Файл: Геополитика номер 19.pdf

71

Индия

двадцатого века. Наша нынешняя глобальная финансовая система возникла, как 

последствие многих различных факторов: коллапс Бреттон-вудской системы, 

успех оффшорных финансовых рынков, политическое решение прекратить 

регулирование финансовых рынков, глобальное телекоммуникационное развитие 

и введение нового поколения финансовых инструментов и продуктов (Корбридж 

и др. 1994; Лейшон и Трифт 1997). Эти факторы «детерриториазовали» 

старую международную финансовую систему, где государства были более 

могущественными регулирующими акторами, чем они являются теперь, и 

создали гораздо более гибкую и изменчивую транснациональную финансовую 

сеть, где доминируют частные акторы и рынки сверх регулирующей власти даже 

самых властных государств. Благодаря своей власти и досягаемости, эта сеть 

представляет собой тип «государства-фантома» (Лейшон и Трифт 1997).

Геополитические условия модерна могут быть охарактеризованы общим со-

ответствием государственной власти и капиталистической территориальности. 

Каждая из великих держав обладает своей собственной особенной экономиче-

ской базой и государственной формой капитализма (включая инспирированный 

Фордом государственный капитализм как «социализм» в Советском Союзе). Ге-

ополитические условия постмодерна, напротив, отмечены растущим разделени-

ем между государственной властью и капиталистической территориальностью. 

Экономические структуры и финансовая власть организованы в масштабах, пре-

вышающих власть даже самых могущественных государств. Проблематичное 

определение геополитических условий постмодерна не является преувеличен-

ным «концом национального государства», а скорее глобализацией государства 

(Омэ 1995). Это процесс, в соответствии с которым национальные учреждения, 

политика и практики вынуждены приспосабливаться к развивающейся динамике 

и спросу мировой капиталистической экономики (Хэрод и др. 1998). Эта глоба-

лизация, тем не менее, имеет множество неопределенностей. В частности, четы-

ре, заслуживают упоминания.

Первая неопределенность касается мировых рынков, частных акторов и сетей 

по отношению к международному регулированию. С одной стороны, междуна-

родная финансовая система, прямые иностранные инвестиции и торговые отно-

шения нуждаются в прогнозируемом и стабильном наборе правил для ведения 

бизнеса прозрачным и эффективным способом. С другой стороны, многие из 

ключевых частных акторов мировой экономики стремятся избежать регулиро-

вания, уйти от прозрачности, затенить правила для максимизации потенциаль-

ной прибыли. Структурная нестабильность и риск имеет тенденцию к распро-

странению как последствие этого поиска суперприбыли. Сегодняшняя мировая 

экономика имеет в своем центре «сложную, разросшуюся, изменчивую и реф-

лексивную международную финансовую систему, которая теперь, в сущности, 

непрерывно спроектирована на опережение господствующих государственных 

Геополитические условия постмодерна

72

Геополитика XIX

норм и правил» (Лейшон и Трифт 1997: 299). Это является рецептом изменчи-

вости и нестабильности в грядущем столетии. Транснациональный капитализм, 

в общем, имеет глубокое богатство и неравенство в доходах по всему миру в по-

следние два десятилетия, обостряющиеся классовые, экологические и региональ-

ные конфликты. Историческая тенденция капитализма вызывать перепроизвод-

ство и кризис недостаточного потребления, что в свою очередь влекло глубокую 

институциональную нестабильность, политический экстремизм и массовое на-

силие, испугала двадцатый век и несет такую угрозу даже большими темпами и 

яростным способом в XXI век. 

Вторая неопределенность касается так называемого «Вашингтонского кон-

сенсуса» между международными регуляторами, транснациональными бизнес-

элитами и национальными политиками Большой Семерки (теперь, с включени-

ем России, Восьмерки) ведущих промышленных государств. Организованный 

вокруг неолиберальных принципов свободной торговли, реформ управления и 

большей открытости государств в мировой экономике, этот консенсус всегда был 

элитарным, он успешно изменялся для приспосабливания к новым силам, про-

блемам и повесткам дня, поставленным вызовом управления мировой экономи-

ки за последнее десятилетие. Тем не менее, существуют признаки уязвимости 

этого консенсуса. Это явно, к примеру, в США, где популистская односторон-

ность имеет сильную политическую поддержку со стороны Конгресса США, и 

в особенности, Палатой представителей. При меньшинстве левых, выступающих 

за права рабочих, и правых, порицающих международных бюрократов и финан-

совую помощь, это кредо обеспечило некоторые существенные победы за по-

следние несколько лет, вынудив президента Клинтона изменить свои планы на 

мексиканскую финансовую помощь, и завоевать быстрый авторитет, чтобы пре-

зидент провел переговоры о торговых соглашениях. Тот факт, что президенту 

США приходится постоянно бороться, чтобы финансировать международные 

институты, такие как Международных Валютный Фонд или ООН, а также для 

международных миротворческих операций американскими военными, является 

показателем глубочайшего нежелания гегемона играть роль мирового стабили-

затора. Создающие помехи международные институты, пытающиеся продвигать 

свой мировой порядок, могут доставить значительные проблемы в будущем. Аме-

риканской гегемонии и долларовой дипломатии, конечно, также противодейству-

ют многие государства и некоторые группировки в международных институтах. 

Едва ли «Вашингтонский консенсус» все еще является элитарным консенсусом.

Третья неопределенность касается тех двухуровневых государств, которые 

глобализируют себя, при этом борясь с этим процессом в тех местах, которые 

касаются существования их политического, экономического и культурного по-

рядков. Политические и экономические элиты таких государств как Мексика, 

Южная Корея, Индонезия, Таиланд и Китай стремились использовать глобали-

Герард О’Туатайл

73

Индия

зацию для расширения и увеличения их власти, в то же время поддерживая вну-

тренние властные структуры и влияние, которое их обеспечивает. Результатом 

явились формы развращения «клановой глобализации», в которой местные эли-

ты использовали иностранные инвестиции и насаждали структурные реформы 

для собственного обогащения и их социальных и фамильных сетей. Когда такие 

стратегии развития вышли за свои пределы, они уже сгенерировали финансовый 

и, впоследствии, кризис законов, как было на опыте Таийланда, Южной Кореи 

и Индонезии в 1997 и 1998 гг. Способность МВФ «решать» будущие кризисы, 

такие как эти, сомнительна, когда он перекладывает свои неолиберальные обяза-

тельства, бюджетные ограничения и склонность обвинять в кризисах на «госу-

дарства», а не «рынки».

Четвертая неопределенность касается государств вне отобранной группы 

государств первого и второго уровней, борющихся со сложностью развития 

или провалом современных государств в целом. Для многих из этих государств 

глобализация означает снижение уровня жизни и повышение уровня задолжен-

ностей, углубляющуюся деиндустриализацию, а также растущую преступность 

и коррупцию. Некоторые бывшие коммунистические государства Центральной 

Европы и Евразии испытывают серьезные проблемы при переходе от плановой к 

рыночно-капиталистической экономике (Пиклс и Смит 1998). Эти государства 

сталкиваются с укрощением вызовов институциональных реформ, изменений в 

управлении, демократизацией и экологическим менеджментом в условиях, где об-

щественное финансирование недостаточно. Добавить к этим вызовам растущую 

власть мафии, незаконную капиталистическую торговлю, а также притеснение 

меньшинств, и тогда получим условия значительной геополитической нестабиль-

ности (Фриман и Андреас 1999). Во многих подобных ситуациях, геополитиче-

ские споры о территориях и границах популяризируются и манипулируются эли-

тами для краткосрочной выгоды, как иллюстрирует трагичный пример бывшей 

Югославии. Неудавшиеся государства второго мира, такие как Сербия, Север-

ная Корея, Белоруссия, и все более, Россия, вступают в ряды неудачников стран 

третьего мира, от Афганистана до Гаити и Судана, как геополитические черные 

дыры, где политическая карта современного мира разворачивается и преобладает 

преимущественно хаос (Байар и др. 1999). То, что когда-то бывшая супердержа-

вой Россия находится на пути к состоянию «неудавшегося государства», навер-

ное самая драматическая геополитическая история всех времен, и американские 

аналитики в области безопасности описали сценарий «Веймарской России», 

чтобы подчеркнуть опасность падения российской демократии и возможность 

реваншистского и жесткого национализма.

Геополитические условия постмодерна, таким образом, характеризуются 

процессами глобализации с системными противоречиями, идеологическими уяз-

вимостями, политической нестабильностью, а также все более проявляющимся 

Геополитические условия постмодерна

74

Геополитика XIX

кризисом государственного управления. Для интернационалистских элит в пра-

вительстве США, неопределенности глобализации представляют пугающие вы-

зовы и проблемы. Как минимум два ясных набора геополитического дискурса и 

практик обращают эти вызовы. Первое, значительное усилие посвящено попытке 

скоординировать управление, в той степени, в которой это возможно, все более 

сложной и неурегулированной мировой экономикой. Американские лица, при-

нимающие решения, более осведомлены о силе финансовых сетей и нестатичных 

акторов (менеджеры взаимных фондов, агентства по оценкам кредитоспособно-

сти, финансовая пресса и спекулянты страховых фондов) в формировании ми-

рового (не)порядка. В 1990-х гг. новые дискурсы, размазывавшие старомодную 

геополитическую риторику новыми геофинансовыми предприятиями, добились 

выдающегося положения, а с появлением колеблющихся рынков были описаны 

как «домино» с угрозой быть брошенными в терминах финансовой близости 

(«мы должны поддерживать экономику Бразилии для собственной защиты»). 

Такой гибрид дискурсов является элитными конструкциями, которые необя-

зательно пользуются широкой популярностью и поддержкой. Независимо от 

того, могут ли они быть успешны в гальванизирующем политическом действии 

во время кризиса, который неизбежно предстанет. С точки зрения критической 

геополитики эти дискурсы насыщены взаимоотношениями власти, которая пред-

ставляет интересы транснациональной экономической элиты за счет более демо-

кратичных, эгалитарных и жизнеспособных видений мировой экономики.

Вторая группа новых дискурсов относится к бурлящим проблемам «неудав-

шихся государств», от голодания и геноцида в суб-Сахаре до этнических чисток 

в юго-восточной Европе и публичного банкротства среди прибыльных частных 

преступников в Евразии. Критическая геополитическая динамика в следующем 

веке будет представлять собой ответ развитых государств на «грядущую анар-

хию», вызванную разрушающимися государствами и гангстерским капитализ-

мом, внедряющимся в их мир в форме иммигрантов и беженцев, транснациональ-

ной преступности, ежедневной картинки неуправляемого хаоса (Каплан 1994). 

Политические импульсы отступления за укрепленные границы и существующую 

политику сдерживания развяжут борьбу с более интернационалистской полити-

кой, которая защищает выборочный интервенционизм для установления между-

народного протектората и опекунских мер, борьбу полностью очевидную как 

ответ на кризисы Косово и Восточного Тимора 1999 г. Влиять на ответ богатого 

мира будет динамика «хаоса», представленного в медиа.

Государственное управление:  

информационализация, телевидение и геополитика

В начале ХХ века Хэлфорд Маккиндер (1904 г.) обрисовал в общих чертах гео-

политические условия модерна как «закрытое пространство» и конкурирующие 

Герард О’Туатайл

75

Индия

территориальные империи, это «пост-Колумбовая эпоха», где распространяю-

щиеся сети железных дорог и коммуникаций перемещали баланс силы в сторо-

ну Хартленда Евразии. В конце ХХ века развитые системы транспортировки и 

коммуникации разграничивают геополитические условия, где «киберпростран-

ство» и технологические империи кажутся все более и более важными, эпоха 

постмодерна информационализованной геополитики проиллюстрирована меж-

континентальными баллистическими ракетами, так называемой «революцией 

в военном деле» и CNN. Информационализация, как и глобализация, является 

удобным названием для сложной и многомерной проблематики, которая изме-

няет спатиальные взаимоотношения между масштабами и местоположениями в 

конце ХХ века. Порожденная сходящимися в одно компьютерными, коммуника-

ционными и транспортационными технологиями, информационализация имеет 

значения для геополитики, что не было достаточно артикулировано [2]. Как и 

проведение государственного управления государствами-гегемонами, геополи-

тика обусловлена рядом технологических систем, от аппаратов по сбору данных 

до военных защитных комплексов и транснациональных телекоммуникационных 

систем. Но геополитика является больше чем практикой государственного управ-

ления среди технологических систем; эти высоко технологические системы пред-

ставляют собой расширенные государства и цивилизации. Они формируют то, 

что может быть определено как «геоинформационные империи», окутывающие 

мировое политическое пространство электронными сетями и культурными ко-

дами, что вместе с государственным управлением имеет власть определять и раз-

граничивать то, что воспринимается как «реальное». Взаимоотношения между 

этими геоинформационными империями и практикой государственного управ-

ления в представляемой мировой политике являются важным аспектом геополи-

тических условий постмодерна. Один из крайне важных аспектов таких условий 

являются взаимоотношения между государственным управлением США и так на-

зываемым «глобальным телевидением» в последнем десятилетии. 

Появление телевидения как доминантного способа массовой коммуникации 

между лидерами и населением сперва воздействовало на геополитическую прак-

тику в значительной степени во время Вьетнамской войны (широкие взаимоот-

ношения между общедоступным медиа и геополитикой отсылают в XIX век). В 

1990-х гг. развитие транснациональных телевизионных сетей и возможность ос-

вещения горячих международных кризисов в реальном времени расширило этот 

импульс. Телевидение вызвало то, что Игнатьев (1997, 10) определяет как «элек-

тронный интернационализм», связывающий сознание мировых «прирученных 

зон» со страданиями мировых «диких зон», где война, анархия и голод являют-

ся правилом. Это «способствовало слому барьеров гражданства, религии, рас и 

географии, которые раньше разделяли наше моральное пространство на части, 

за которые мы были способны нести ответственность, и части, которые были за 

Геополитические условия постмодерна