ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 25.10.2023
Просмотров: 293
Скачиваний: 2
ВНИМАНИЕ! Если данный файл нарушает Ваши авторские права, то обязательно сообщите нам.
СОДЕРЖАНИЕ
Б. МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЙ ФАЛЬСИФИКАЦИОНИЗМ. «ЭМПИРИЧЕСКИЙ БАЗИС»
В. ДВЕ ИЛЛЮСТРАЦИИ: ПРОУТ И БОР
Г. НОВЫЙ ВЗГЛЯД НА РЕШАЮЩИЕ ЭКСПЕРИМЕНТЫ: КОНЕЦ СКОРОСПЕЛОЙ РАЦИОНАЛЬНОСТИ
ИМРЕ ЛАКАТОС:ФАЛЬСИФИКАЦИЯ И МЕТОДОЛОГИЯ НАУЧНО-ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКИХ ПРОГРАММ.ПРИМЕЧАНИЯ
ИМРЕ ЛАКАТОС:ФАЛЬСИФИКАЦИЯ И МЕТОДОЛОГИЯ НАУЧНО-ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКИХ ПРОГРАММ.БИБЛИОГРАФИЯ
211, 212, 213, 214 С другой стороны, если учесть длительное и прогрессивное развитие программы Бора, можно сказать, что, доказав свою эвристическую силу, её твёрдое ядро само получило хорошее подкрепление 215 и поэтому могла рассматриваться как «наблюдательная» или интерпретативная теория. Но тогда В 2 уже рассматривается не просто как теоретическая переинтерпретация B 1, но как некоторый новый факт.
Эти соображения заставляют нас по-новому оценить значение ретроспективы и несколько либерализовать наши критерии. Новая исследовательская программа, вступившая в конкурентную борьбу, может начать с нового объяснения «старых» фактов, но иногда требуется много времени, чтобы она предсказала «действительно новые» факты.
Например, кинетическая теория тепла, по-видимости, плелась в хвосте у феноменологической теории, запаздывая с объяснениями фактов иногда на десятилетия, прежде чем нагнала и наверстала упущенное после объяснения теорией Эйнштейна — Смолуховского броуновского движения в 1905 году. С этого момента то, что ранее рассматривалось как умозрительная переинтерпретация старых фактов (относительно тепла, etc), стало пониматься как открытие новых фактов (относительно атомов).
Все это убедительно говорит о том, что не следует отказываться от подающей надежды исследовательской программы только потому, что она не смогла одолеть сильную соперницу. Её не следует отбрасывать, если она, при условии, что у неё нет соперницы, осуществляет прогрессивный сдвиг проблем. 216 И разумеется, следует рассматривать по-новому интерпретированный факт как новый факт, не обращая внимания на претензии любителей коллекционирования фактов на приоритет. До тех пор, пока подвергнутая рациональной реконструкции исследовательская программа подаёт надежды на прогрессивный сдвиг проблем, её следует оберегать от распада под ударами критики со стороны сильной и получившей признание соперницы. 217
Все это вместе взятое подчёркивает важность методологической терпимости, но оставляет открытым вопрос, как же всё-таки элиминируются исследовательские программы. У читателя может возникнуть подозрение, что столь сильная либерализация могла бы в конце концов просто подорвать наши критерии так, что это привело бы к радикальному скептицизму.
Тогда и знаменитые «решающие эксперименты» уже не могли бы свалить исследовательскую программу следовательно — «все проходит». 218
Но это подозрение безосновательно. Внутри исследовательской программы «малые решающие эксперименты», призванные сделать выбор между последовательными вариантами — дело вполне обычное. С помощью эксперимента нетрудно сделать выбор между N-й и N + первый версией, поскольку N + первый версия не только противоречит N-й, но и превосходит её. Если N + первая версия имеет более подкреплённое содержание, определяемое в рамках одной и той же программы и на основе одних и тех же достаточно подкреплённых «наблюдательных» теорий, то элиминация имеет относительно обычный характер (относительно — поскольку и здесь такое решение может быть оспорено). Апелляция иногда бывает успешной; во многих случаях, когда под вопрос ставится «наблюдательная» теория, она не имеет достаточного подкрепления, в ней много неясного, наивного, её допущения носят «скрытый» характер, и только, когда такой теории брошен вызов, её допущения эксплицируются, проясняются, подвергаются проверке и могут быть опровергнуты. Однако, «наблюдательные» теории сплошь и рядом сами погружены в некоторую исследовательскую программу, а это значит, что апелляция приводит к конфликту между двумя исследовательскими программами именно в таких случаях возникает надобность в «большом решающем эксперименте».
Когда соперничают две исследовательские программы, их первые «идеальные» модели, как правило, имеют дело с различными аспектами данной области явлений (так, первая модель ньютоновской полукорпускулярной оптики описывала рефракцию световых лучей, первая модель волновой оптики Гюйгенса-интерференцию). С развитием соперничающих исследовательских программ они постепенно начинают вторгаться на чужую территорию, и тогда возникает ситуация, при которой N-й вариант первой программы вступает в кричащее противоречие с таким вариантом второй программы. 219 Ставится (неоднократно) некий эксперимент, и один из этих вариантов терпит поражение, а другой празднует победу. Но борьба на этом не кончается: всякая исследовательская программа на своём веку знает несколько таких поражений. Чтобы вернуть утраченные позиции, нужно только сформулировать N + первый (или N + N-й) вариант, который смог бы увеличить эмпирическое содержание, часть которого должна пройти успешную проверку.
Если длительные усилия ни к чему не приводят, и программа не может вернуть себе прежние позиции, борьба затихает, а исходный эксперимент задним числом признается «решающим». Но если потерпевшая поражение программа ещё молода и способна быстро развиваться, если её «протонаучные» достижения вызывают достаточное доверие, предполагаемые «решающие эксперименты» один за другим оттесняются в сторону, уступая её рывкам вперёд. Даже если проигравшая какое-то сражение программа находится в зрелом возрасте, привыкнув к признанию и «утомившись» от него, приближается к «естественной точке насыщения», 220 она всё же может долго сопротивляться и предлагать остроумные инновации, увеличивающие эмпирическое содержание, даже если при этом они не увенчиваются эмпирическим успехом. Программу, которую поддерживают талантливые учёные, обладающие живым и творческим воображением, победить чрезвычайно трудно. Со своей стороны, упрямые защитники потерпевшей поражение программы могут выдвигать объяснения ad hoc экспериментов и злонамеренные «редукции» ad hoc победившей программы с тем, чтобы разбить её. Но такие попытки следует отвергнуть как ненаучные.
(Объясняя устойчивость программ перед лицом «решающих экспериментов», Лакатос ссылается только на «экспертные» заключения «научной элиты», которые и определяют, способна ли быстро развиваться та или иная программа, заслуживает ли она достаточного доверия и так далее. В этом также проявляется его рационализм: судьба научных программ решается в рамках самой же науки. Однако решения экспертов всегда находятся в сильной зависимости от культурных факторов, воздействующих на научные процессы «извне». Например, «прото-научные» заслуги теории определяются в зависимости от того, удовлетворяет ли она укоренённым в культуре ожиданиям, связанным с духовно-интеллектуальной деятельностью профессионалов-учёных, соответствует ли она «картине мира» — мировоззрению данной исторической эпохи. Культурный контекст укрепляет либо ослабляет иммунитет научных программ перед лицом «аномалий» и «контрпримеров». Сложные взаимовлияния научно-исследовательских программ с культурным контекстом и картиной мира, мимо которых проходил И. Лакатос, в последние два десятилетия активно обсуждались в отечественной философско-методологической литературе. См. Стёпин В. С. Философская антропология и философия науки. — М., 1992; Мамчур Е. А. Проблемы социокультурной детерминации научного знания. — М., 1987; Косарева Л. М. Предмет науки: социально-философский аспект проблемы. — М., 1977; Наука и культура М., 1984. На историко-научном и историко-философском материале эта тема разрабатывалась М. К. Петровым, П. П. Гайденко, Б. Г. Кузнецовым, А. П. Огурцовым, Н. И. Кузнецовой, В. В. Казютинским, И. Д. Рожанским и другими. Значительное влияние на определение направлений исследования в этой сфере оказали фундаментальные работы А. Ф. Лосева, М. К. Мамардашвили, В. С. Библера. —
Прим. перев.)
Теперь понятно, почему решающие эксперименты признаются таковыми лишь десятилетия спустя. Эллиптические орбиты Кеплера были признаны решающими доказательствами правоты Ньютона и неправоты Декарта лишь почти через сто лет после того, как об этом заявил Ньютон; аномальное поведение перигелия Меркурия в течение десятков лет было известно как один из многих пока ещё нерешённых вопросов, стоявших перед программой Ньютона; но то, что теория Эйнштейна объяснила этот факт лучше, превратило заурядную аномалию в блестящее «опровержение» исследовательской программы Ньютона. 221 222 Юнг утверждал, что его эксперимент с двойной щелью 1802 года был решающим экспериментом в споре корпускулярной и волновой оптическими программами; но это заявление было признано гораздо позже, когда разработанная Френелем волновая программа оказалась значительно «прогрессивней» корпускулярной и стало ясно, что ньютонианцы не могут тягаться с её эвристической мощью. Таким образом, аномалия, известная в течение десятков лет, обрела почётный статус опровержения, а эксперимент — титул «решающего» лишь после долгого периода неравномерного развития обеих программ, соперничавших между собой.
Броуновское движение почти сто лет находилось посредине поля сражения, прежде чем стало ясно, что программа феноменологических исследований разрушается этим фактом и счастье войны поворачивается лицом к атомистам.
«Опровержение» Майкельсоном серии Бальмера игнорировалось целым поколением физиков до тех пор, пока исследовательская программа Бора своим триумфом не поддержала его.
Наверное, стоит более подробно рассмотреть примеры экспериментов, «решающий» характер которых стал очевидным только задним числом. Сначала рассмотрим знаменитый эксперимент Майкельсона-Морли 1887 года, который якобы фальсифицировал теорию эфира и «привёл к теории относительности, а затем — эксперименты Луммера-Принсгейма, которые якобы фальсифицировали классическую теорию излучения и «привели к квантовой теории». 223 И, наконец, обсудим эксперимент, который многими физиками считался опровержением законов сохранения, а на деле стал блестящим подтверждением последних.
Эти соображения заставляют нас по-новому оценить значение ретроспективы и несколько либерализовать наши критерии. Новая исследовательская программа, вступившая в конкурентную борьбу, может начать с нового объяснения «старых» фактов, но иногда требуется много времени, чтобы она предсказала «действительно новые» факты.
Например, кинетическая теория тепла, по-видимости, плелась в хвосте у феноменологической теории, запаздывая с объяснениями фактов иногда на десятилетия, прежде чем нагнала и наверстала упущенное после объяснения теорией Эйнштейна — Смолуховского броуновского движения в 1905 году. С этого момента то, что ранее рассматривалось как умозрительная переинтерпретация старых фактов (относительно тепла, etc), стало пониматься как открытие новых фактов (относительно атомов).
Все это убедительно говорит о том, что не следует отказываться от подающей надежды исследовательской программы только потому, что она не смогла одолеть сильную соперницу. Её не следует отбрасывать, если она, при условии, что у неё нет соперницы, осуществляет прогрессивный сдвиг проблем. 216 И разумеется, следует рассматривать по-новому интерпретированный факт как новый факт, не обращая внимания на претензии любителей коллекционирования фактов на приоритет. До тех пор, пока подвергнутая рациональной реконструкции исследовательская программа подаёт надежды на прогрессивный сдвиг проблем, её следует оберегать от распада под ударами критики со стороны сильной и получившей признание соперницы. 217
Все это вместе взятое подчёркивает важность методологической терпимости, но оставляет открытым вопрос, как же всё-таки элиминируются исследовательские программы. У читателя может возникнуть подозрение, что столь сильная либерализация могла бы в конце концов просто подорвать наши критерии так, что это привело бы к радикальному скептицизму.
Тогда и знаменитые «решающие эксперименты» уже не могли бы свалить исследовательскую программу следовательно — «все проходит». 218
Но это подозрение безосновательно. Внутри исследовательской программы «малые решающие эксперименты», призванные сделать выбор между последовательными вариантами — дело вполне обычное. С помощью эксперимента нетрудно сделать выбор между N-й и N + первый версией, поскольку N + первый версия не только противоречит N-й, но и превосходит её. Если N + первая версия имеет более подкреплённое содержание, определяемое в рамках одной и той же программы и на основе одних и тех же достаточно подкреплённых «наблюдательных» теорий, то элиминация имеет относительно обычный характер (относительно — поскольку и здесь такое решение может быть оспорено). Апелляция иногда бывает успешной; во многих случаях, когда под вопрос ставится «наблюдательная» теория, она не имеет достаточного подкрепления, в ней много неясного, наивного, её допущения носят «скрытый» характер, и только, когда такой теории брошен вызов, её допущения эксплицируются, проясняются, подвергаются проверке и могут быть опровергнуты. Однако, «наблюдательные» теории сплошь и рядом сами погружены в некоторую исследовательскую программу, а это значит, что апелляция приводит к конфликту между двумя исследовательскими программами именно в таких случаях возникает надобность в «большом решающем эксперименте».
Когда соперничают две исследовательские программы, их первые «идеальные» модели, как правило, имеют дело с различными аспектами данной области явлений (так, первая модель ньютоновской полукорпускулярной оптики описывала рефракцию световых лучей, первая модель волновой оптики Гюйгенса-интерференцию). С развитием соперничающих исследовательских программ они постепенно начинают вторгаться на чужую территорию, и тогда возникает ситуация, при которой N-й вариант первой программы вступает в кричащее противоречие с таким вариантом второй программы. 219 Ставится (неоднократно) некий эксперимент, и один из этих вариантов терпит поражение, а другой празднует победу. Но борьба на этом не кончается: всякая исследовательская программа на своём веку знает несколько таких поражений. Чтобы вернуть утраченные позиции, нужно только сформулировать N + первый (или N + N-й) вариант, который смог бы увеличить эмпирическое содержание, часть которого должна пройти успешную проверку.
Если длительные усилия ни к чему не приводят, и программа не может вернуть себе прежние позиции, борьба затихает, а исходный эксперимент задним числом признается «решающим». Но если потерпевшая поражение программа ещё молода и способна быстро развиваться, если её «протонаучные» достижения вызывают достаточное доверие, предполагаемые «решающие эксперименты» один за другим оттесняются в сторону, уступая её рывкам вперёд. Даже если проигравшая какое-то сражение программа находится в зрелом возрасте, привыкнув к признанию и «утомившись» от него, приближается к «естественной точке насыщения», 220 она всё же может долго сопротивляться и предлагать остроумные инновации, увеличивающие эмпирическое содержание, даже если при этом они не увенчиваются эмпирическим успехом. Программу, которую поддерживают талантливые учёные, обладающие живым и творческим воображением, победить чрезвычайно трудно. Со своей стороны, упрямые защитники потерпевшей поражение программы могут выдвигать объяснения ad hoc экспериментов и злонамеренные «редукции» ad hoc победившей программы с тем, чтобы разбить её. Но такие попытки следует отвергнуть как ненаучные.
(Объясняя устойчивость программ перед лицом «решающих экспериментов», Лакатос ссылается только на «экспертные» заключения «научной элиты», которые и определяют, способна ли быстро развиваться та или иная программа, заслуживает ли она достаточного доверия и так далее. В этом также проявляется его рационализм: судьба научных программ решается в рамках самой же науки. Однако решения экспертов всегда находятся в сильной зависимости от культурных факторов, воздействующих на научные процессы «извне». Например, «прото-научные» заслуги теории определяются в зависимости от того, удовлетворяет ли она укоренённым в культуре ожиданиям, связанным с духовно-интеллектуальной деятельностью профессионалов-учёных, соответствует ли она «картине мира» — мировоззрению данной исторической эпохи. Культурный контекст укрепляет либо ослабляет иммунитет научных программ перед лицом «аномалий» и «контрпримеров». Сложные взаимовлияния научно-исследовательских программ с культурным контекстом и картиной мира, мимо которых проходил И. Лакатос, в последние два десятилетия активно обсуждались в отечественной философско-методологической литературе. См. Стёпин В. С. Философская антропология и философия науки. — М., 1992; Мамчур Е. А. Проблемы социокультурной детерминации научного знания. — М., 1987; Косарева Л. М. Предмет науки: социально-философский аспект проблемы. — М., 1977; Наука и культура М., 1984. На историко-научном и историко-философском материале эта тема разрабатывалась М. К. Петровым, П. П. Гайденко, Б. Г. Кузнецовым, А. П. Огурцовым, Н. И. Кузнецовой, В. В. Казютинским, И. Д. Рожанским и другими. Значительное влияние на определение направлений исследования в этой сфере оказали фундаментальные работы А. Ф. Лосева, М. К. Мамардашвили, В. С. Библера. —
Прим. перев.)
Теперь понятно, почему решающие эксперименты признаются таковыми лишь десятилетия спустя. Эллиптические орбиты Кеплера были признаны решающими доказательствами правоты Ньютона и неправоты Декарта лишь почти через сто лет после того, как об этом заявил Ньютон; аномальное поведение перигелия Меркурия в течение десятков лет было известно как один из многих пока ещё нерешённых вопросов, стоявших перед программой Ньютона; но то, что теория Эйнштейна объяснила этот факт лучше, превратило заурядную аномалию в блестящее «опровержение» исследовательской программы Ньютона. 221 222 Юнг утверждал, что его эксперимент с двойной щелью 1802 года был решающим экспериментом в споре корпускулярной и волновой оптическими программами; но это заявление было признано гораздо позже, когда разработанная Френелем волновая программа оказалась значительно «прогрессивней» корпускулярной и стало ясно, что ньютонианцы не могут тягаться с её эвристической мощью. Таким образом, аномалия, известная в течение десятков лет, обрела почётный статус опровержения, а эксперимент — титул «решающего» лишь после долгого периода неравномерного развития обеих программ, соперничавших между собой.
Броуновское движение почти сто лет находилось посредине поля сражения, прежде чем стало ясно, что программа феноменологических исследований разрушается этим фактом и счастье войны поворачивается лицом к атомистам.
«Опровержение» Майкельсоном серии Бальмера игнорировалось целым поколением физиков до тех пор, пока исследовательская программа Бора своим триумфом не поддержала его.
Наверное, стоит более подробно рассмотреть примеры экспериментов, «решающий» характер которых стал очевидным только задним числом. Сначала рассмотрим знаменитый эксперимент Майкельсона-Морли 1887 года, который якобы фальсифицировал теорию эфира и «привёл к теории относительности, а затем — эксперименты Луммера-Принсгейма, которые якобы фальсифицировали классическую теорию излучения и «привели к квантовой теории». 223 И, наконец, обсудим эксперимент, который многими физиками считался опровержением законов сохранения, а на деле стал блестящим подтверждением последних.