ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 18.10.2020
Просмотров: 3134
Скачиваний: 1
Создается сложная система взаимосвязанных договоров. Началом оказалось прелиминарное соглашение Швеции с Ганновером, по которому закреплялся переход Бремена и Вердена во владение Георга I и устанавливался вечный шведско-ганноверский мир. Поскольку этот договор был первым, то сразу обнажился смысл английской политики — удовлетворение желаний Георга I как ганноверского курфюрста. Картерет довольно ловко использовал угрозу русского флота, готовившего десант на шведские берега, чтобы ускорить это дело. Что касается «защиты» Швеции английским флотом, то мы уже увидели, какой она оказалась на самом деле. Ровно через неделю состоялось подписание другого прелиминарного договора Швеции, на этот раз с самой Англией. Окончательный, постоянный англо-шведский договор будет подписан лишь в январе следующего, 1720 года. Он явится осью, центром всего «северного умиротворения». Англо-шведский договор подтвердил не только передачу Бремена и Вердена Ганноверу, но и переход Штеттина к Пруссии. Англичане обещали субсидии Швеции и обязались помочь получению субсидий от Франции. Англия брала также на себя обязательство оказать Швеции помощь против России. Однако сформулировано это было очень туманно. Ни слова не говорилось о главном для Швеции — об участии Англии в отвоевании Лифляндии и Эстляндии. Подчеркивался оборонительный характер договора и то, что помощь английского флота Швеции не будет означать объявления войны Англией России. Более того, в договоре было сказано, что англичане сохранят право вести торговлю с врагом Швеции, с Россией. Можно только удивляться тому, насколько искусно Картерет добился договора, по которому Англия фактически брала на себя минимальные обязательства, тогда как Швеция превращалась в орудие политики Лондона, оставалась в состоянии безнадежной войны с Россией и лишалась почти всех своих северогерманских владений.
Почти одновременно, 14 августа, благодаря усилиям той же англо-ганноверской дипломатии заключается мирный договор Швеции с Пруссией. Тем самым удалось решить еще одну трудную задачу; ведь Пруссия была последним союзником России. Собственно, в то самое время, когда русские дипломаты требовали участия Пруссии в переговорах на Аландах, король Фридрих-Вильгельм предал их. Неожиданностью это для русских не было, и поэтому в Берлин Петр специально послал П. А. Толстого, чтобы предотвратить подписание договора. Но его миссия окончилась неудачей. Пруссия действовала, как всегда, коварно и подло. Чтобы получить Штеттин и прилегающие к нему земли, король готов был па все вплоть до обязательства выплатить Швеции двухмиллионную компенсацию. Любопытно, что свои истинные чувства король изливал в дневнике для назидания потомству. Подписав до-гонор, он откровенно признавался: «Я болен и делаю это безответственно; если я потеряю царя и попаду под ярмо Англии и императора, то привлеку к ответственности господ министров...» Совесть мучает короля, и через неделю он снова пишет: «Мой мир с Швецией заключен, но я не смею говорить об этом, потому что мне стыдно». При этом Швеция отнюдь не приобрела нового союзника. Дело в том, что Фридрих-Вильгельм, боясь разрыва с Петром, специально оговорил, что не будет предпринимать враждебных действий против России.
Оставалась еще Дания, примирение которой с Швецией потребовало от Картерета особенно много хлопот, и прежде всего денег, ибо основным средством убеждения датских министров были английские фунты. Сначала англичанам удалось добиться ценой необычайной изворотливости перемирия на полгода. Главное, чего хотела Дания, был лежащий южнее от нее ценнейший Шлезвиг. Она желала также сохранить в Померании Штральзунд, остров Рюген и еще кое-что. Но на все это претендовал и король Пруссии. В конце концов эти земли достались Швеции, а Дании пришлось довольствоваться лишь Шлезвигом. Правда, за это Дания получила большую денежную компенсацию: Швеция отказалась от своей доли пошлины за проход судов через пролив Зунд, от чего выиграла английская торговля. При всем этом Дания наотрез отказалась от враждебных действий против России на стороне Швеции, обещав только не помогать царю. Не зря в Копенгагене сидел послом Василий Лукич Долгорукий. В этот период отступления русской дипломатии ее представители повсюду вели, если можно так сказать, тяжелые арьергардные бои. И любой успех англо-ганноверской дипломатии доставался ей тяжелой ценой. Только в июле 1720 года датчан и шведов удалось заставить подписать мирный договор. Но и эта комбинация была шита белыми и к тому же гнилыми нитками. Англо-ганноверская дипломатия не достигла главного — включения Дании в «антирусскую лигу», о чем тщетно мечтал Картерет.
Оставался еще один участник Северного союза — Август II, который представлял в нем то Саксонию, то Польшу. О нем англо-ганноверская дипломатия не проявляла особых забот, поскольку участием в Венском договоре Август и сам занял откровенно враждебную России позицию. Кроме того, в отличие от Ганновера, Дании. Пруссии, он не нуждался в закреплении за ним каких-либо захваченных шведских территорий. Ведь он претендовал на Лифляндию, которая была ему обещана Петром в качестве возмещения за активное участие в войне против Швеции. От такого участия Август уже давно отказался, перестал быть союзником, и поэтому Петр с полным основанием считал прежние обещания начала Северной войны тем самым ликвидированными. Но Август II все же сам попытался принять участие в «северном урегулировании». Заинтересованность в этом проявили и в Стокгольме. Осенью 1719 года саксонский представитель Флемминг вел в Ганновере переговоры о союзе с Швецией против России. Англия согласилась поддержать этот договор путем гарантий, если Август привлечет к участию в ном Речь Посполитую. Но она воевать против России не хотела, а главное — не могла из-за своих внутренних неурядиц. Поэтому союз Саксонии и Швеции не состоялся, что, впрочем, никого не волновало, ибо Август уже имел прочную и заслуженную репутацию такого «союзника», на которого ни в какой коалиции положиться нельзя.
И все же от России были оторваны все ее бывшие союзники. Но не больше, так как объединить их под руководством Англии против России пока не удалось. Все «северное урегулирование» держалось на зыбких компромиссах, участники которых оставались недовольными и проявляли недоверие и подозрительность друг к другу. Более того, возникло множество очагов новых конфликтов между ними. Даже главные державы Четверного союза — Англия и Франция — испортили свои отношения, ведь каждая из них имела свой план северного мира. Англия превыше всего ставила задачу нанесения максимального вреда России за счет кого угодно. Но Франция хотела в основном иметь противовес ненавистным Габсбургам, и вытеснение Швеции из Северной Германии ее совершенно не устраивало. Только до поры до времени растущая неприязнь Франции к Лондону сдерживалась совместной войной с Испанией, которая шла к концу. Но все эти и многие другие слабости антирусского блока будут сказываться позднее. А пока на дипломатическом горизонте вокруг России сгущались тучи. Зловещие слова «изоляция», «окружение» все чаще повторяли в Европе со злорадством, а в России — с горечью и растерянностью. Положение стало казаться еще более опасным, когда зарубежные русские дипломатические представители начали присылать сообщения о подготовке объединенных вооруженных сил многих стран для нападения на прибалтийские провинции и вторжения в Россию. 15 конце сентября в Стокгольме шведские военные руководители вместе с английским послом Картеретом и адмиралом Норрисом разработали план грандиозной военной операции против России в 1720 году. Намечали собрать на Балтике объединенный флот в 40 линейных кораблей. Армия в 70 тысяч человек высадится в Пруссии и Лифляндии. Швеция выделит 24 тысячи, остальное должны дать ее новоявленные европейские союзники: Австрия, Пруссия, германские княжества. Англия пришлет свой могучий флот и выделит крупные денежные субсидии. Деньги должна дать и Франция. Английская и французская дипломатия обеспечивают одновременное нападение Турции на Россию с юга. Уже разработали направления главных ударов: сначала Рига, Ревель, Петербург, потом Псков, Новгород, Киев, Смоленск... 26 сентября 1719 года план объединенного, по существу, общеевропейского нападения на Россию был утвержден королевой Ульрикой-Элеонорой, и вскоре для переговоров о его осуществлении отправились из Стокгольма в Пруссию и Польшу генерал Траутфеттер, в Австрию и Францию — член государственного совета Спарре. Разумеется, Россия не беззащитна. Закаленная в боях армия численностью свыше 100 тысяч человек находилась в распоряжении Петра. На верфях Адмиралтейства в Петербурге неумолчно стучали топоры; здесь работали свыше 10 тысяч человек, и один корабль за другим сходили со стапелей, пополняя Балтийский флот. Полным ходом шла подготовка к возобновлению военных операций летом 1720 года. Однако, судя по шведско-английским планам, надвигалась такая грозная военная опасность, к которой русские не готовились.
Что касается русской дипломатии, то она, казалось, уже исчерпала все свои возможности. А между тем именно ей в первую очередь предстояло решать небывало сложные задачи. Прежде всего Россия нуждалась в ясной и точной ориентировке. Как нельзя кстати оказалась теперь светлая голова Б. И. Куракина. Петр нередко получал от него малоприятные предостережения, даже тонко замаскированную критику действий царя. Но именно в это сложное время, осенью 1719 года, когда Аландский конгресс провалился и англо-шведский союз оформился, Борис Иванович направляет в Петербург анализ ситуации, который, вопреки кажущейся беспросветной обстановке, намечал реальную, а главное — оптимистическую перспективу для русской дипломатии.
«С первого взгляда кажется,— писал Б. И. Куракин,— что Швеция миром и союзом с Англиею приобрела великие выгоды: но кто посмотрит вдаль, иначе рассуждать будет. Короли английский и прусский дали шведам довольно денег для исправления разоренного; шведы будут получать также субсидии от Англии и Франции, что даст им средство к обороне; флот английский будет их защищать от нападения русских войск и флота. Но этим она и должна ограничиться, потому что английских и французских субсидий недостаточно для войны наступательной».
Не приукрашивает ли Куракин обстановку, принимая желаемое за действительное? Напротив, он даже переоценивает успехи шведской внешней политики, считая, что Швеция теперь защищена. Жизнь вскоре покажет, что шведская территория по-прежнему останется уязвимой. «Северное урегулирование» в действительности означало лишь превращение Швеции во второразрядную страну, а полученные ею деньги за Штеттин, Бремен, Нсрден и другие северогерманские владения, которые были, по существу, просто проданы по дешевке, могут только на очень короткое время поддержать экономику совершенно разоренной страны.
Однако Швеция приобрела союзника — Англию, самую сильную и богатую европейскую державу. Ее посол Картерет красноречиво уверял, что Швеция вернет себе завоеванные Россией территории и это компенсирует потери на западе. Однако Куракин приходит к выводу, что надежды на Англию являются полнейшей иллюзией: «Лея надежда Швеции на дружбу Англии: но в чем будет состоять английская помощь? Разве Англия согласится объявить войну России, помогая Швеции в наступательном против нее движении?» Впрочем, сами англичане предусмотрительно не взяли на себя никаких формальных обязательств. Если даже на Англию Швеция не может положиться, то еще хуже обстоит дело с другими участниками «северного умиротворения». Пруссия никогда не пойдет на войну против России. Откажется от этого и Дания. Правда, Август II настроен очень враждебно к Петру. Но и он для замыслов Швеции бесполезен, ибо «зависит от Речи Посполитой, которая войны с Россией не начнет; неспособность ее к этому известна при дворе царском и повсюду». Австрия также, по мнению Куракина, «ни войска, ни денег не даст; первого по многим причинам, а вторых — потому что их нет».
Показав, что Швеция по новым договорам не только ничего не приобрела, но многое потеряла, Куракин считает, что потери России, напротив, фактически не являются реальными потерями. К примеру, русские лишились последнего союзника — Пруссии, по от нее «такая же была бы польза, если б она и не заключила мира с Швецией, все равно вела бы себя нейтрально».
Таким образом, утверждает русский посол, обстановка отнюдь не такова, чтобы отказываться от прежних внешнеполитических задач, но она требует осторожности и активных дипломатических действий, программу которых он и предлагает конкретно в отношении каждой из важнейших стран. Россия по-прежнему должна всеми силами сохранять с ними добрые отношения. Куракин — истинный дипломат, поэтому в его рекомендациях нет и тени намека на какое-либо чувство возмущения в отношении стран, совершивших против России самые неблаговидные действия. Эмоциям, моральному негодованию, тем более мщению в дипломатии не может быть места. Напротив, терпение, выдержка, спокойная последовательность, максимальная сдержанность — вот те качества, которые необходимы русской дипломатии. «С Англиею,— пишет Куракин,— надо избежать решительного разрыва и кораблей английских подданных не захватывать; пусть с их стороны начнутся неприятельские действия, чтоб можно было парламенту и народу показать справедливость России и неправоту короля и министерства». Столь же осторожного подхода требует Куракин и в отношениях с другими государствами, каковы бы ни были чувства, вызванные их политикой: «Надобно держать при себе Речь Посполитую», «продолжать быть в согласии с берлинским двором», «с Голландией надобно жить в дружбе и стараться об усилении торговли с нею».
Куракин предельно логичен в своей блестящей характеристике международного положения в Европе в конце 1719 года. По каждому конкретному вопросу он мыслит как истинный дипломат, всегда предпочитая применение ума и такта, а не силы. Совершенно иначе он начинает рассуждать о главной для России проблеме окончания Северной войны: «Остается теперь самый трудный вопрос: что лучше — мириться или продолжать войну. Разумеется, надобно всячески стараться о мире». Однако «Швеция не уступит переговорами, надобно принудить ее к этому оружием». Этот вывод сам по себе не является новым, к нему уже давно пришел Петр; испытав безрезультатно все методы дипломатического воздействия, он уже начал применять его на деле высадкой десантов на побережье Швеции. Стало быть, об этом нечего говорить, раз это уже принятое решение. Однако Куракин, тоже предложив метод военного принуждения, подходит к проблеме не как военный деятель, который, естественно, в первую очередь исходит из соотношения вооруженных сил, то есть из соображений сугубо стратегических. Куракин и в вопросе о войне остается дипломатом: «Успех оружия зависит от перемены в отношениях между европейскими государствами». И далее он делает глубокий прогноз ближайшего будущего Четверного союза — основного препятствия на пути петровской внешней политики и предсказывает его неминуемый распад, как только кончится война в Испании. Это является для Куракина главным доводом в пользу применения оружия. Он считает, что время работает на Россию, и поэтому заключает свое донесение итальянской пословицей: «Кто выигрывает время, выигрывает жизнь». Прогноз о распаде Четверного союза очень скоро подтвердился, и не случайно программа Куракина если не формально, то фактически станет программой для всей петровской дипломатии.