Франция хотела в основном иметь противовес ненавист­ным Габсбургам, и вытеснение Швеции из Северной Германии ее совершенно не устраивало. Только до поры до времени растущая неприязнь Франции к Лондону сдерживалась совместной войной с Испанией, которая шла к концу. Но все эти и многие другие сла­бости антирусского блока будут сказываться позднее. А пока на дипломатическом горизонте вокруг России сгущались тучи. Зло­вещие слова «изоляция», «окружение» все чаще повторяли в Евро­пе со злорадством, а в России — с горечью и растерянностью. Положение стало казаться еще более опасным, когда зарубеж­ные русские дипломатические представители начали присылать сообщения о подготовке объединенных вооруженных сил многих стран для нападения на прибалтийские провинции и вторжения в Россию. 15 конце сентября в Стокгольме шведские военные ру­ководители вместе с английским послом Картеретом и адмиралом Норрисом разработали план грандиозной военной операции про­тив России в 1720 году. Намечали собрать на Балтике объединен­ный флот в 40 линейных кораблей. Армия в 70 тысяч человек высадится в Пруссии и Лифляндии. Швеция выделит 24 тысячи, остальное должны дать ее новоявленные европейские союзники: Австрия, Пруссия, германские княжества. Англия пришлет свой могучий флот и выделит крупные денежные субсидии. Деньги должна дать и Франция. Английская и французская дипломатия обеспечивают одновременное нападение Турции на Россию с юга. Уже разработали направления главных ударов: сначала Рига, Ре­вель, Петербург, потом Псков, Новгород, Киев, Смоленск... 26 сен­тября 1719 года план объединенного, по существу, общеевропей­ского нападения на Россию был утвержден королевой Ульрикой-Элеонорой, и вскоре для переговоров о его осуществлении отпра­вились из Стокгольма в Пруссию и Польшу генерал Траутфеттер, в Австрию и Францию — член государственного совета Спарре. Разумеется, Россия не беззащитна. Закаленная в боях армия численностью свыше 100 тысяч человек находилась в распоряже­нии Петра. На верфях Адмиралтейства в Петербурге неумолчно стучали топоры; здесь работали свыше 10 тысяч человек, и один корабль за другим сходили со стапелей, пополняя Балтийский флот. Полным ходом шла подготовка к возобновлению военных операций летом 1720 года. Однако, судя по шведско-английским планам, надвигалась такая грозная военная опасность, к которой русские не готовились.


Что касается русской дипломатии, то она, казалось, уже исчер­пала все свои возможности. А между тем именно ей в первую оче­редь предстояло решать небывало сложные задачи. Прежде всего Россия нуждалась в ясной и точной ориентировке. Как нельзя кстати оказалась теперь светлая голова Б. И. Куракина. Петр не­редко получал от него малоприятные предостережения, даже тон­ко замаскированную критику действий царя. Но именно в это сложное время, осенью 1719 года, когда Аландский конгресс про­валился и англо-шведский союз оформился, Борис Иванович на­правляет в Петербург анализ ситуации, который, вопреки кажу­щейся беспросветной обстановке, намечал реальную, а главное — оптимистическую перспективу для русской дипломатии.

«С первого взгляда кажется,— писал Б. И. Куракин,— что Швеция миром и союзом с Англиею приобрела великие выгоды: но кто посмотрит вдаль, иначе рассуждать будет. Короли англий­ский и прусский дали шведам довольно денег для исправления разоренного; шведы будут получать также субсидии от Англии и Франции, что даст им средство к обороне; флот английский будет их защищать от нападения русских войск и флота. Но этим она и должна ограничиться, потому что английских и французских субсидий недостаточно для войны наступательной».

Не приукрашивает ли Куракин обстановку, принимая желае­мое за действительное? Напротив, он даже переоценивает успехи шведской внешней политики, считая, что Швеция теперь защище­на. Жизнь вскоре покажет, что шведская территория по-прежнему останется уязвимой. «Северное урегулирование» в действительно­сти означало лишь превращение Швеции во второразрядную страну, а полученные ею деньги за Штеттин, Бремен, Нсрден и другие северогерманские владения, которые были, по существу, просто проданы по дешевке, могут только на очень короткое время под­держать экономику совершенно разоренной страны.

Однако Швеция приобрела союзника — Англию, самую силь­ную и богатую европейскую державу. Ее посол Картерет красноре­чиво уверял, что Швеция вернет себе завоеванные Россией терри­тории и это компенсирует потери на западе. Однако Куракин при­ходит к выводу, что надежды на Англию являются полнейшей ил­люзией: «Лея надежда Швеции на дружбу Англии: но в чем будет состоять английская помощь? Разве Англия согласится объявить войну России, помогая Швеции в наступательном против нее дви­жении?» Впрочем, сами англичане предусмотрительно не взяли на себя никаких формальных обязательств. Если даже на Англию Швеция не может положиться, то еще хуже обстоит дело с други­ми участниками «северного умиротворения». Пруссия никогда не пойдет на войну против России. Откажется от этого и Дания. Правда, Август II настроен очень враждебно к Петру. Но и он для замыслов Швеции бесполезен, ибо «зависит от Речи Посполитой, которая войны с Россией не начнет; неспособность ее к этому известна при дворе царском и повсюду». Австрия также, по мне­нию Куракина, «ни войска, ни денег не даст; первого по многим причинам, а вторых — потому что их нет».


Показав, что Швеция по новым договорам не только ничего не приобрела, но многое потеряла, Куракин считает, что потери Рос­сии, напротив, фактически не являются реальными потерями. К примеру, русские лишились последнего союзника — Пруссии, по от нее «такая же была бы польза, если б она и не заключила ми­ра с Швецией, все равно вела бы себя нейтрально».

Таким образом, утверждает русский посол, обстановка отнюдь не такова, чтобы отказываться от прежних внешнеполитических задач, но она требует осторожности и активных дипломатических действий, программу которых он и предлагает конкретно в отно­шении каждой из важнейших стран. Россия по-прежнему должна всеми силами сохранять с ними добрые отношения. Куракин — истинный дипломат, поэтому в его рекомендациях нет и тени на­мека на какое-либо чувство возмущения в отношении стран, со­вершивших против России самые неблаговидные действия. Эмоци­ям, моральному негодованию, тем более мщению в дипломатии не может быть места. Напротив, терпение, выдержка, спокойная по­следовательность, максимальная сдержанность — вот те качества, которые необходимы русской дипломатии. «С Англиею,— пишет Куракин,— надо избежать решительного разрыва и кораблей анг­лийских подданных не захватывать; пусть с их стороны начнутся неприятельские действия, чтоб можно было парламенту и народу показать справедливость России и неправоту короля и министерства». Столь же осторожного подхода требует Куракин и в отноше­ниях с другими государствами, каковы бы ни были чувства, вы­званные их политикой: «Надобно держать при себе Речь Посполитую», «продолжать быть в согласии с берлинским двором», «с Голландией надобно жить в дружбе и стараться об усилении торговли с нею».

Куракин предельно логичен в своей блестящей характеристике международного положения в Европе в конце 1719 года. По каждому конкретному вопросу он мыслит как истинный дипломат, всегда предпочитая применение ума и такта, а не силы. Совершен­но иначе он начинает рассуждать о главной для России проблеме окончания Северной войны: «Остается теперь самый трудный воп­рос: что лучше — мириться или продолжать войну. Разумеется, надобно всячески стараться о мире». Однако «Швеция не уступит переговорами, надобно принудить ее к этому оружием». Этот вы­вод сам по себе не является новым, к нему уже давно пришел Петр; испытав безрезультатно все методы дипломатического воз­действия, он уже начал применять его на деле высадкой десантов на побережье Швеции. Стало быть, об этом нечего говорить, раз это уже принятое решение. Однако Куракин, тоже предложив ме­тод военного принуждения, подходит к проблеме не как военный деятель, который, естественно, в первую очередь исходит из соот­ношения вооруженных сил, то есть из соображений сугубо страте­гических. Куракин и в вопросе о войне остается дипломатом: «Успех оружия зависит от перемены в отношениях между евро­пейскими государствами». И далее он делает глубокий прогноз ближайшего будущего Четверного союза — основного препятствия на пути петровской внешней политики и предсказывает его неми­нуемый распад, как только кончится война в Испании. Это явля­ется для Куракина главным доводом в пользу применения оружия. Он считает, что время работает на Россию, и поэтому заключает свое донесение итальянской пословицей: «Кто выигрывает время, выигрывает жизнь». Прогноз о распаде Четверного союза очень скоро подтвердился, и не случайно программа Куракина если не формально, то фактически станет программой для всей петровской дипломатии.