ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 25.10.2023
Просмотров: 312
Скачиваний: 2
ВНИМАНИЕ! Если данный файл нарушает Ваши авторские права, то обязательно сообщите нам.
СОДЕРЖАНИЕ
Б. МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЙ ФАЛЬСИФИКАЦИОНИЗМ. «ЭМПИРИЧЕСКИЙ БАЗИС»
В. ДВЕ ИЛЛЮСТРАЦИИ: ПРОУТ И БОР
Г. НОВЫЙ ВЗГЛЯД НА РЕШАЮЩИЕ ЭКСПЕРИМЕНТЫ: КОНЕЦ СКОРОСПЕЛОЙ РАЦИОНАЛЬНОСТИ
ИМРЕ ЛАКАТОС:ФАЛЬСИФИКАЦИЯ И МЕТОДОЛОГИЯ НАУЧНО-ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКИХ ПРОГРАММ.ПРИМЕЧАНИЯ
ИМРЕ ЛАКАТОС:ФАЛЬСИФИКАЦИЯ И МЕТОДОЛОГИЯ НАУЧНО-ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКИХ ПРОГРАММ.БИБЛИОГРАФИЯ
ИМРЕ ЛАКАТОС:
ФАЛЬСИФИКАЦИЯ И МЕТОДОЛОГИЯ НАУЧНО-ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКИХ ПРОГРАММ.
ГЛАВА 2. ФАЛЛИБИЗМ ПРОТИВ ФАЛЬСИФИКАЦИОНИЗМА
ОГЛАВЛЕНИЕ
А. ДОГМАТИЧЕСКИЙ (НАТУРАЛИСТИЧЕСКИЙ) ФАЛЬСИФИКАЦИОНИЗМ. ЭМПИРИЧЕСКИЙ БАЗИССущество разногласий станет яснее, если мы восстановим проблемную ситуацию, как она возникла в философии науки после краха «джастификационизма». «Джастификационисты» полагают, будто научное знание состоит из доказательно обоснованных высказываний. Признавая, что чисто логическая дедукция позволяет только выводить одни высказывания из других (переносить истинность), но не обосновывать (устанавливать) истинность, они по-разному решают вопрос о природе тех высказываний, истинность которых устанавливается и обосновывается внелогическим образом. Классические интеллектуалисты (в более узком смысле — «рационалисты») допускают весьма различные, но в равной мере надёжные типы «внелогического» обоснования — откровение, интеллектуальную интуицию, опыт. Любые научные высказывания могут быть выведены логически из подобных оснований. Классические эмпирицисты считают такими основаниями только сравнительно небольшое множество «фактуальных высказываний», выражающих «твёрдо установленные факты». Значения истинности таких высказываний устанавливаются опытным путём, и все они образуют эмпирический базис науки. Если требовать, чтобы в основаниях науки не было ничего, кроме узкого эмпирического базиса, то для доказательного обоснования научных теорий нужны более эффективные логические средства, чем дедуктивная логика, которой ограничиваются интеллектуалисты, например, «индуктивная логика». Все Джастификационисты, будь то интеллектуалисты или эмпирицисты, согласны в том, что единичного высказывания, выражающего твёрдо установленный факт, достаточно для опровержения универсальной теории 4 5; но лишь немногие осмеливаются утверждать, что конечной конъюнкции фактуальных высказываний достаточно для «индуктивного» доказательного обоснования универсальной теории 6. Джастификационизм, считающий знанием лишь то, что доказательно обосновано, был доминирующей традицией рационального мышления на протяжении столетий. Скептицизм не есть отрицание джастификационизма; скептики только полагают, что нет (или не может быть) доказательно обоснованного знания и поэтому нет знания вообще. Они видят в «знании» только разновидность веры, свойственной всем одушевлённым существам. Тем самым скептицизм, остающийся джастификационистским, дискредитирует знание, открывая дверь иррационализму, мистике, суевериям. Поэтому понятны исключительные усилия, предпринимаемые классическими рационалистами, чтобы спасти синтетические априорные принципы интеллектуализма, и классическими эмпирицистами, спасающими определённость эмпирического базиса и значимость индуктивного вывода. Они верны кодексу научной чести, требующему воздерживаться от необоснованных высказываний. Но и те, и другие терпят поражение: кантианцы — от удара, нанесённого неевклидовой геометрией и неньютоновской физикой, эмпирицисты — от логической невозможности положить в основание знания чисто эмпирический базис (ещё кантианцы заметили, что никакое научное высказывание не может быть вполне обосновано фактами и индуктивную логику (никакая логика не может увеличить содержание знания, гарантируя вместе с тем его безошибочность). Отсюда следовало, что все теории в равной степени не могут иметь доказательного обоснования. Философы неохотно признавали это по очевидным причинам: классические джастификационисты страшились вывода, что если теоретическая наука не имеет доказательного обоснования, то она есть не что иное как софистика и иллюзия, если не бессовестное надувательство. Философское значение пробабилизма (или «неоджастификационизма») состояло в попытке избежать такого вывода. Пробабилизм возник благодаря усилиям группы кембриджских философов, полагавших, что хотя научные теории равно необоснованны, они всё же обладают разными степенями вероятности (в том смысле, какой придан этому термину исчислением вероятностей) по отношению к имеющемуся эмпирическому подтверждению. 7 С этой точки зрения, кодекс научной чести не так суров, как кажется: он требует только высокой вероятности научных теорий или хотя бы того, чтобы в каждом конкретном случае были указаны эмпирические подтверждения данной теории и определена вероятность этой теории по отношению к этим подтверждениям. Конечно, замена доказательной обоснованности вероятностью была серьёзным отступничеством джастификационистского мышления. Но и оно оказалось недостаточным. Вскоре было показано, главным образом благодаря настойчивым усилиям Поппера, что при весьма общих условиях все теории имеют нулевую вероятность, независимо от количества подтверждений; все теории не только равно необоснованны, но и равно невероятны. 8 Многие философы все ещё полагают, будто бы, потерпев неудачу в попытках найти хотя бы пробабилистское решение проблемы индукции, мы тем самым вынуждены «отвергнуть всё то, что наукой и здравым смыслом рассматривалось как знание». 9 На этом фоне особенно видна незаурядная роль фальсификационизма, решившегося на радикальное изменение способов оценки научных теорий и, шире, канонов интеллектуальной честности. Фальсификационизм тоже стал, так сказать, новым и значительным отступничеством рационализма. Но это было отступлением от утопических идеалов последнего, оно обнажило путаность и лицемерность многочисленных попыток отстоять эти утопические идеалы и, следовательно, сыграло прогрессивную роль. Остановимся вначале на наиболее характерном виде фальсификационизма: догматическом (или «натуралистическом») фальсификационизме. Согласно этой концепции, все без исключения научные теории опровержимы, однако существует некий неопровержимый эмпирический базис. Это — строгий эмпирицизм, но без индуктивизма; неопровержимость эмпирического базиса не переносится на теории. Поэтому догматический фальсификационизм можно считать более слабым вариантом джастификационизма. Очень важно подчеркнуть, что само по себе признание (подкреплённого) контрпримера решающим свидетельством против данной теории ещё не определяет методолога как догматического фальсификациониста. С этим согласится любой кантианец или индуктивист. Но и тот, и другой, почтительно склоняя голову перед отрицательным результатом решающего эксперимента, в то же время озабочены прежде всего тем, как получше укрепить пока ещё не опровергнутую теорию, отсидеться в её окопах под критическим обстрелом со стороны другой теории. Например, кантианцы верили в то, что евклидова геометрия и механика Ньютона неприступны; индуктивисты верили, что вероятность этих теорий равна 1. Но догматический фальсификационист прежде всего верит эмпирическому контр-свидетельству, считая его единственным арбитром, выносящим приговор теории. Поэтому догматического фальсификациониста отличает то, что для него все теории в равной степени гипотетичны. Наука не может доказательно обосновать ни одной теории. Но, не будучи способной доказательно обосновывать, наука может опровергать: «с полной логической определённостью отрекаться от того, что обнаружило свою ложность» 10, а это означает, что допускается существование фундаментального эмпирического базиса — множества фактуальных высказываний, каждое из которых может служить опровержением какой-либо теории. Фальсификационисты предлагают новый-надо сказать, довольно умеренный-кодекс научной чести: они склонны считать «научными» не только те высказывания, которые доказательно обоснованы фактами, но и те, которые всего лишь опровержимы, то есть противоречат некоторым фактуальным высказываниям, другими словами, «научные» высказывания должны иметь непустое множество потенциальных фальсификаторов. 11 Таким образом, научная честность требует постоянно стремиться к такому эксперименту, чтобы, в случае противоречия между его результатом и проверяемой теорией, последняя была отброшена. 12 Фальсификационист требует, чтобы опровергнутое высказывание безоговорочно отвергалось без всяких уверток. С нефальсифицируемыми высказываниями, если это не тавтологии, догматический фальсификационист расправляется без проволочек: зачисляет их в «метафизические» и лишает их права гражданства в науке. Догматические фальсификационисты чётко различают теоретика и экспериментатора: теоретик предполагает, экспериментатор — во имя Природы — располагает. Как сказал Вейль: «Раз и навсегда я хочу выразить безграничное восхищение работой экспериментатора, который старается вырвать интерпретируемые факты у неподатливой природы и который хорошо знает как предъявить нашим теориям решительное «нет» или тихое «да». 13 Очень ясно выразился Брейсуэйт о догматическом фальсификационизме. Он так формулирует вопрос, касающийся объективности научного знания: «В какой степени признанная научными экспертами дедуктивная система может считаться свободным творением человеческого ума, и до какой-объективным отображением фактов природы?» И отвечает: «Способ выдвижения научной гипотезы и то, как ей пользуются для выражения общих суждений — это человеческое изобретение; у Природы мы получаем только наблюдаемые факты, которыми опровергаются или не опровергаются научные гипотезы… Наука полагается на Природу в том, являются ли какие-то высказывания, относящиеся к низшему уровню научных умозаключений, ложными. Такая проверка совершается при помощи дедуктивной системы научных гипотез, в построении каковой мы обладаем достаточно большой свободой. Человек предлагает систему гипотез; Природа располагает их истинностью или ложностью. Сначала человек придумывает научную систему, а затем проверяет, согласуется ли она с наблюдаемым фактом». 14 По логике догматического фальсификационизма, рост науки — это раз за разом повторяющееся опрокидывание теорий, наталкивающихся на твёрдо установленные факты. Например, согласно этой концепции, вихревая теория тяготения Декарта была опровергнута — и отброшена — тем фактом, что планеты движутся по эллиптическим орбитам, а не по картезианским кругам; теория Ньютона успешно объяснила известные в её время факты, как те, что объяснялись теорией Декарта, так и те, что служили опровержением последней. Точно так же, если следовать рассуждениям фальсификационистов, теория Ньютона, в свою очередь, была опровергнута — доказана её ложность — фактом аномальности перигелия Меркурия, а теория Эйнштейна справилась с объяснением и этого факта. Всё это означает следующее: наука занимается тем, что выдвигает смелые предположения, которые никогда не бывают ни доказательно обоснованны, ни даже признаны вероятными, зато некоторые из них впоследствии устраняются твёрдо установленными, решительными опровержениями, а на их место приходят ещё более смелые, новые и покамест неопровергнутые — по крайней мере, на первых порах — гипотезы. Однако догматический фальсификационизм уязвим. Он зиждется на двух ложных посылках и на слишком узком критерии демаркации между научным и ненаучным знанием. Первая посылка — это утверждение о существовании естественной, вытекающей из свойств человеческой психики, разграничительной линии между теоретическими или умозрительными высказываниями, с одной стороны, и фактуальными (базисными) предложениями наблюдения, с другой. (Вслед за Поппером, я назову это натуралистической концепцией наблюдения). Вторая посылка — это утверждение о том, что высказывание, которое в соответствии с психологическим критерием фактуальности может быть отнесено к эмпирическому базису (к предложениям наблюдения), считается истинным; о нём говорят, что оно доказательно обосновано фактами. (Я назову это учением о доказательном обосновании путём наблюдения эксперимента). 15 Эти две посылки предохраняют от смертельной для догматического фальсификационизма возможности опровержения эмпирического базиса, ложность которого могла бы переноситься дедуктивными процедурами на проверяемую теорию. К этим посылкам добавляется критерий демаркации: «научными» считаются только те теории, которые исключают некоторые доступные наблюдению состояния дел в исследуемой предметной области и потому могут быть опровергнуты фактами. Иначе говоря, теория «научна», если у неё есть эмпирический базис. 16 Однако обе посылки ложны. Психология опровергает первую, логика — вторую, и, наконец, методологические рассуждения говорят против критерия демаркации. Рассмотрим все это поочерёдно.
Аристотелевской теории противостояли не галилеевские наблюдения, чистые, без теоретической примеси, а «наблюдения», проведённые Галилеем на основе принятой им оптической теории. Именно эти «наблюдения» и противоречили «наблюдениям» Аристотеля, основанным на теории небесных тел Стаги-рита. 17. Здесь перед нами prima facie (на первый взгляд [лат.] — Прим. перев.) примерно равные в своей непоследовательности теории. Кое-кто из эмпирицистов мог бы согласиться с этим и признать, что «наблюдения» Галилея не были настоящими наблюдениями; но всё же они верят в то, что можно провести «естественную демаркацию» между предложениями, продиктованными пассивному и не имеющему собственного содержания уму чувствами-только так, якобы, образуется настоящее «непосредственное знание», и теми предложениями, которые сформированы теоретически-нагруженными, «нечистыми» ощущениями. Дело в том, что все разновидности джастификационистских теорий познания, считающие источником (единственным или данным) знания чувства, оказываются в тесной зависимости от психологии наблюдения. Именно психология определяет, что такое «правильное», «нормальное», «здоровое», «неискажённое», «точное» или «научно значимое» состояние чувств — или даже состояние души как таковой, — при котором возможно истинное наблюдение. Например, Аристотель и стоики под правильным сознанием понимали сознание человека, здорового с медицинской точки зрения. Современные мыслители признают, что правильное сознание есть нечто большее, чем просто «здоровый дух». У Декарта — это сознание, закалённое в горниле скептического сомнения, выжигающего всё, кроме cogito, чтобы затем возродить из него ego, способное с помощью Бога познавать истину. Для всех школ современного джастификационизма характерна особая психотерапия, посредством которой они намерены приуготовлять сознание к восприятию блаженства доказанной истины через мистическое соприкосновение. Так, для классических эмпирицистов правильное сознание есть tabula rasa, лишённая всякого первичного содержания, свободная от любых теоретических предрассудков. Но ошеломляющий для классического эмпиризма вывод, следующий из работ Канта и Поппера, а также психологов, испытавших влияние этих мыслителей, заключается в том, что подобная эмпирицистская психотерапия не может быть успешной; Причина в том, что нет и не может быть ощущений, не нагруженных ожиданиями, и следовательно, нет никакой естественной (то есть психологической) демаркации между предложениями наблюдения и теоретическими предложениями. 18
Если фактуальные предложения недоказуемы, то они могут быть ошибочными. Но если они могут быть ошибочными, то конфликт между теориями и фактуальными предложениями не обязательно означает «фальсификацию», это может быть просто несогласованность. Быть может, воображение играет более важную роль при формулировании теорий, чем «фактуальных предложений», 21 но ошибочными могут быть и те, и другие. Следовательно, мы не можем не только доказательно обосновывать теории, но и опровергнуть их. 22 Никакой демаркации между рыхлыми, недоказуемыми «теориями» и жёсткими, доказательно обоснованными предложениями «эмпирического базиса» не существует: все научные предложения являются теоретическими и, увы, погрешимыми. 23
Чтобы убедиться в этом, рассмотрим одну поучительную историю, прежде чем перейти к общим выводам. Это история о том, как неправильно вели себя планеты. Некий физик до-эйнштейновской эпохи, пользуясь ньютоновской механикой и законом всемирного тяготения (N) при некоторых данных условиях (I), вычисляет траекторию только что открытой малой планеты Р. Но планета не желает двигаться по вычисленному пути, её траектория отклоняется. Что делает наш физик? Может быть, он заключает, что, поскольку такое отклонение не предусмотрено теорией Ньютона, а с упрямым фактом ничего поделать нельзя, то, стало быть, теория N опровергнута? Ничуть не бывало. Вместо этого наш физик выдвигает предположение, что должна существовать пока ещё неизвестная планета Р’, тяготение которой возмущает траекторию Р. Он садится за расчёты, вычисляет массу, орбиту и прочие характеристики гипотетической планеты, а затем просит астронома-наблюдателя проверить его гипотезу. Но планета Р’ слишком мала, её не удаётся разглядеть даже в самые мощные из существующих телескопов. Тогда астроном-наблюдатель требует построить более мощный телескоп, без которого успешное наблюдение невозможно. 24 Через три года новый телескоп готов. Если бы ранее не известная планета Р’ была бы открыта, учёные на весь мир раструбили бы о новом триумфе ньютонианской теории. Но ничего подобного не произошло. Что же наш физик? Отверг ли он ньютоновскую теорию вместе со своей гипотезой о причине отклонения планеты от вычисленной траектории? Отнюдь! Вместо этого он уверяет, что планета Р’ скрыта от нас облаком космической пыли. Он вычисляет координаты и параметры этого облака и просит денег на постройку искусственного спутника Земли, наблюдениями с которого можно было бы проверить его вычисления. Предположим, что установленные на спутнике приборы (возможно, самые новейшие, основанные на ещё мало проверенной теории) зарегистрировали бы существование гипотетического облака. Разумеется, это было бы величайшим достижением ньютоновской науки. Но облако не найдено. Отбросил ли теперь наш учёный теорию Ньютона вместе со своими гипотезами о планете-возмутительнице и облаке, превращающем её в планету-невидимку? Ничего подобного. Теперь он уверяет, что существует некое магнитное поле в этом районе вселенной, из-за которого приборы спутника не могут обнаружить пылевое облако. И вот построен новый спутник с другими приборами. Если бы теперь магнитное поле было обнаружено, ньютонианцы праздновали бы головокружительную победу. И снова — увы! Может быть, теперь уже можно считать ньютоновскую теорию опровергнутой? Как бы не так. Тотчас выдвигается новая ещё более остроумная гипотеза, объясняющая очередную неудачу, либо. Либо вся эта история погребается в пыльных томах периодики и уже больше никем не вспоминается. 25 Эта история ясно показывает, что даже самые респектабельные научные теории вроде ньютоновской динамики и теории гравитации могут терпеть неудачу, запрещая какие-либо наблюдаемые положения вещей. 26 В самом деле, научные теории исключают какие-либо события в определённых (ограниченных в пространстве и времени) уголках Вселенной («сингулярные» события) только при условии, что эти события не зависят от каких-либо неучтённых (быть может, скрытых в отдалённых и неизвестных пространственно-временных закоулках Вселенной) факторов. Но это значит, что такие теории никогда не могут противоречить отдельному «базисному» предложению; они могли бы противоречить только полной конъюнкции всех базисных предложений, описывающих данное сингулярное событие в пространственно-временных параметрах, и некоторого универсального предложения о несуществовании, то есть такого предложения, в котором утверждалось бы, что никакая неизвестная причина, где бы она ни располагалась во Вселенной, не имеет никакого отношения к данному событию. Но догматический фальсификационист вряд ли станет утверждать, что подобные универсальные предложения о несуществовании могли бы относиться к эмпирическому базису, то есть могли бы проверяться наблюдением и приобретать таким образом доказательную обоснованность. Можно по-другому сказать, что в структуру научных теорий входит, как правило, ограничение ceteris paribus (при прочих равных условиях [лат.] — Прим. перев.) 27; в таких случаях теория может быть опровергнута только вместе с этим ограничением. Но если взять теорию без этого ограничения, она уже не может быть опровергнута, так как заменяя ceteris paribus, можно получить уже иную теорию и, следовательно, никакие проверки не могут считаться решающими. А это значит, что «безжалостная» стратегия опровержения, которой следует догматический фальсификационизм, в этих случаях проваливается, даже если бы мы допустили существование абсолютно непоколебимого эмпирического базиса, как пусковой площадки для разрушительных залпов modus tollens; ведь цель, по которой велся бы огонь, оказывается совершенно неуязвимой. 28 И когда такими целями оказываются наиболее значительные, «зрелые» теории, знаменующие собой целые этапы в истории науки, они prima facie приобретают репутацию «неопровержимых». Но более того, по критериям догматического фальсификационизма под эту категорию подпадают и все вероятностные (probabilistic) теории, ибо никакая конечная подборка фактов не может опровергнуть универсальную вероятностную теорию; 29 такие теории, как и теории с ограничением ceteris paribus, не имеют эмпирического базиса. Но тогда догматический фальсификационист, в соответствии со своими правилами, должен отнести даже самые значительные научные теории к метафизике, где нет места рациональной дискуссии — если исходить из критериев рациональности, сводящихся к доказательствам и опровержениям, — поскольку метафизические теории не являются ни доказуемыми, ни опровержимыми. Таким образом, критерий демаркации догматического фальсификациониста оказывается в высшей степени антитеоретическим. Кроме того, можно было бы легко показать, что ограничение ceteris paribus является не исключением, а правилом в науке. В конце концов, наука — не сувенирная лавка, где выставляются напоказ всяческие местные или привозные диковинки. Возьмём высказывание «Все жители Брайтона умерли от саркомы лёгких в период между 1950 и 1960 годами». Оно не содержит в себе ничего логически невозможного и даже может быть истинным. Но поскольку в нём утверждается нечто имеющее лишь микроскопическую вероятность, то оно могло бы заинтересовать какого-нибудь чудака, коллекционирующего курьезы, или иметь ценность чёрного юмора, но никак не научную ценность. Можно сказать, что высказывание является научным, если только оно выражает какую-либо причинную зависимость; но вряд ли можно предположить, что причиной смерти от саркомы лёгких является жительство в Брайтоне. Точно так же следовало бы считать чистейшим курьезом высказывание «Все лебеди белые», даже если бы оно было истинным, при таком его понимании, когда «лебединость» полагалась бы причиной «белизны». Тогда наблюдение чёрного лебедя не могло бы опровергнуть это высказывание, поскольку оно указывало бы только на то, что помимо «лебединости» существуют и другие причины, из-за которых данный лебедь почернел. Поэтому высказывание «Все лебеди белые» — либо курьёз и легко опровержимо, либо научное высказывание с ограничением ceteris paribus, а потому — неопровержимое. Так мы приходим к выводу, что чем упорнее теория сопротивляется эмпирическим фактам, тем больше оснований считать её «научной». «Неопровержимость» превращается в отличительную черту науки) 30 Итак: классические джастификационисты допускают только доказательно обоснованные теории; нео-классические джастификационисты допускают вероятностно-обоснованные (probable) теории; догматические фальсификационисты приходят к тому, что никакие теории ни в коем случае не могут считаться допустимыми. А ведь они начинали с того, что теории допустимы, если опровержимы, то есть противоречат конечному числу наблюдений. Но если бы даже такие теории существовали, с логической точки зрения, они были бы слишком близкие к эмпирическому базису. Например, с позиции догматического фальсификациониста, теория «Все планеты движутся по эллиптическим орбитам» может быть опровергнута пятью наблюдениями, следовательно она является научной. Теория «Все планеты движутся по круговым орбитам» может быть опровергнута четырьмя наблюдениями, поэтому догматический фальсификационист будет считать её ещё более научной. И уж самой научной будет теория «Все лебеди белые», опровержимая одним единственным наблюдением. Но при этом ещё придётся отрицать научность всех вероятностно обоснованных теорий, включая теории Ньютона, Максвелла, Эйнштейна — поскольку никакое конечное число наблюдений не может их опровергнуть. Если принять критерий демаркации догмагического фальсификационизма, а также ту идею, что «фактуальные высказывания» доказательно обосновываются фактами, те придётся признать, что самые значительные если не все, теории, когда-либо принятые в науке, являются метафизическими, что большая часть, если не все, из того, что считалось научным прогрессом, на самом деле было псевдопрогрессом, что почти все, если не всё сделанное в науке является иррациональным. Если же мы, приняв этот критерий, вместе с нашим догматическим фальсификационистом всё же признаем, что научные высказывания не могут доказательно обосновываться фактами, то нам угрожает полный скептицизм: вся наука превращается в несомненно иррациональную метафизику и должна быть отброшена. Тогда научные теории не только равно недоказуемы и невероятны, но также и равно неопровержимы. Если признать ещё и то что не только теоретические, но любые высказывания в науке погрешимы, то это значит, что приходит конец всем разновидностям догматического джастификационизма как теории научной рациональности. |
Б. МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЙ ФАЛЬСИФИКАЦИОНИЗМ. «ЭМПИРИЧЕСКИЙ БАЗИС»
Крушение догматического фальсификационизма под напором фаллибилистских аргументов заставляет вернуться к его предпосылкам. Если все научные предложения суть не что иное как опровержимые теории, их можно подвергать критике только за их логическую непоследовательность. Тогда в каком смысле (если вообще можно найти такой смысл) наука является эмпирической? Если научные теории не могут считаться ни доказуемыми, ни вероятностно-обоснованными, ни опровержимыми, то выходит, что скептики, в конечном счёте, правы: наука есть не что иное, как напыщенная спекуляция и нет никакого прогресса научного знания. Можем ли мы ещё как-нибудь противостоять скептицизму? Можем ли мы спасти научный критицизм от фаллибилизма? Возможна ли фаллибилистская теория научного прогресса? Ведь если даже научная критика погрешима, то на каком основании можно было бы признать падение научной теории?
(Термин «фаллибилизм» (калька английского fallibilism) был, по-видимому, введён в философию науки Ч. Пирсом, который так называл тезис о принципиальной «погрешимости», то есть подверженности ошибкам и заблуждениям человеческого знания. Не является исключением и научное знание, однако, в отличие от иных, форм познания, наука, утверждал Ч. Пирс, обладает способностью «самокоррекции»; это значит, что свои заблуждения наука преодолевает, опираясь на выработанные ей же методы и критерии. Поэтому методология науки выступает теоретической основой теории познания. Приближение к истине в науке возможно только через непрерывное исправление ошибок, улучшение результатов, выдвижение все более совершенных гипотез. Фаллибилизм является, согласно Пирсу, оправданием индукции как метода научного исследования. К. Поппер, развивая свою концепцию методологического фальсификационизма, столкнулся с проблемой: допустимо ли распространение фаллибилизма не только на корпус научного знания и методов науки, но и на методологию науки? Если фальсификационизм есть научная доктрина, он погрешим и может быть «исправлен». Если принципы фальсификации не погрешимы, то они суть метафизические догмы, которым нечего делать в структуре «научной философии». Попытки У. Бартли и других «пан-критицистов» распространить действие фальсификации на сферу принципов рациональной критики не привели к убедительным результатам, ибо остались неясными критерии, согласно которым можно было бы считать «опровергнутыми» такие принципы. В то же время И. Лакатос, исправляющий недостатки «догматического» и методологического» фальсификационизма, действует в духе первоначального фаллибилизма Ч. Пирса. См. Порус В. Н. Чарлз Пирс и современная «философия науки». // «Вопросы философии», 1982, № 3. —
Прим. перев.)
Наиболее интригующий ответ даёт методологический фальсификационизм. Поскольку это разновидность конвенционализма, нам придётся вначале рассмотреть, что такое конвенционализм.
Имеется важное различие между «пассивной» и «активной» теориями познания. «Пассивисты» полагают, что истинное знание — это тот след, который оставляет Природа на совершенно инертном сознании; активность духа обнаруживается только в искажениях и отклонениях от истины. Самой влиятельной школой пассивистов является классический эмпирицизм. Приверженцы «активной» теории познания считают, что Книга Природы не может быть прочитана без духовной активности, наши ожидания или теории — это то, с помощью чего мы истолковываем её письмена. 31 Консервативные «активисты» полагают, что базисные ожидания врождены, благодаря им окружающий нас мир становится «нашим миром», в котором мы отбываем пожизненное заключение. Идея о том, что мы живём и умираем, не покидая тюрьмы своих «концептуальных каркасов», восходит к Канту; кантианцы-пессимисты полагают, что из-за этого затворничества реальный мир навсегда остаётся непознаваемым для нас, а кантианцы-оптимисты уверены в том, что Бог вложил в нас такой «концептуальный каркас», который в точности соответствует этому миру. 32 «Революционные активисты» верят, что концептуальные каркасы могут развиваться и даже заменяться новыми, лучшими; мы сами строим наши «тюрьмы», но сами же и перестраиваем их. 33
Путь от консервативного к революционному активизму, на который ступил Уэвелл, был затем продолжен Пуанкаре, Мильо и Леруа. Уэвелл считал, что развитие теорий идёт путём проб и ошибок, когда разыгрываются «прелюдии к индуктивным эпохам». Затем, когда наступают «индуктивные эпохи», лучшие из теорий получают доказательное обоснование — главным образом за счёт априорных соображений, называемых им «прогрессивной интуицией». Затем наступают «последствия индуктивных эпох»; наращивание разработок вспомогательных теорий. 34 Пуанкаре, Мильо и Леруа питали недоверие к идее доказательства через «прогрессивную интуицию» и предпочитали объяснять непрерывные успехи ньютоновской механики методологическим решением учёных. Это значит, что, находясь под впечатлением длительного периода эмпирических успехов этой теории, учёные могут решить, что опровергать эту теорию вообще непозволительно. В соответствии с этим решением, учёные стараются ликвидировать явные аномалии (либо не пытаются сделать это) с помощью вспомогательных гипотез или иных «конвенционалистских уловок».
35
Такой консервативный конвенционализм имеет, однако, тот недостаток, что не позволяет освободиться из построенных нами же тюрем, когда первоначальный период проб и ошибок уже пройден и великие решения приняты. Проблема элиминации теорий, торжествовавших в течение длительного времени, таким образом не решается.
Согласно консервативному конвенционализму, у экспериментов достаёт сил, чтобы ниспровергнуть молодые теории, но со старыми, прочно обосновавшимися, это уже не проходит: а это значит, что по мере того, как растёт наука, сила эмпирических доводов уменьшается. 36
Критики Пуанкаре отвергли его идею, сводящуюся к тому, что, хотя учёные сами строят свои концептуальные каркасы, приходит время, когда эти каркасы превращаются в тюрьмы, которые уже нельзя разрушить. Из этой критики выросли две соперничающие школы революционного конвенционализма: симплицизм Дюгема и методологический фальсификационизм Поппера. 37
Как конвенционалист, Дюгем считает, что никакая физическая теория не может рухнуть от одной только тяжести «опровержений», но всё же она обрушивается от «непрерывных ремонтных работ и множества подпорок», когда «подточенные червями колонны» больше не могут удерживать «покосившиеся своды»; 38 тогда теория утрачивает свою первоначальную простоту и должна быть заменена. Но если так, то фальсификация теории зависит от чьего-либо вкуса или, в лучшем случае, от научной моды; слишком многое решается тем, насколько сильна приверженность её некритически мыслящих сторонников.
Поппер вознамерился найти более объективный и более точный критерий. Для него был неприемлем выхолощенный эмпирицизм, от которого не был свободен подход Дюгема, и он предложил методологию, позволяющую считать эксперимент решающим фактором даже в «зрелой» науке. Эта методология соединяет в себе и конвенционализм, и фальсификационизм, но, пишет он, «от (консервативных) конвенционалистов меня отличает убеждение в том, что по соглашению мы выбираем не универсальные, а сингулярные высказывания (пространственно-временные)», 39 а от догматических фальсификационистов — убеждение в том, что истинностные значения таких высказываний не могут быть доказательно обоснованы фактами, но, в некоторых случаях, устанавливаются по соглашению.
40
Консервативный конвенционалист (или, если угодно, методологический джастификационист) провозглашает неопровержимость некоторых (пространственно-временных) универсальных теорий, исключительных по своей объяснительной силе, простоте или красоте. Наш революционный конвенционалист (или «методологический фальсификационист») провозглашает неопровержимость некоторых (пространственно — временных) сингулярных предложений, замечательных тем, что, если существует «соответствующая методика», то всякий, кто обучится ей, приобретает способность решать вопрос о «приемлемости» данного предложения. 41
Последнее может быть названо «предложением наблюдения» или «базисным предложением», но лишь в кавычках. 42 Действительно, отбор всех таких предложений зависит от решений, в основе которых лежит не одна только психология. Каждое такое решение сопровождается ещё и другим решением, связанным с выделением множества принятых базисных предложений.
Эти два типа решений соответствуют двум посылкам догматического фальсификационизма. Но между ними есть важное различие. Прежде всего, методологический фальсификационист не является джастификационистом, у него нет иллюзий относительно «экспериментальных доказательств» и он вполне осознает и возможную ошибочность своих решений, и степень риска, на который идёт.
Методологический фальсификационист отдаёт себе отчёт в том, что в «экспериментальную технику», которой пользуется учёный, вовлечены подверженные ошибкам теории, 43 «в свете которых» интерпретируются факты. И всё же, «применяя» эти теории, он рассматривает их в данном контексте не как теории, подлежащие проверке, а как непроблематичное исходное знание (Background Knowledge), «которое мы принимаем (условно, на риск) как бесспорное на время проверки данной теории». 44 Он может назвать эти теории, как и предложения, истинностные значения которых определяются им в свете тех же теорий, «наблюдательными», но это только манера речи, унаследованная от натуралистического фаль-сификационизма. 45 Методологический фальсификационист использует наиболее успешные теории как продолжения наших чувств, и перечень теорий, которые он готов допустить к проверке других теорий, шире, чем список тех, наблюдательных в строгом смысле, теорий, какие включил бы в него догматический фальсификационист.