Файл: Лекции по зарубежной литературе_Набоков В_2000 -512с.pdf

СЕРВАНТЕС 485

Наверное, стоит окинуть беглым взглядом мир сло-

весности между 1605 и 1615 годами — датами выхода

двух частей «Дон Кихота». Вот что поражает вообра-

жение наблюдателя: почти болезненный разгул соне-

тотворчества по всей Европе — в Италии, Испании,

Англии, Польше, Франции; достойная удивления, но не

окончательного презрения страсть заключать образ, чув-

ство, идею в четырнадцатистрочную клетку, за золоче-

ную решетку пяти или семи рифм — пяти в романских

странах, семи в Англии.

Обратимся к Англии. В ослепительном закатном за-

реве елизаветинских времен уже написана или пишется

череда несравненных шекспировых трагедий: «Гамлет»

(1601), «Отелло» (1604), «Король Лир» (1605), «Макбет»

(1606). (Выходит, что безумный рыцарь Сервантеса и

безумный царь Шекспира могли создаваться одновре-

менно.) А в раскидистой тени Шекспира подрастали

Бен Джонсон, Флетчер и другие драматурги — густой

подлесок гения. В 1609 году были изданы сонеты Шекс-

пира — высшее достижение жанра, а в 1611-м вышла

Библия короля Якова — влиятельный памятник прозы.

Мильтон родился в 1608 году, между изданиями первой

и второй частей «Дон Кихота». В английской Вирджин-

ской колонии капитан Джон Смит в 1608 году выпустил

«Правдивый рассказ», а в

 — «Карту Вирджинии».

Он сложил сагу о Покахонтас

1

 и был хоть и неуклюжим,

но сильным рассказчиком, первым певцом фронтира в

этой стране.

Для Франции десятилетие было временем короткого

упадка между двумя великими эпохами вслед за вос-

хитительно яркой эрой поэта Ронсара и эссеиста Мон-

теня. Поэзия умирала пристойной смертью на руках у

бледных гладкописцев, ловко рифмующих, но с не-

мощным воображением — как знаменитый и влиятель-

ный Малерб. Тон задавали нелепые чувствительные

романы вроде «Астреи» Оноре д'Юрфе. Следующий

по-настоящему великий поэт — Лафонтен — еще не

родился, а пьесы Мольера и Расина еще не увидели

сцены.

В Италии, где длилась эпоха угнетения и тирании,

начавшаяся в середине XVI века, где мысль была под

 Дочь индейского вождя, спасла жизнь капитану Смиту

486 ВЛАДИМИР НАБОКОВ

подозрением, а высказанная мысль — в оковах, — там
в оное десятилетие царила напыщенная поэзия, так что,
кроме вычурных метафор и натянутых выдумок Дж. Ма-
рино и его приверженцев, нечего и вспомнить. Десять
лет назад поэт Торквато Тассо окончил свою трагически

неумелую жизнь, а совсем недавно (в 1600-м) сожгли на
костре великого вольнодумца Джордано Бруно.

Что касается Германии, никаких великих писате-

лей там нет в эти десять лет, которые можно считать

преддверием так называемого немецкого Возрождения
(1600—1740). Разные второстепенные поэты перепевали
французскую литературу, множество литературных об-
ществ составлялось по итальянскому образцу.

В России между горячечными посланиями Ивана

Грозного (конец XVI века) и рождением величайшего
из писателей Руси (до Возрождения XIX века) протопо-
па Аввакума

 в затянувшуюся эпоху гнета и

обособленности, мы можем различить только аноним-
ные сказки и повествования в белых стихах, которыми
сказители нараспев прославляли богатырей (древней-
ший текст такой «былины» был записан в

 году для

англичанина Ричарда Джеймса). В России, как и в Гер-
мании, литература была еще в зародыше.

ОБОБЩЕНИЕ КРИТИЧЕСКИХ ОТКЛИКОВ

Некоторые критики (расплывчатое, давно почившее

меньшинство) пытались доказать, что «Дон Кихот» все-
го лишь безвкусный фарс. Другие объявляли «Дон Ки-
хота» величайшим из романов. Сто лет назад один
восторженный французский критик, Сент-Бев, назвал
его «Библией человечества». Не будем поддаваться ча-
рам этих заклинателей.

Переводчик Сэмюэл Путнам в Викинговом издании

хвалит книги о «Дон Кихоте» Белла и Кратча

1

. Я резко

возражаю против многого в этих книгах. Я не согласен
с утверждениями вроде того, что «тонкостью воспри-

ятия, изяществом ума, живостью воображения и изыс-

 A. F. G.

 Cervantes Norman. University of Oklahoma Press, 1947,

Krutch J. W.

 Five Masters: A Study in the Mutations of the Novel. N.Y.,

1930.

СЕРВАНТЕС 487

канностью юмора [Сервантес] не уступал Шекспиру».
Ну нет — даже если свести Шекспира к одним коме-

диям, Сервантес сильно отстает по всем пунктам. «Дон

Кихот» всего лишь оруженосец «Короля Лира», и ору-

женосец хороший. Шекспир и Сервантес ровня толь-

ко в одном: в силе воздействия, духовного влияния.
Я имею в виду ту длинную тень, которую отбрасывает
на восприимчивое потомство созданный образ, чья жизнь
может продолжаться независимо от самой книги. Прав-

да, пьесы Шекспира будут жить и без падающей от них
тени.

Было замечено, что оба писателя умерли в день

св. Георгия в 1616 году, «заключив союз для истребле-
ния дракона лживых видимостей», как затейливо, но
неверно пишет Белл. Не помышляя об истреблении

дракона, и Сервантес и Шекспир — каждый на свой
лад — выгуливали на поводке этого милого зверя,

чтобы слова навечно сберегли его переливчатую чешую
и грустный взгляд (кстати, хотя днем смерти обоих
считается 23 апреля — мой день рождения, но Сервантес
и Шекспир умерли по разным календарям и между
двумя датами — десятидневный разрыв).

Вокруг «Дон Кихота» раздается гулкий звон скрещи-

вающихся мнений — иногда с призвуком здравого, но
прозаического рассудка Санчо, иногда напоминая о
ярости Дон Кихота, нападающего на мельницы. Като-

лики и протестанты, тощие мистики и тучные политики,

благонамеренные, но велеречивые и безжизненные кри-
тики, вроде Сент-Бева, Тургенева и Брандеса, и тьмы
сварливых ученых излагали свои мнения о книге и
создавшем ее человеке. Есть те, кто вместе с Обри

Беллом думают, что нельзя создать шедевр без помощи
Вселенской Церкви; он хвалит «снисходительность и

терпимость церковных цензоров в Испании» и заявляет,
что Сервантес и его герой были добрыми католиками в
лоне доброй Контрреформации. Но есть и грубоватые

протестанты, которые, напротив, намекают, будто у
Сервантеса были какие-то связи с реформатами. Далее,

Белл утверждает, что мораль книги — в том, что Дон
Кихот слишком много на себя берет, безумно стремясь
к общему благу, ибо радеть о нем надлежит одной лишь

488 ВЛАДИМИР НАБОКОВ

церкви. Эта же школа заявляет, что Сервантесу было до
инквизиции так же мало дела, как драматургу Лопе де

 или живописцу Веласкесу, и поэтому насмешки

над священниками в романе — это добродушный, до-

машний юмор, в прямом смысле слова дело семейное,
монастырские остроты, шалости на лужайке. Но другие
критики упрямо защищают противоположную точку
зрения и стараются доказать (не очень успешно), что в
«Дон Кихоте» Сервантес бесстрашно обнаружил свое
презрение к тому, что суровый протестантский ком-

ментатор Даффилд называет «римскими ритуалами» и
«поповской тиранией»; и он же заключает, что не один
только Дон Кихот был маньяком, но что и всю «Ис-
панию в XVI веке наводняли помешанные того же
толка, "мономаньяки"», поскольку «король, инквизиция,
знать, кардиналы, священники, монахини... — все были
одержимы, — с напором продолжает критик, — одной
властной и всесильной идеей, будто путь на небеса

проходит через ту дверь, ключи от которой хранятся у

Мы не встанем на эту пыльную тропу набожных и

вольнодумных, фривольных и возвышенных обобще-
ний. На самом-то деле не так уж важно, был ли Серван-

тес хорошим католиком или дурным — более того,

неважно и был ли он хорошим или дурным человеком;
не придаю я особого значения и его взглядам на совре-
менную ему жизнь. Лично я более склонен разделить то
мнение, что современность его не очень-то беспокоила.
А что нас занимает, так это сама книга, определенный

испанский текст в более или менее верном английском
переводе. Конечно, отправляясь от этого текста, мы
столкнемся и с некоторыми моральными положениями,
которые должно оценивать в свете, распространяющем-
ся за рамки самой книги, и мы не дрогнем, наткнувшись
на эти шипы.

 n'est rien —

 est tout»

(«Создатель — ничто, создание — все»), — сказал Фло-
бер. Многие сторонники искусства для искусства таят в
себе отчаявшегося моралиста, и в нравственности «Дон
Кихота» есть нечто, освещающее мертвенной синью
лабораторных ламп гордую плоть отдельных пассажей.
Мы еще скажем о жестокости книги.

СЕРВАНТЕС 489

ОБЩИЕ ЗАМЕЧАНИЯ О ФОРМЕ

Романы можно разделить на «одноколейные» и «мно-

гоколейные».

В одноколейных — только одна линия человеческой

В многоколейных — таких линий две или больше.

Одна или многие судьбы могут непрерывно присут-

ствовать в каждой главе, или же автор может применять
прием, который я называю большой или малой стрел-
кой.

Малая — когда главы, в которых деятельно присут-

ствует основная жизнь (или жизни), чередуются с гла-
вами, в которых второстепенные персонажи обсуждают
эти центральные судьбы.

Большая — когда в многоколейном романе автор

полностью переключается с рассказа об одной жизни на
рассказ о другой и потом обратно. Судьбы многих
персонажей могут подолгу развиваться врозь, но много-
колейному роману, как литературной форме, присуще

то, что раньше или позже эти многочисленные жизни
должны пересечься.

«Госпожа Бовари», например, — это одноколейный

роман почти без стрелок. «Анна Каренина» — многоко-
лейный с большими стрелками. Что же такое «Дон

Кихот»? Я бы назвал его полутораколейным романом с
редкими стрелками. Рыцарь и оруженосец, в сущности,
составляют одно целое, и в любом случае оруженосец
только подыгрывает хозяину; правда, в известный мо-
мент во второй части они расходятся. Стрелки при этом
не слишком плавные: автор неловко снует от острова

Санчо к замку Дон Кихота и все заинтересованные

лица — автор, герои, читатель — испытывают под-
линное облегчение, когда наша пара воссоединяется

и возвращается к естественному сочетанию «рыцарь-
оруженосец».

Если рассматривать тонкости уже не смысла, а ре-

месла, то современные романы можно разделить на

такие разряды: семейные, психологические (они часто

написаны от первого лица), романы тайн и т. д. Выдаю-
щиеся книги обычно оказываются соединением не-
скольких разных видов. Как бы то ни было, постараемся