Файл: Дипломная работа антологическая лирика н. Ф. Щербины выполнила студентка 5 курса очного отделения.doc
Добавлен: 22.11.2023
Просмотров: 151
Скачиваний: 3
ВНИМАНИЕ! Если данный файл нарушает Ваши авторские права, то обязательно сообщите нам.
Счастлив! ты мертв упал на гибельный трофей!
[Батюшков,1977, с. 227].
Близость к «антологическому роду» поэзии стихотворения «Судьба Одиссея» (1814) Кибальник обуславливает связью с его оригиналом – эпиграммой Шиллера «Одиссей» (1795), «выполненной элегическим дистихом, но Батюшков амплифицирует ее и несколько дисгармонирует стих» [Кибальник, 1990, с. 68]. В примечаниях к стихотворению указаны ритмические и метрические особенности стихотворения, а также специфика содержания стихотворения: «разностопный ямб придает тексту большую афористичность; описательные и обобщающие строки различаются метрически. В стихотворении подразумевается сходство судьбы Одиссея с собственной (военные походы, пребывание вне родины, возвращение)» [Семенко, 1977, с. 544]. Осмысление своей собственной жизни происходит на мифологическом, завуалированном уровне. Основной темой стихотворения является тема судьбы, рока, довлеющего над человеческой жизнью, а также тема утраты родины и стремления вновь обрести ее:
Казалось, победил терпеньем рок жестокой
И чашу горести до капли выпил он;
Казалось, небеса карать его устали,
И тихо сонного домчали
До милых родины давножеланных скал.
Проснулся он: и что ж? отчизны не познал
[Батюшков, 1977, с. 234].
К антологической лирике Кибальник относит стихотворения Батюшкова, написанные в 1815 году «Мой гений» и «Пробуждение». «С точки зрения стихотворной формы они совершенно идентичны. Шестнадцать стихов четырехстопного ямба с чередованием женских и мужских рифм, сходные ритмические схемы (расположение пиррихиев и спондеев совпадает), однородные синтаксические конструкции с анафорическими зачинами и сходная концовка с присоединительным союзом – все это означает, что здесь мы имеем дело с устойчивой поэтической формой Батюшкова» [Кибальник, 1990, с. 68]. Своеобразна и жанровая специфика данных стихотворений. Идиллические, пасторальные светлые картины соединены с печальными, элегическими размышлениями лирического «я» поэта о любви, противопоставленной «памяти рассудка» или «гордому уму»:
О память сердца! ты сильней
Рассудка памяти печальной,
И часто сладостью своей
Меня в стране пленяешь дальной [Батюшков, 1977, с. 220].
Моей пастушки несравненной
Я помню весь наряд простой,
И образ милый, незабвенный,
Повсюду странствует со мной [Батюшков, 1977, с. 221].
Ни сладость розовых лучей
Предтечи утреннего Феба,
Ни кроткий блеск лазури неба,
Ни запах веющий с полей [Батюшков, 1977, с. 231].
И гордый ум не победит
Любви, холодными словами [Батюшков, 1977, с. 231].
Кибальник связывает обращение Батюшкова к Греческой Антологии со стремлением к гармонизации стиха в малых лирических формах. Тринадцать переводов поэта из Антологии вошли брошюру «О Греческой Антологии», подготовленную Батюшковым совместно с С.С. Уваровым. Батюшков переводил с вошедших в брошюру французских стихотворных переложений Уварова, который использовал непосредственно греческие тексты в изданиях Брунка и Якобса. Однако переводы Батюшкова были попыткой перевода в духе самой Антологии. Публикация преследовала не только художественные, но и исторические цели, а именно, дать ясное представление об Антологии, которая для Батюшкова и Уварова была, прежде всего, выражением «нравственного бытия народа» [подр. см.: Кибальник, 1990, с. 69]. В статье «Речь о влиянии легкой поэзии на язык» Батюшков говорит об искусстве как духовном наследии каждого человека: «счастливые произведения творческого ума не принадлежат одному народу исключительно, но делаются достоянием всего человечества» [Батюшков, 1977, с. 9]. Те же мысли высказывает и Белинский в статье «Римские элегии»: «Дух человеческий всегда один и тот же, в каких бы формах он не являлся» [Белинский, 1954, с. 235].
«В обители ничтожества унылой», «Где слава, где краса, источник зол твоих?», «Увы! глаза, потухшие в слезах», стихотворения входящие в состав цикла Батюшкова «Из греческой антологии» (1817, 1818), Кибальник определяет как антологические элегии, лишь о характере нескольких стихотворений цикла, а именно, «Куда, красавица? – За делом, не узнаешь», «Сокроем навсегда от зависти людей» и «С отвагой на челе и с пламенем в крови», Кибальник говорит как о близком к эпиграмматическому [подр. см.: Кибальник, 1990, с. 70]. В этом цикле Батюшков вводит читателя в тонкий, легкий, стройный и ясный мир поэтического искусства, знакомя читателя с самым духом античности. Формы его стихов отточены, внешняя сторона стихотворений гармонично соединяется с внутренней, содержательной. Все тринадцать стихотворений подобны стройному, убаюкивающему потоку. «До Пушкина не было у нас ни одного поэта с таким классическим тактом, с такою пластичною образностию в выражении, с такою скульптурною музыкальностию, если можно так выразиться, как Батюшков» [Белинский, 1954, с. 254]. Осмыслению лирического «я» поэта подвергаются такие темы как смерть и вместе с ней боль утраты, любовь в различные периоды человеческой жизни. «Большинство эпиграмм, избранных для перевода, любовные. Не случайно шесть из тринадцати принадлежат перу признанного мастера любовной эпиграммы – Павла Силенциария. Оригиналы двух пьес (4-й – «Явор к прохожему» и 5-й – «Нереиды на развалинах Коринфа») представляют собой декламационные эпиграммы, а источники 1-й («В обители ничтожества унылой») и 13-й («С отвагой на челе и с пламенем в крови») являются эпитафиями» [Кибальник, 1990, с. 70]. По мнению Кибальника «переводы Батюшкова из Антологии были ближе по духу к поэзии древних, чем французские переложения Уварова. Однако основное отличие Батюшкова от Уварова заключается в том, что в статику оригинала, скованного законами французского классицизма, Батюшков привносил динамический элемент» [Кибальник, 1990,с. 72, 73]. «Цикл «Из Греческой Антологии» имел большое значение для дальнейшего развития русской антологической поэзии и – шире – для русской поэзии вообще» [Кибальник, 1990,с. 74].
К антологической лирике относятся также стихотворения «Ты пробуждаешься, о Байя, из гробницы...» (1819), «Подражания древним» (1821), «Ты знаешь, что изрек» (1821 или 1823 – 1824). Кибальник определяет жанровую специфику этих стихотворений Батюшкова как антологические миниатюры [подр. см.: Кибальник, 1990, с. 85]. Действительно, Батюшков использует малую стихотворную форму, от пяти до восьми строк, в тоже время в этой малой стихотворной форме заключена, можно даже сказать, целая философская концепция, словно в красивой оправе драгоценный камень. Так, например, в стихотворении «Когда в страдании девица отойдет» заключена мысль о неизбежности смерти, контрастно противопоставленной образу легких, нежных цветов, символизирующих мимолетность, хрупкость человеческой жизни:
Когда в страдании девица отойдет
И труп синеющий остынет, –
Напрасно на него любовь и амвру льет,
И облаком цветов окинет.
Бледна, как лилия в лазури василько,
Как восковое изваянье;
Нет радости в цветах для вянущих перстов,
И суетно благоуханье [Батюшков, 1977, с. 252].
Лира Батюшкова обращена также и к анакреонтической лирике, содержащей эпикурейские темы и мотивы, в таких стихотворениях как «К друзьям» (1817), «Веселый час» (1806 – 1810), «Источник» (1810), «К другу» (1815), «Мечта» (1802 или 1803), «Мои пенаты» (1811 – 1812), «К Ж<уковско>му» (1812), «Разлука» (1812 – 1813), «Элизий» (1810) и других. Характеризуя Батюшкова как создателя анакреонтической лирики, Пушкин А.С. называет поэта «Философ резвый и пиит / Парнасский счастливый ленивец» [Пушкин, 1969-а, с. 35]. Действительно, такая характеристика является справедливой, однако лирика Батюшкова глубже, тоньше, нежели лирика просто относящаяся к анакреонтической. Нередко мотивы любви, веселья, пира вплетаются в тематическое полотно стихотворения для того, чтобы раскрыть совсем иную тему. Так, например, в стихотворении «Веселый час» за внешней картиной, изображающей бурный пир с «златыми чашами в руках», «с любовью, с дружбой на устах», «морем светлого вина», весельем, подвластным Вакху, кроются грустные мысли о бренности, скоротечности жизни. Неслучайно и название стихотворения, предопределяющее основную тему: «Веселый час».
Умру, и все умрет со мной!..
Но вы еще, друзья, со мною
Под тенью тополей густою,
С златыми чашами в руках,
С любовью, с дружбой на устах [Батюшков, 1977, с. 227 – 229].
Батюшков также как и Державин прокладывает дальнейший путь развития антологической лирики, в тоже время, привнося в нее что-то новое, а именно, наполняя ее внутренней психологией. Основной формой его лирики, наряду с «эпиграмматической поэзией», включающей в себя такие жанры как идиллия, элегия и послание,
является жанр антологической миниатюры, включающий в себя небольшое количество строк, но какую-то сложную идею, как правило (у самого Батюшкова), созданную при помощи контрастного противопоставления двух противоположных явлений. Кибальник своеобразие данной жанровой формы: «антологическая миниатюра является глубоко лирической жанровой формой антологической поэзии» [Кибальник, 1990, с. 180].
«Жанрово-стилистическая форма антологической миниатюры, утвержденная в русской поэзии Батюшковым, стала особенно популярной в 1820-е годы после выхода в свет брошюры «О Греческой Антологии» [Кибальник, 1990, с. 85].
Творчество Жуковского В.А. (1783 – 1852) также было подвержено влиянию поэзии античных авторов. К антологической лирике Жуковского согласно Кибальнику следует относить лирику, входящую в состав двух циклов, а именно, стихотворения из альбома, подаренного Е.П. Ростопчиной и «Эолова арфа». Кибальник определяет жанровую специфику стихотворений Жуковского, созданных в духе античной лирики, как «антологические эпиграммы». «Среди них и переводы (из Гете, Гердера, неизвестного шведского поэта), и оригинальные произведения, создававшиеся поэтом на протяжении двух десятилетий» [Кибальник,1990, с. 140, 151]. Однако в лирике Жуковского встречаются антологические эпиграммы, не входящие в состав двух названных выше сборников. К таким произведениям относятся стихотворения «Обеты» (1821), «Homer» (1829), «Некогда муз угостил у себя Геродот дружелюбно!..» (1830) [Подр. см.: Кибальник, 1990, с. 143]. В традиционном для антологических стихотворений ключе решается тема дружбы, любви, тема бессмертия искусства. Так, в стихотворении «Обеты» дружеский идеал противопоставлен осознанию неизбежности смерти. При этом пафос стихотворения оптимистический: та черта, за которую человек переступает после смерти, воспринимается лирическим героем как счастье:
Будьте, о духи лесов, о нимфы потока,
Верны далеким от вас, доступны близким друзьям!
Нет их, некогда здесь беспечною жизнию живших;
Мы, сменяя их, им вслед смиренно ко счастью идем
[Жуковский, 1980, с. 297].
Любовь воспринимается лирическим героем как единственная прелесть жизни, одухотворяющая человека:
С нами, Любовь, обитай, богиня радости чистой!
Жизни прелесть она, близко далекое с ней!
[Жуковский, 1980, с. 297].
Тема поэта и поэзии в стихотворениях «Homer» и «Некогда муз угостил у себя Геродот дружелюбно!..» основана на мысли о бессмертии искусства. Элемент историзма проявляется в приеме использования имен Гомера, древнегреческого поэта, и Геродота, древнегреческого историка. Песни Гомера воплощают собой незыблемую ценность искусства, объединяющую все песни мира:
Веки идут, и веки уходят, а пенье Гомера
Все раздается, и свеж, вечен Гомеров венец.
Долго думав, природа вдруг создала и, создавши,
Молвила так: одного будет Гомера на земле!
[Жуковский, 1980, с. 308].
В антологический цикл Жуковского «Эолова арфа» входят стихотворения, написанные приблизительно в 1828 году: «Могила», «Любовь», «К младенцу», «Утешение», «К сестрам и братьям», «Жалоба», «Тоска» и «Стремление». Кибальник обращает внимание на тематическую специфику данных стихотворений: «стихи эти представляют собой произведения отвлеченно-моралистического содержания, это стихи-рассуждения» [Кибальник, 1990, с. 151]. Ритмический уровень стихотворений, входящих в цикл «Эолова арфа», достаточно разнообразен. Жуковский использует такие стихотворные размеры как гекзаметр («Могила», «Стремление»), амфибрахий (двустопный – «Любовь», трехстопный – «Жалоба»), хорей (трехстопный – «К сестрам и братьям», четырехстопный – «Тоска») и трехстопный ямб («К младенцу») [Подр. см.: Кибальник, 1990, с. 152]. В то же время стихотворения этого цикла обладают внутренним тематическим единством, целостностью: «Венец человеческой жизни – могила; содержание ее – любовь; сладостно младенчество, а в горе утешитель – господь; любовь нас связывает с неземным миром, земное бытие кратковременно, молодость радуется весне, а старость чувствует приближение смерти, тайная грусть обнаруживает стремление к потусторонней жизни – таков лирический сюжет цикла» [Кибальник, 1990, с. 152]. В стихотворении «Могила» контрастно противопоставлены два сосуществующих искони мира, а именно мир живых и загробный мир. В жизни человек претерпевает «полную трепета бурю», испытывает «муку любви и блаженство любви». В смерти же люди находят «целебный приют», где «в безмолвно-хранительном мраке могилы безвластен / Рок…» [Жуковский, 1980, с. 304]. Загробный мир является неизбежностью, таким образом, слово «могила» в контексте данного стихотворения является синонимом слова «рок», «судьба»:
В лоне твоем глубоком и темном покоится тайно
Весь человеческий жребий [Жуковский, 1980, с. 304].
В отличие от лирического героя Батюшкова, противопоставляющего смерти роскошь жизни, пышное веселье, лирический герой Жуковского видит в жизни «терзания», «муку любви», «полную трепета бурю»:
«Мы там забываемся сном беспробудным, быть может
Сны прекрасные видя… О! там не кипит, не пылает
Кровь, и терзания жизни не рвут охладевшего сердца»
[Жуковский, 1980, с. 304].