Файл: Лекции по зарубежной литературе_Набоков В_2000 -512с.pdf

О  Х О Р О Ш И Х ЧИТАТЕЛЯХ

И  Х О Р О Ш И Х  П И С А Т Е Л Я Х

 стать хорошим читателем» или «О хорошем

 отношении к автору» — примерно такой подзаго-

ловок подошел бы этим разнородным рассуждениям, в

которых я хочу с любовной и медлительной дотошно-

стью разобрать несколько шедевров европейской лите-

ратуры. Сто лет назад Флобер написал в письме к

любовнице:

 serait savant si

 connaissait

 seulement cinq a six livres» — «Каким ученым можно

было бы стать, зная как следует пять-шесть книг».

Читатель должен замечать подробности и любоваться

ими. Хорош стылый свет обобщения, но лишь после

того, как при солнечном свете заботливо собраны все

мелочи. Начинать с готового обобщения — значит при-

ступить к делу не с того конца, удалиться от книги, даже

не начав ее понимать. Что может быть скучнее и неспра-

ведливее по отношению к автору, чем, скажем, браться

за «Госпожу Бовари», наперед зная, что в этой книге

обличается буржуазия. Нужно всегда помнить, что во

всяком произведении искусства воссоздан новый мир,

и наша главная задача — как можно подробнее узнать

этот мир, впервые открывающийся нам и никак впря-

мую не связанный с теми мирами, что мы знали прежде.

Этот мир нужно подробно изучить

 тогда и

тогда начинайте думать о его связях с другими мирами,

другими областями знания.

Теперь другой вопрос: можно ли извлечь из романов

сведения о странах и их истории? Неужели кто-то еще

наивно полагает, что из тех пухлых бестселлеров, кото-

рые нам на каждом шагу подсовывают книжные клубы

24 ВЛАДИМИР НАБОКОВ

под видом исторических романов, можно что-нибудь

узнать о прошлом? Можно ли доверять той картине

помещичьей Англии с баронетами и садовой архитекту-

рой, которую оставила Джейн Остен, если все ее знания

о жизни ограничивались гостиной священника? Или

«Холодный дом», фантастические сцены на фоне фан-

тастического Лондона, — можно ли считать его очерком

жизни Лондона столетней давности? Конечно, нет. То

же самое относится и к другим романам. Истина состоит

в том, что великие романы — это великие сказки, а

романы в нашем курсе — величайшие сказки.

Время и пространство, краски времен года, движе-

ния мышц и мысли — все это (насколько можно судить,

и мне кажется, тут нет ошибки) для писателя, наде-

ленного высоким даром, не традиционные понятия,

извлеченные из общедоступной библитеки расхожих

истин, но ряд уникальных открытий, для которых гени-

альный мастер сумел найти уникальный же способ

выражения. Удел среднего писателя — раскрашивать

клише: он не замахивается на то, чтобы заново изобрес-

ти мир — он лишь пытается выжать все лучшее из

заведенного порядка вещей, из опробованных другими

шаблонов вымысла. Разнообразные сочетания, которые

средний литератор способен выстроить в заранее за-

данных рамках, бывают не лишены своеобразного ми-

молетного очарования, поскольку средним читателям

нравится, когда им в привлекательной оболочке препод-

носят их собственные мысли. Но настоящий писатель,

который заставляет планеты вертеться, лепит человека

и, пока тот спит, нещадно мнет его ребро, — такой

писатель готовыми ценностями не располагает: он дол-

жен сам их создать. Писательское искусство — вещь

совершенно никчемная, если оно не предполагает уме-

ния видеть мир прежде всего как кладовую вымысла.

Если материя этого мира и реальна (насколько реаль-

ность вообще возможна), то она отнюдь не является

целостной данностью: это хаос, которому автор говорит:

«Пуск!» — и мир начинает вспыхивать и плавиться. Он

переменился в самом своем атомном составе, а не

просто в поверхностных, видимых частях. Писатель

первым наносит на карту его очертания, дает имена его

элементам. Вот ягоды, они съедобны. Вон там, впереди,

О ХОРОШИХ ЧИТАТЕЛЯХ... 25

кто-то пятнистый метнулся прочь — надо его приру-

чить. А вот то озеро за деревьями я назову «Жемчуж-

ным» или — еще изысканнее — «Сточным». Этот туман

будет горой — и ее надо покорить. Мастер лезет вверх

по нехоженому склону, и там, на ветреной вершине,

встречает — кого бы вы думали? — счастливого и запы-

хавшегося читателя, и они кидаются друг другу в объ-

ятия, чтобы уже вовек не разлучаться — если вовеки

пребудет книга.

В одном провинциальном колледже, куда меня зане-

сло во время затянувшегося лекционного тура, я устроил

небольшой опрос. Я предложил десять определений чи-

тателя; студенты должны были выбрать четыре, каковой

набор, по их мнению, обеспечит хорошего читателя.

Список куда-то задевался, но попробую восстановить

его по памяти. Выберите четыре ответа на вопрос, каким

должен быть и что делать хороший читатель:

1. Состоять членом клуба книголюбов.

2. Отождествлять себя с героем/героиней книги.

3. Интересоваться прежде всего социально-эконо-

мическим аспектом.

4. Предпочитать книги, в которых больше действия

и диалога.

5. Не приступать к чтению, не посмотрев экрани-

зацию.

6. Быть начинающим писателем.
7. Иметь воображение.
8. Иметь хорошую память.
9. Иметь словарь.

10. Иметь некоторый художественный вкус.

Студенты дружно налегли на отзывчивое отождест-

вление, на действие, на социально-экономический и

исторический аспекты. Как вы, без сомнения, уже

догадались, хороший читатель — тот, кто располагает

воображением, памятью, словарем и некоторым худо-

жественным вкусом, причем последний я намерен раз-

вивать в себе и в других при всякой возможности.

Должен оговориться, что слово «читатель» я употреб-

ляю весьма свободно. Пусть это покажется странным,

но книгу вообще нельзя

 читать

 — ее можно только

перечитывать. Хороший читатель, читатель отборный,

соучаствующий и созидающий, — это перечитыватель.

26 ВЛАДИМИР НАБОКОВ

Сейчас объясню, почему. Когда мы в первый раз читаем

книгу, трудоемкий процесс перемещения взгляда слева

направо, строчка за строчкой, страница за страницей,

та сложная физическая работа, которую мы проделыва-

ем, сам пространственно-временной процесс осмысле-

ния книги мешает эстетическому ее восприятию. Когда

мы смотрим на картину, нам не приходится особым

образом перемещать взгляд, даже если в ней тоже есть

глубина и развитие. При первом контакте с произведе-

нием живописи время вообще не играет роли. А на

знакомство с книгой необходимо потратить время.

У нас нет физического органа (такого, каким в случае с

живописью является глаз), который мог бы разом во-

брать в себя целое, а затем заниматься подробностями.

Но при втором, третьем, четвертом чтении мы в каком-

то смысле общаемся с книгой так же, как с картиной.

Не будем, однако, путать глаз, этот чудовищный плод

эволюции, с разумом, еще более чудовищным ее дости-

жением. Любая книга — будь то художественное произ-

ведение или научный труд (граница между ними не

столь четкая, как принято думать) — обращена прежде

всего к уму. Ум, мозг, вершина трепетного позвоночни-

ка, — вот тот единственный инструмент, с которым

нужно браться за книгу.

А раз так, мы должны разобраться в том, как работает

ум, когда сумрачный читатель сталкивается с солнеч-

ным сиянием книги. Прежде всего, сумрачное настро-

ение рассеивается и, полный отваги, читатель отдается

духу игры. Нередко приходится делать над собой усилие,

чтобы приступить к книге, особенно если она реко-

мендована людьми, чьи вкусы, по тайному убеждению

юного читателя, скучны и старомодны, но если такое

усилие все-таки делается, оно будет вознаграждено

сполна. Раз художник использовал воображение при

создании книги, то и ее читатель должен пустить в ход

свое — так будет и правильно, и честно.

Что же касается читательского воображения, есть по

меньшей мере две его разновидности. Давайте выясним,

какая из них требуется при чтении. Первая — довольно

убогая, питающаяся простыми эмоциями и имеющая

отчетливо личный характер. (Этот первый тип эмоцио-

нального чтения, в свою очередь, делится на несколько

О ХОРОШИХ ЧИТАТЕЛЯХ... 27

подвидов.) Мы остро переживаем ситуацию, описанную

в книге, поскольку она напоминает о чем-то, что дове-

лось испытать нам или нашим знакомым. Либо опять

же книга оказывается близка читателю потому, что вы-

зывает в его памяти некий край, пейзаж, образ жизни,

которые дороги ему как часть прошлого. Либо — и это

худшее, что может произойти с читателем — он отожде-

ствляет себя с персонажем книги. Я не советовал бы

читателям прибегать к этой разновидности воображения.

Каков же тот единственно правильный инструмент,

которым читателю следует пользоваться? Это — безлич-

ное воображение и эстетическое удовольствие. Следует

стремиться, как мне кажется, к художественно-гармо-

ническому равновесию между умом читателя и умом

автора. Следует оставаться немного в стороне, находя

удовольствие в самой этой отстраненности, и оттуда с

наслаждением, — переходящим в страсть, исторгающим

слезы и бросающим в дрожь, — созерцать глубинную

ткань шедевра. Разумеется, полной объективности тут

быть не может. Все ценное в какой-то степени всегда

субъективно. Мне могло присниться, что вы сидите

здесь; или я — привидевшийся вам кошмар. Я лишь

хочу сказать, что читатель должен уметь вовремя обуз-

дывать свое воображение, а для этого нужно ясно пред-

ставлять тот особый мир, который предоставлен в его

распоряжение автором. Нужно смотреть и слушать,

нужно научиться видеть комнаты, одежду, манеры оби-

тателей этого мира. Цвет глаз Фанни Прайс в «Мэнс-

филд-парке», обстановка ее холодной комнатки — все

это очень важно.

У каждого свой душевный склад, и я скажу вам сразу,

что для читателя больше всего подходит сочетание ху-

дожественного склада с научным. Неумеренный худо-

жественный пыл внесет излишнюю субъективность в

отношение к книге, холодная научная рассудочность

остудит жар интуиции. Но если будущий читатель со-

вершенно лишен страстности и терпения — страстности

художника и терпения ученого, — он едва ли полюбит

великую литературу.

Литература родилась не в тот день, когда из неандер-

тальской долины с криком: «Волк, волк!» — выбежал