ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 30.11.2023
Просмотров: 783
Скачиваний: 2
ВНИМАНИЕ! Если данный файл нарушает Ваши авторские права, то обязательно сообщите нам.
СОДЕРЖАНИЕ
Глава 1. Основные тенденции общественного развития стран Азии и Африки в Новое время
Экономическое развитие стран Востока в доколониальную эпоху
Особенности экономической эволюции колониальной и полуколониальной периферии
Социальная эволюция стран Востока
Политическая эволюция стран Востока
Роль религии в условиях колониальной зависимости восточных обществ
Религиозная реформация в странах Востока
Глава 2. Страны Дальнего Востока
Глава 3. Юго-Восточная Азия в XVI-XIX вв.
Образование и первый период существования Индокитайского союза (1887-1899 гг.)
XVI-XVII bb. было достаточно четко выражено на Востоке, особенно — в том, что сословия дифференцировались там не столько по их месту в экономике (это было вторичным), сколько по традиционному положению в обществе, образу жизни, престижу и различным
привилегиям (или их отсутствию у низших сословий). С древнейших времен сохранялись почти всюду от Марокко до Японии (иногда — меняя лицо и название) сословия, или их реликты, сословное деление, или его наследие, в более поздних социальных структурах.
Например, в Китае и после XVII в. сохранялись традиционные сословия ученых (ши), земледельцев (нун), ремесленников (гун) и торговцев (шан), а над ними возвышались потомки победителей— «знаменные» (циженъ) маньчжуры, монголы и некоторые китайцы. Ниже всех находился «подлый люд» (цзянъминь). Реально все было гораздо сложнее, ибо в среде «ши», помимо ученых, оказывались также сановники и студенты, в сословии «гун» — хозяева крупных мастерских и кустари-одиночки. Иными словами, классовое деление пробивалось сквозь сословное. Важное значение имели и группы внутри сословий. В частности, высшая группа верховного сословия имела 12 титулов для мужчин и 8 — для женщин, другая группа знати подразделялась на девять рангов. Особую фракцию образовали военные, делившиеся на более привилегированных маньчжуров, менее привилегированных монголов и следовавших за ними китайцев. Значительны были и преимущества чиновников, делившихся на девять классов, каждый из которых имел два ранга. И позже, на рубеже XIX-XX вв., традиционные и социальные общности продолжали доминировать и цепко держать в плену своих связей, ценностей и менталитета нарождавшиеся новые общественные группы. Это создало идеальные условия для процветания бюрократии, бюрократизма, бюрократических нравов во всех слоях многоступенчатой социальной иерархии.
В противоположной части Востока — странах Магриба — сословное деление в основном выражалось в различиях между бедуинами и оседлыми, крестьянами и горожанами, а среди последних — между коренными обитателями и чужаками («барранийя»), пришедшими из других областей. Огромную роль играли различия между племенами «ахль аль-махзен» (люди правительства) и «райя» (подданными), а также между племенами арабов и берберов, в городах представленными группами своих земляков, фактически — формированиями сословного типа. Особым сословием были рабы
, а также — бывшие рабы, делившиеся на африканцев — «генауа»,
принявших ислам, но не поднимавшихся высоко по социальной лестнице, и «мевлед-руми» («урожденных христиан»), т.е. исламизированных европейцев, достигавших самого высокого положения, особенно — в Алжире и Тунисе. Деление населения на мусульман, христиан и иудеев оставалось основополагающим с правовой точки зрения. Но среди мусульман также важную роль играло с XI в. деление на сторонников различных суфийских братств, последователи которых (хва-ны, т.е. «братья») обычно слепо следовали за своими марабутами (дервишами— предводителями), выполнявшими одновременно функции религиозного наставника, учителя жизни, боевого командира и мудреца — носителя божественной благодати («барака»). В Марокко особым сословием стали с XVII в. «фаси», т.е. жители города Фес — наиболее искушенные торговцы, ремесленники и лица интеллектуального труда, образовавшие экономическую и духовную элиту страны. В их ряды (в основном — потомков андалусийских эмигрантов из Гранады) влились в дальнейшем и разные группы близких к ним морисков. В Тунисе и Алжире Мориски также сохраняли свою самобытность и организацию, постепенно (в основном — вследствие экономического упадка) исчезнувшие к XIX в.
Сложный состав населения, его, как правило, многоэтнич-ность, культурная многослойность, утяжелявшая и без того громоздкую структуру социальной иерархии, во многом мешали не только серьезным реформам, но вообще сколько-нибудь значительным изменениям восточного общества. Негативную (объективно) роль играли также самодостаточность государства, жесткость и отлаженность его механизмов, его нежелание (возможно, даже неспособность) отказаться от своей роли регулятора и распределителя. Отмеченная выше гипертрофия бюрократии, ее привилегий и влияния также была барьером для любых перемен в любой сфере жизни общества. То же самое относится к духовенству, занимавшему, особенно в странах ислама, еще более нетерпимую позицию в отношении того, что мусульмане называли «бидъа» (вредные новшества).
Распространенная в литературе последнего времени попытка объяснить отставание Востока от Запада с точки зрения превосходства западной цивилизации над восточными не представляется обоснованной. Каждая цивилизация, являясь
целостной системой, опирается на собственные традиции, моральные и социальные ценности, исторически сложившийся тип культуры, этику и концепцию жизни. Но она вовсе не предопределяет экономику, общественные отношения, политический строй, хотя и существенно влияет на их формы и методы развития, как это явствует из вышеперечисленных примеров. Слишком многое в межцивилизационных отношениях и в соотношении сил между цивилизациями зависит от уровня развития каждой из них, времени и обстоятельств их встречи. Западная цивилизация, в конечном счете,
победила как более молодая, более стремившаяся к экспансии и нуждавшаяся в ней. Когда-то, в VIII-X вв., арабо-исламская цивилизация, полная сил и задора, вырвавшись в авангард мирового развития, победила раннефеодальную Европу, более слабую экономически и политически, с еще не оформившимися социальными институтами и отношениями, находившимися в процессе становления. Эпоха крестовых походов XI-XIII вв. явилась своего рода временем равновесия сил между Востоком и Западом. Но все же еще преобладала учеба второго у первого и, в общем и целом, большая эффективность, организованность, «культурность» восточного феодализма по сравнению с западным. К XVI в. это преобладание было утрачено, а сама отлаженность, монолитность феодализма на Востоке выросла в препятствие его дальнейшему развитию и потенциальному преобразованию. В то время как на Западе феодализм эволюционировал, а кое-где уже изживался, открывая путь более динамичному обществу, социальная энергетика которого намного превосходила таковую общества феодального.
Следствием этого и явилось постепенное ослабление Востока в XVI-XIX bb., но не абсолютное, а относительное, как вследствие определенной самоуспокоенности и довольства собой, своими порядками, которые жители Востока считали в большинстве случаев идеальными (а власти и духовенство всячески их в этом заверяли), так и по причине негативного воздействия внешних факторов — упадка торговли почти всех стран Востока ввиду перемещения торговых путей в Атлантику в XV-XVI вв., «революции цен» и инфляции вследствие «серебряной интервенции», обеднения государства почти всюду как в связи с уменьшением стимула к производству и сокращением налоговых поступлений от него, так и в связи с падением доходов от завоеваний (с рубежа XVII-XVIII вв. Восток
стал регулярно терпеть поражения в войнах с Западом). В результате постепенно сложились благоприятные условия для военной, политической и экономической экспансии Запада на Восток, что и привело к колониальному закабалению Востока (см. раздел «Политическая эволюция Востока»).
Колониализм и социальные перемены на Востоке
В колониальную эпоху на Востоке начались социальные перемены. При этом речь идет не только о преобразованиях, которые проводили колонизаторы, но и о реформах в странах, сохранивших свою государственность и стремившихся дать более или менее адекватный ответ на вызов истории, ставившей под сомнение суверенитет и жизнеспособность народов Востока. Вообще колониализм как явление, ранее рассматривавшееся в нашей литературе крайне односторонне и в целом лишь негативно, нуждается в более внимательном и всестороннем анализе. В частности, именно колониализм, насильственным путем ломая архаичные социальные структуры Востока или же решающим образом способствуя их подрыву, объективно расчищал место для нового общества и новых отношений, для модернизации традиционных структур, создания новой экономики, культурного и политического прогресса.
Другое дело, что часто колониальные «просветители» останавливались на полпути, предпочитая сохранить многое из старого наследия и отживших свое порядков, превращая колонии в полумодернизованные прибежища традиционализма, наилучшим образом приспособленные к нуждам метрополий. Тем не менее даже при такой схеме на Востоке возникали современные предприятия, работавшие на новейшей технике, появились предприниматели и квалифицированные служащие, наемные работники и европейски образованные интеллигенты. Однако все это было потом, когда Запад уже подчинил себе Восток и, добившись от него всего, что хотел, решил «обустроиться» здесь надолго. Начало же колониальной эпохи было темным и страшным периодом в истории Востока, когда арабы, африканцы, индийцы, малайцы столкнулись с европейцами не как с гуманными «цивилизаторами», а как с жестокими агрессорами, безжалостными захватчиками, беспощадными эксплуататорами и рабовладельцами.
Именно таковыми были первые колонизаторы — португальцы и испанцы. Феодальные монархии Иберийского полуострова, повинуясь инерции реконкисты и охватившему эти страны в XV-XVII вв. католическому рвению, доходившему до массового фанатизма, устремились на поиск новых земель и торговых путей, подталкиваемые к тому воинствующим дворянством, могущественной церковью и банкирами Фландрии, финансировавшими заморские экспедиции с целью избавиться в торговле с Востоком от посредничества арабов и Венеции. Первые экспедиции португальцев вообще напоминали крестовые походы и были связаны не столько с торговлей (обычно сводившейся к работорговле), сколько с захватом опорных пунктов на афро-азиатском побережье, строительством крепостей и факторий, церквей и тюрем, попытками распространения христианства в промежутках между грабительскими налетами в поисках золота, пряностей и прочих раритетов для тогдашней Европы.
Неудивительно, что португальский колониализм больше напоминал пиратство и разбой, а общение португальцев с азиатами и африканцами сводилось к ограблению, порабощению, пыткам и кострам инквизиции, наконец — к массовому уничтожению тех, кто пытался протестовать, как это было с мусульманами Малакки, Момбасы и некоторых других мест. В этих условиях говорить о каком-либо серьезном влиянии Португалии на социальные процессы в захваченных районах почти не приходится, тем более что португальское присутствие в этих районах осуществлялось в состоянии перманентной колониальной, религиозной и торговой войны. Лишь в отдельных областях Индии и Индонезии это присутствие способствовало росту товарно-денежных отношений, подъему торговли и ремесел. В основном же хозяйство многих стран от востока Африки до Молуккских островов было подорвано грабительской политикой португальцев. Как правило, в районах их экспансии усиливались феодальные и военно-деспотические порядки, широко процветала работорговля (в страну ежегодно ввозилось до 10 тыс. рабов), росло напряжение как между португальцами и местными жителями, так и внутри самого местного населения, часть которого принимала христианство, участвовала в качестве наемников в военных действиях, вместе с португальцами разоряла местные храмы, мечети, пагоды.
К середине XVII в. Португалия, утратив свое положение ведущей колониальной державы, отступила почти повсюду. С этого времени можно говорить о какой-то хотя бы относительной «модернизации» португальского колониализма, о хотя бы попытках экономического и социального развития колоний, о внедрении там начатков промышленности и о воспитании образованной элиты, впоследствии прозванной «асимилядуш» (ассимилированные). Эти люди, среди которых было немало португальцев по рождению (португальцы часто смешивались в колониях с теми, кто принял христианство), стали людьми португальской культуры и опорой португальского влияния. Однако впоследствии именно из них формировались и кадры местных патриотов, так как даже смягчившийся после XVII в. колониальный гнет в португальских колониях оставался достаточно тяжелым, расправы с непокорными беспрецедентно жестокими, а откровенное рабство и работорговля липхь на стыке XIX XX вв. уступили место наемному труду и «контрактации» рабочей силы, которая на деле была разновидностью замаскированного рабства.
Столь же беспощаден и бесчеловечен был и колониализм Испании, несколько отставший по времени от португальского и многому у него научившийся, в том числе — в ходе конкуренции с ним. Завоевания испанцев были более обширны, особенно — в Америке и на Филиппинах. Они также делали упор вначале, как и португальцы, на христианизацию коренного населения и поиски золота, пряностей. В их методах также преобладали методы грубого насилия, военного подавления, пытки, казни, физическое уничтожение тех, кто отвергал испанское господство.
привилегиям (или их отсутствию у низших сословий). С древнейших времен сохранялись почти всюду от Марокко до Японии (иногда — меняя лицо и название) сословия, или их реликты, сословное деление, или его наследие, в более поздних социальных структурах.
Например, в Китае и после XVII в. сохранялись традиционные сословия ученых (ши), земледельцев (нун), ремесленников (гун) и торговцев (шан), а над ними возвышались потомки победителей— «знаменные» (циженъ) маньчжуры, монголы и некоторые китайцы. Ниже всех находился «подлый люд» (цзянъминь). Реально все было гораздо сложнее, ибо в среде «ши», помимо ученых, оказывались также сановники и студенты, в сословии «гун» — хозяева крупных мастерских и кустари-одиночки. Иными словами, классовое деление пробивалось сквозь сословное. Важное значение имели и группы внутри сословий. В частности, высшая группа верховного сословия имела 12 титулов для мужчин и 8 — для женщин, другая группа знати подразделялась на девять рангов. Особую фракцию образовали военные, делившиеся на более привилегированных маньчжуров, менее привилегированных монголов и следовавших за ними китайцев. Значительны были и преимущества чиновников, делившихся на девять классов, каждый из которых имел два ранга. И позже, на рубеже XIX-XX вв., традиционные и социальные общности продолжали доминировать и цепко держать в плену своих связей, ценностей и менталитета нарождавшиеся новые общественные группы. Это создало идеальные условия для процветания бюрократии, бюрократизма, бюрократических нравов во всех слоях многоступенчатой социальной иерархии.
В противоположной части Востока — странах Магриба — сословное деление в основном выражалось в различиях между бедуинами и оседлыми, крестьянами и горожанами, а среди последних — между коренными обитателями и чужаками («барранийя»), пришедшими из других областей. Огромную роль играли различия между племенами «ахль аль-махзен» (люди правительства) и «райя» (подданными), а также между племенами арабов и берберов, в городах представленными группами своих земляков, фактически — формированиями сословного типа. Особым сословием были рабы
, а также — бывшие рабы, делившиеся на африканцев — «генауа»,
принявших ислам, но не поднимавшихся высоко по социальной лестнице, и «мевлед-руми» («урожденных христиан»), т.е. исламизированных европейцев, достигавших самого высокого положения, особенно — в Алжире и Тунисе. Деление населения на мусульман, христиан и иудеев оставалось основополагающим с правовой точки зрения. Но среди мусульман также важную роль играло с XI в. деление на сторонников различных суфийских братств, последователи которых (хва-ны, т.е. «братья») обычно слепо следовали за своими марабутами (дервишами— предводителями), выполнявшими одновременно функции религиозного наставника, учителя жизни, боевого командира и мудреца — носителя божественной благодати («барака»). В Марокко особым сословием стали с XVII в. «фаси», т.е. жители города Фес — наиболее искушенные торговцы, ремесленники и лица интеллектуального труда, образовавшие экономическую и духовную элиту страны. В их ряды (в основном — потомков андалусийских эмигрантов из Гранады) влились в дальнейшем и разные группы близких к ним морисков. В Тунисе и Алжире Мориски также сохраняли свою самобытность и организацию, постепенно (в основном — вследствие экономического упадка) исчезнувшие к XIX в.
Сложный состав населения, его, как правило, многоэтнич-ность, культурная многослойность, утяжелявшая и без того громоздкую структуру социальной иерархии, во многом мешали не только серьезным реформам, но вообще сколько-нибудь значительным изменениям восточного общества. Негативную (объективно) роль играли также самодостаточность государства, жесткость и отлаженность его механизмов, его нежелание (возможно, даже неспособность) отказаться от своей роли регулятора и распределителя. Отмеченная выше гипертрофия бюрократии, ее привилегий и влияния также была барьером для любых перемен в любой сфере жизни общества. То же самое относится к духовенству, занимавшему, особенно в странах ислама, еще более нетерпимую позицию в отношении того, что мусульмане называли «бидъа» (вредные новшества).
Распространенная в литературе последнего времени попытка объяснить отставание Востока от Запада с точки зрения превосходства западной цивилизации над восточными не представляется обоснованной. Каждая цивилизация, являясь
целостной системой, опирается на собственные традиции, моральные и социальные ценности, исторически сложившийся тип культуры, этику и концепцию жизни. Но она вовсе не предопределяет экономику, общественные отношения, политический строй, хотя и существенно влияет на их формы и методы развития, как это явствует из вышеперечисленных примеров. Слишком многое в межцивилизационных отношениях и в соотношении сил между цивилизациями зависит от уровня развития каждой из них, времени и обстоятельств их встречи. Западная цивилизация, в конечном счете,
победила как более молодая, более стремившаяся к экспансии и нуждавшаяся в ней. Когда-то, в VIII-X вв., арабо-исламская цивилизация, полная сил и задора, вырвавшись в авангард мирового развития, победила раннефеодальную Европу, более слабую экономически и политически, с еще не оформившимися социальными институтами и отношениями, находившимися в процессе становления. Эпоха крестовых походов XI-XIII вв. явилась своего рода временем равновесия сил между Востоком и Западом. Но все же еще преобладала учеба второго у первого и, в общем и целом, большая эффективность, организованность, «культурность» восточного феодализма по сравнению с западным. К XVI в. это преобладание было утрачено, а сама отлаженность, монолитность феодализма на Востоке выросла в препятствие его дальнейшему развитию и потенциальному преобразованию. В то время как на Западе феодализм эволюционировал, а кое-где уже изживался, открывая путь более динамичному обществу, социальная энергетика которого намного превосходила таковую общества феодального.
Следствием этого и явилось постепенное ослабление Востока в XVI-XIX bb., но не абсолютное, а относительное, как вследствие определенной самоуспокоенности и довольства собой, своими порядками, которые жители Востока считали в большинстве случаев идеальными (а власти и духовенство всячески их в этом заверяли), так и по причине негативного воздействия внешних факторов — упадка торговли почти всех стран Востока ввиду перемещения торговых путей в Атлантику в XV-XVI вв., «революции цен» и инфляции вследствие «серебряной интервенции», обеднения государства почти всюду как в связи с уменьшением стимула к производству и сокращением налоговых поступлений от него, так и в связи с падением доходов от завоеваний (с рубежа XVII-XVIII вв. Восток
стал регулярно терпеть поражения в войнах с Западом). В результате постепенно сложились благоприятные условия для военной, политической и экономической экспансии Запада на Восток, что и привело к колониальному закабалению Востока (см. раздел «Политическая эволюция Востока»).
Колониализм и социальные перемены на Востоке
В колониальную эпоху на Востоке начались социальные перемены. При этом речь идет не только о преобразованиях, которые проводили колонизаторы, но и о реформах в странах, сохранивших свою государственность и стремившихся дать более или менее адекватный ответ на вызов истории, ставившей под сомнение суверенитет и жизнеспособность народов Востока. Вообще колониализм как явление, ранее рассматривавшееся в нашей литературе крайне односторонне и в целом лишь негативно, нуждается в более внимательном и всестороннем анализе. В частности, именно колониализм, насильственным путем ломая архаичные социальные структуры Востока или же решающим образом способствуя их подрыву, объективно расчищал место для нового общества и новых отношений, для модернизации традиционных структур, создания новой экономики, культурного и политического прогресса.
Другое дело, что часто колониальные «просветители» останавливались на полпути, предпочитая сохранить многое из старого наследия и отживших свое порядков, превращая колонии в полумодернизованные прибежища традиционализма, наилучшим образом приспособленные к нуждам метрополий. Тем не менее даже при такой схеме на Востоке возникали современные предприятия, работавшие на новейшей технике, появились предприниматели и квалифицированные служащие, наемные работники и европейски образованные интеллигенты. Однако все это было потом, когда Запад уже подчинил себе Восток и, добившись от него всего, что хотел, решил «обустроиться» здесь надолго. Начало же колониальной эпохи было темным и страшным периодом в истории Востока, когда арабы, африканцы, индийцы, малайцы столкнулись с европейцами не как с гуманными «цивилизаторами», а как с жестокими агрессорами, безжалостными захватчиками, беспощадными эксплуататорами и рабовладельцами.
Именно таковыми были первые колонизаторы — португальцы и испанцы. Феодальные монархии Иберийского полуострова, повинуясь инерции реконкисты и охватившему эти страны в XV-XVII вв. католическому рвению, доходившему до массового фанатизма, устремились на поиск новых земель и торговых путей, подталкиваемые к тому воинствующим дворянством, могущественной церковью и банкирами Фландрии, финансировавшими заморские экспедиции с целью избавиться в торговле с Востоком от посредничества арабов и Венеции. Первые экспедиции португальцев вообще напоминали крестовые походы и были связаны не столько с торговлей (обычно сводившейся к работорговле), сколько с захватом опорных пунктов на афро-азиатском побережье, строительством крепостей и факторий, церквей и тюрем, попытками распространения христианства в промежутках между грабительскими налетами в поисках золота, пряностей и прочих раритетов для тогдашней Европы.
Неудивительно, что португальский колониализм больше напоминал пиратство и разбой, а общение португальцев с азиатами и африканцами сводилось к ограблению, порабощению, пыткам и кострам инквизиции, наконец — к массовому уничтожению тех, кто пытался протестовать, как это было с мусульманами Малакки, Момбасы и некоторых других мест. В этих условиях говорить о каком-либо серьезном влиянии Португалии на социальные процессы в захваченных районах почти не приходится, тем более что португальское присутствие в этих районах осуществлялось в состоянии перманентной колониальной, религиозной и торговой войны. Лишь в отдельных областях Индии и Индонезии это присутствие способствовало росту товарно-денежных отношений, подъему торговли и ремесел. В основном же хозяйство многих стран от востока Африки до Молуккских островов было подорвано грабительской политикой португальцев. Как правило, в районах их экспансии усиливались феодальные и военно-деспотические порядки, широко процветала работорговля (в страну ежегодно ввозилось до 10 тыс. рабов), росло напряжение как между португальцами и местными жителями, так и внутри самого местного населения, часть которого принимала христианство, участвовала в качестве наемников в военных действиях, вместе с португальцами разоряла местные храмы, мечети, пагоды.
К середине XVII в. Португалия, утратив свое положение ведущей колониальной державы, отступила почти повсюду. С этого времени можно говорить о какой-то хотя бы относительной «модернизации» португальского колониализма, о хотя бы попытках экономического и социального развития колоний, о внедрении там начатков промышленности и о воспитании образованной элиты, впоследствии прозванной «асимилядуш» (ассимилированные). Эти люди, среди которых было немало португальцев по рождению (португальцы часто смешивались в колониях с теми, кто принял христианство), стали людьми португальской культуры и опорой португальского влияния. Однако впоследствии именно из них формировались и кадры местных патриотов, так как даже смягчившийся после XVII в. колониальный гнет в португальских колониях оставался достаточно тяжелым, расправы с непокорными беспрецедентно жестокими, а откровенное рабство и работорговля липхь на стыке XIX XX вв. уступили место наемному труду и «контрактации» рабочей силы, которая на деле была разновидностью замаскированного рабства.
Столь же беспощаден и бесчеловечен был и колониализм Испании, несколько отставший по времени от португальского и многому у него научившийся, в том числе — в ходе конкуренции с ним. Завоевания испанцев были более обширны, особенно — в Америке и на Филиппинах. Они также делали упор вначале, как и португальцы, на христианизацию коренного населения и поиски золота, пряностей. В их методах также преобладали методы грубого насилия, военного подавления, пытки, казни, физическое уничтожение тех, кто отвергал испанское господство.