Файл: Лекции по зарубежной литературе_Набоков В_2000 -512с.pdf

ИСКУССТВО ЛИТЕРАТУРЫ

И

В

сякий раз, когда ровное течение времени вдруг раз-

ливается мутным половодьем и наши подвалы затоп-

ляет история, люди серьезные задумываются о значении

писателя для народа и человечества, а самого писателя

начинает тревожить его долг. Писателя я имею в виду

абстрактного. Кого мы можем вообразить конкретно,

особенно из немолодых, те либо до того упоены своим

гением, либо до того смирились со своей бездарностью,

что долгом уже не озабочены. Невдалеке они уже ясно

видят уготованное судьбой — мраморный пьедестал или

гипсовую подставку. Но возьмем писателя, охваченного

тревогой и интересом. Выглянет ли он из раковины,

чтобы разузнать о погоде? О спросе на вождей? Стоит

ли — и надо ли быть пообщительней?

В защиту регулярного слияния с толпой сказать мож-

но многое — и какой писатель, кроме совсем уж глупого

и близорукого, откажется от сокровищ, обретаемых

благодаря зоркости, жалости, юмору в тесном общении

с ближним. Да и кое-каким сбитым с толку литераторам,

мечтающим о темах поболезненнее, пошло бы на пользу

возвращение в волшебную нормальность родного город-

ка или беседа на прибауточном диалекте с дюжим сыном

полей, если таковой есть в природе. Но при всем при

том я все же рекомендую писателю — не как темницу,

а просто как постоянный адрес — пресловутую башню

из слоновой кости, при наличии, разумеется, телефона

и лифта — вдруг захочется выскочить за вечерней газе-

той или позвать приятеля на шахматную партию, мысль

о которой навевают и абрис и материал резной обители.

466 ВЛАДИМИР НАБОКОВ

Итак, перед нами жилище приятное, тихое, с грандиоз-

ной круговой панорамой, уймой книг и полезных до-

машних устройств. Но чтобы было из чего башню

построить, придется прикончить десяток-другой сло-

нов. Прекрасный экземпляр, который я намерен под-

стрелить ради тех, кто не прочь понаблюдать за охотой,

довольно-таки невероятная помесь слона и двуногого.

Имя ему — здравый смысл.

Осенью

 года Ной Вебстер дал выражению «здра-

вый смысл» такое определение: «дельный, основатель-

ный, обиходный смысл... свободный от пристрастности

и хитросплетений ума. <...> Иметь

 — стоять обеими

ногами на земле». Портрет оригиналу скорее льстящий,

поскольку читать биографию здравого смысла нельзя

без отвращения. Здравый смысл растоптал множество

нежных гениев, чьи глаза восхищались слишком ранним

лунным отсветом слишком медленной истины; здравый

смысл пинал прелестнейшие образцы новой живописи,

поскольку для его прочно стоящих конечностей синее

дерево — признак психопатии; по наущению здравого

смысла уродливое, но могучее государство крушило

привлекательных, но хрупких соседей, как только исто-

рия предоставляла шанс, которым грех не воспользо-

ваться. Здравый смысл в принципе аморален, поскольку

естественная мораль так же иррациональна, как и воз-

никшие на заре человечества магические ритуалы.

В худшем своем варианте здравый смысл общедоступен

и потому он спускает по дешевке все, чего ни коснется.

Здравый смысл прям, а во всех важнейших ценностях и

озарениях есть прекрасная округленность — например,

Вселенная или глаза впервые попавшего в цирк ребенка.

Полезно помнить, что ни в этой, более того — ни в

одной комнате мира нет ни единого человека, кого в

некой удачно выбранной точке исторического про-

странства-времени здравомыслящее большинство в сво-

ем праведном гневе не осудило бы на смерть. Окраска

кредо, оттенок галстука, цвет глаз, мысли, манеры,

говор где-нибудь во времени или в пространстве непре-

менно наткнутся на роковую неприязнь толпы, которую

бесит именно это. И чем ярче человек, чем необычней,

тем ближе он к плахе. Ибо на «странное» всегда откли-

кается «страшное». От кроткого пророка, от чародея в

ИСКУССТВО ЛИТЕРАТУРЫ... 467

пещере, от гневного художника, от упрямого школьника

исходит одна и та же священная угроза. А раз так, то

благословим их, благословим чужака, ибо естественный

ход эволюции никогда бы не обратил обезьяну в чело-

века, окажись обезьянья семья без урода Чужак — это

всякий, чья душа брезгует давать положенный породе

приплод, прячет в глубине мозга бомбу; и поэтому я

предлагаю просто забавы ради взять и аккуратно уро-

нить эту частную бомбу на образцовый город здравого

смысла. В ослепительном свете взрыва откроется масса

любопытного; на краткий миг наши более штучные

способности оттеснят хамоватого выскочку, коленями

стиснувшего шею Синдбада в той борьбе без правил, что

идет между навязанной личностью и личностью собст-

венной. Я победоносно смешиваю метафоры, потому

что именно к этому они и стремятся, когда отдаются

ходу тайных взаимосвязей — что, с писательской точки

зрения, есть первый положительный результат победы

над здравым смыслом.

Вторым результатом будет то, что после такой победы

иррациональная вера в то, что человек по природе добр

(это авторитетно отрицают фарсовые плуты по имени

Факты) — уже не просто шаткий базис идеалистических

философий. Эта вера превращается в прочную и радуж-

ную истину. А это значит, что добро становится цент-

ральной и осязаемой частью вашего мира, — мира, в

котором на первый взгляд нелегко узнать современный

мир сочинителей передовиц и прочих бодрых песси-

мистов, заявляющих, что не очень-то, мягко говоря,

логично рукоплескать торжеству добра, когда нечто,

известное как полицейское государство или коммунизм,

пытается превратить планету в пять миллионов квадрат-

ных миль террора, тупости и колючей проволоки. И к

тому же, скажут они, одно дело — нежиться в своей

частной Вселенной, в уютнейшем уголке укрытой от

обстрелов и голода страны, и совсем другое — стараться

не сойти с ума среди падающих в ревущей и голосящей

темноте домов. Но в том подчеркнуто и неколебимо

алогичном мире, который я рекламирую как жилье для

души, боги войны нереальны не оттого, что они удобно

удалены в физическом пространстве от реальности на-

стольной лампы и прочности вечного пера, а оттого, что

468 ВЛАДИМИР НАБОКОВ

я не в силах вообразить (а это аргумент весомый)

обстоятельства, которые сумели бы посягнуть на этот

милый и восхитительный, спокойно пребывающий

мир, — зато могу вообразить без всякого труда, как

 мои

сомечтатели, тысячами бродящие по земле, не отрека-

ются от наших с ними иррациональных и изумительных

норм в самые темные и самые слепящие часы физиче-

ской опасности, боли, унижения, смерти.

В чем же суть этих иррациональных норм? Она — в

превосходстве детали над обобщением, в превосходстве

части, которая живее целого, в превосходстве мелочи,

которую человек толпы, влекомой неким общим стрем-

лением к некой общей цели, замечает и приветствует

дружеским кивком. Я снимаю шляпу перед героем, ко-

торый врывается в горящий дом и спасает соседского

ребенка, но я жму ему руку, если пять драгоценных

секунд он потратил на поиски и спасение любимой

игрушки этого ребенка. Я вспоминаю рисунок, где па-

дающий с крыши высокого здания трубочист успевает

заметить ошибку на вывеске и удивляется в своем

стремительном полете, отчего никто не удосужился ее

исправить. В известном смысле мы все низвергаемся к

смерти — с чердака рождения и до плиток погоста — и

вместе с бессмертной Алисой в Стране Чудес дивимся

узорам на проносящейся мимо стене. Эта способность

удивляться мелочам — несмотря на грозящую гибель —

эти закоулки души, эти примечания в фолианте жиз-

ни — высшие формы сознания, и именно в этом состо-

янии детской отрешенности, так непохожем на здравый

смысл и его логику, мы знаем, что мир хорош.

В этом изумительно абсурдном мире души математи-

ческим символам нет раздолья. При всей гладкости

хода, при всей гибкости, с какой они передразнивают

завихрения наших снов и кванты наших соображений,

им никогда по-настоящему не выразить то, что их

природе предельно чуждо, — поскольку главное наслаж-

дение творческого ума — в той власти, какой наделяется

неуместная вроде бы деталь над вроде бы господству-

ющим обобщением. Как только здравый смысл с его

счетной машинкой спущен с лестницы, числа уже не

досаждают уму. Статистика подбирает полы и в сердцах

удаляется. Два и два уже не равняются четырем, потому

ИСКУССТВО ЛИТЕРАТУРЫ... 469

что равняться четырем они уже не обязаны. Если они

так поступали в покинутом нами искусственном мире

логики, то лишь по привычке: два и два привыкли

равняться четырем совершенно так же, как званые на

ужин гости предполагают быть в четном числе. Но я зову

числа на веселый пикник, где никто не рассердится,

если два и два сложатся в пять или в пять минус

замысловатая дробь. На известной стадии своей эволю-

ции люди изобрели арифметику с чисто практической

целью внести хоть какой-то человеческий порядок в

мир, которым правили боги, путавшие, когда им взду-

мается, человеку все карты, чему он помешать никак не

мог. С этим то и дело вносимым богами неизбежным

индетерминизмом он смирился, назвал его магией и

спокойно подсчитывал выменянные шкуры, штрихуя

мелом стену пещеры. Боги пусть себе вмешиваются, но

он по крайней мере решил придерживаться системы,

которую ради того только, чтобы ее придерживаться, и

изобрел.

Потом, когда

 тысячи веков и боги ушли

на сравнительно приличную пенсию, а человеческие

вычисления становились все акробатичнее, математика

вышла за исходные рамки и превратилась чуть ли не в

органическую часть

 мира, к которому прежде толь-

ко прилагалась. От чисел, основанных на некоторых

феноменах, к которым они случайно подошли, посколь-

ку и мы сами случайно подошли к открывшемуся нам

мировому узору, произошел переход к миру, целиком

основанному на числах, — и никого не удивило стран-

ное превращение наружной сетки во внутренний скелет.

Более того, в один прекрасный день, копнув поглубже

где-нибудь около талии Южной Америки, лопата удач-

ливого геолога того и гляди зазвенит, наткнувшись на

прочный экваторный обруч. Есть разновидность бабо-

чек, у которых глазок на заднем крыле имитирует каплю

влаги с таким сверхъестественным совершенством, что

пересекающая крыло линия слегка сдвинута именно

там, где она проходит сквозь это пятно или — лучше

сказать — под ним: кажется, что этот отрезок смещен

рефракцией, словно мы видим узор на крыле сквозь

настоящую шаровидную каплю. В свете странной ме-

таморфозы, превратившей точные науки из объектив-