Файл: Фридрих Энгельс АнтиДюринг. Диалектика природы (сборник).pdf

Скачать файл (4,53Мб)

Заказать решение

ВУЗ: Не указан

Категория: Не указан

Дисциплина: Не указана

Добавлен: 02.12.2023

Просмотров: 161

Скачиваний: 5

ВНИМАНИЕ! Если данный файл нарушает Ваши авторские права, то обязательно сообщите нам.

подобным же образом!».
Этим он, конечно, избавляет себя от труда проронить хотя бы еще одно словечко о возникновении, например, капитала.
Г-н Дюринг утверждает, что господство человека над человеком является предпосылкой господства человека над природой. Если этим он вообще хочет сказать лишь то, что весь наш современный экономический строй, достигнутая
ныне ступень развития земледелия и промышленности, есть результат истории общества, развертывающейся в классовых противоположностях, в отношениях господства и порабощения то он говорит нечто такое, что со времени Коммунистического манифеста давно стало общим местом. Но дело именно в том, чтобы объяснить возникновение классов и отношений господства, и если у г-на Дюринга имеется для этого всегда про запас одно-единственное слово – «насилие»,
то такое объяснение ни на шаг не подвигает нас вперед. Уже тот простой факт, что порабощенные и эксплуатируемые были вовсе времена гораздо многочисленнее поработителей и эксплуататоров и что, следовательно, действительная сила всегда была на стороне первых, – уже один этот факт достаточно показывает нелепость всей теории насилия. Значит,
все еще проблема заключается в том, чтобы найти объяснение для отношений господства и порабощения.
Они возникли двояким путем.
Какими люди первоначально выделились из животного (в более узком смысле слова) царства, такими они и вступили в историю еще как полуживотные, еще дикие, беспомощные перед силами природы, не осознавшие еще своих собственных сил поэтому они были бедны, как животные, и ненамного выше их по своей производительности. Здесь господствует известное равенство уровня жизни, а для глав семей также своего рода равенство общественного положения,
по крайней мере отсутствие общественных классов, которое
наблюдается еще ив первобытных земледельческих общинах позднейших культурных народов. В каждой такой общине существуют с самого начала известные общие интересы,
охрану которых приходится возлагать на отдельных лиц, хотя и под надзором всего общества таковы – разрешение споров репрессии против лиц, превышающих свои права надзор за орошением, особенно в жарких странах наконец, на ступени первобытно-дикого состояния – религиозные функции. Подобные должности встречаются в первобытных общинах вовсе времена, – так, например, в древнейших германских марках и еще теперь в Индии. Они облечены, понятно, известными полномочиями и представляют собой зачатки государственной власти. Постепенно производительные силы растут увеличение плотности населения создает в одних случаях общность, в других – столкновение интересов между отдельными общинами группировка общин в более крупное целое вызывает опять-таки новое разделение труда и учреждение органов для охраны общих интересов и для отпора противодействующим интересам. Эти органы, которые в качестве представителей общих интересов целой группы общин занимают уже по отношению к каждой отдельной общине особое, при известных обстоятельствах даже антагонистическое, положение, становятся вскоре еще более самостоятельными, отчасти благодаря наследственности общественных должностей, которая в мире, где все происходит стихийно, устанавливается почти сама собой, отчасти же благодаря
растущей необходимости в такого рода органах, связанной с учащением конфликтов с другими группами. Намнет надобности выяснять здесь, каким образом эта все возраставшая самостоятельность общественных функций по отношению к обществу могла со временем вырастив господство над обществом каким образом первоначальный слуга общества, при благоприятных условиях, постепенно превращался в господина над ним каким образом господин этот выступал, смотря по обстоятельствам, то как восточный деспот или сатрап,
то как греческий родовой вождь, то как кельтский глава клана и т. д в какой мере он при этом превращении применял в конце концов также и насилие и каким образом, наконец, отдельные господствующие лица сплотились в господствующий класс. Нам важно только установить здесь, что в основе политического господства повсюду лежало отправление какой-либо общественной должностной функции и что политическое господство оказывалось длительным лишь в том случае, когда оно эту свою общественную должностную функцию выполняло. Сколько ни было в Персии и Индии деспотий, последовательно расцветавших, а потом погибавших, каждая из них знала очень хорошо, что она прежде всего – совокупный предприниматель в деле орошения речных долин, без чего там невозможно было какое бы тони было земледелие. Только просвещенные англичане сумели проглядеть это обстоятельство в Индии они запустили оросительные каналы и шлюзы, и лишь теперь, благодаря регулярно повторяющимся голодовкам, они начинают, наконец,
соображать, что пренебрегли единственной деятельностью,
которая могла бы сделать их господство в Индии правомерным хотя бы в такой степени, в какой было правомерно господство их предшественников.
Но наряду с этим процессом образования классов совершался еще и другой. Стихийно сложившееся разделение труда внутри земледельческой семьи давало на известной ступени благосостояния возможность присоединить к семье одну или несколько рабочих сил со стороны. Это имело место особенно в таких странах, где прежнее общее владение землей уже распалось или где, по крайней мере, прежняя совместная обработка земли уступила место обработке земельных наделов отдельными семьями. Производство развилось уже настолько, что человеческая рабочая сила могла произвести теперь больше, чем требовалось для простого поддержания ее средства для содержания большего количества рабочих сил имелись налицо, имелись также и средства для применения этих сил рабочая сила приобрела стоимость Но сама община и союз, к которому принадлежала эта община, еще не выделяли из своей среды свободных,
избыточных рабочих сил. Зато их доставляла война, а война также стара, как и одновременное существование по соседству друг с другом нескольких общинных групп. До того времени не знали, что делать с военнопленными, и потому их попросту убивали, а еще раньше съедали. Нона достигнутой теперь ступени хозяйственного положения военнопленные приобрели известную стоимость их начали поэтому оставлять в живых и стали пользоваться их трудом. Таким образом, насилие, вместо того чтобы господствовать над хозяйственным положением, было вынуждено, наоборот, служить ему. Рабство было открыто. Оно скоро сделалось господствующей формой производства у всех народов, которые в своем развитии пошли дальше древней общины, нов конце концов оно стало также одной из главных причин их упадка.
Только рабство сделало возможным в более крупном масштабе разделение труда между земледелием и промышленностью и таким путем создало условия для расцвета культуры Древнего мира – для греческой культуры. Без рабства не было бы греческого государства, греческого искусства и греческой науки без рабства не было бы и Римской империи. А без того фундамента, который был заложен Грецией и Римом, не было бы и современной Европы. Нам никогда не следовало бы забывать, что все наше экономическое, политическое и интеллектуальное развитие имеет своей предпосылкой такой строй, в котором рабство было в той же мере необходимо, в какой и общепризнано. В этом смысле мы вправе сказать без античного рабства не было бы и современного социализма.
Нет ничего легче, как разражаться целым потоком общих фраз по поводу рабства и т. п, изливая свой высоконравственный гневна такие позорные явления. К сожалению
это негодование выражает лишь то, что известно всякому, а именно – что эти античные учреждения уже не соответствуют нашим современным условиями нашим чувствам, определяемым этими условиями. Но при этом мы ровным счетом ничего не узнаём относительно того, как возникли эти учреждения, почему они существовали и какую роль они сыграли в истории. И раз мы уже заговорили об этом, то должны сказать, – каким бы противоречием и ересью это ни казалось что введение рабства при тогдашних условиях было большим шагом вперед. Ведь нельзя отрицать того факта, что человек, бывший вначале зверем, нуждался для своего развития в варварских, почти зверских средствах, чтобы вырваться из варварского состояния. Древние общины там,
где они продолжали существовать, составляли в течение тысячелетий основу самой грубой государственной формы, восточного деспотизма, от Индии до России. Только там, где они разложились, народы двинулись собственными силами вперед по пути развития, и их ближайший экономический прогресс состоял в увеличении и дальнейшем развитии производства посредством рабского труда. Ясно одно пока человеческий труд был еще так малопроизводителен, что давал только ничтожный избыток над необходимыми жизненными средствами, до тех пор рост производительных сил,
расширение обмена, развитие государства и права, создание искусства и науки – все это было возможно лишь при помощи усиленного разделения труда, имевшего своей основой крупное разделение труда между массой, занятой простым физическим трудом, и немногими привилегированными, которые руководят работами, занимаются торговлей, государственными делами, а позднее также искусством и наукой. Простейшей, наиболее стихийно сложившейся формой этого разделения труда и было как раз рабство. При исторических предпосылках древнего, в частности греческого, мира переход к основанному на классовых противоположностях обществу мог совершиться только в форме рабства. Даже для самих рабов это было прогрессом военнопленные,
из которых вербовалась основная масса рабов, оставлялись теперь, по крайней мере, в живых, между тем как прежде их убивали, а еще раньше даже жарили и поедали.
Заметим кстати, что все до сих пор существовавшие вис- тории противоположности между эксплуатирующими и эксплуатируемыми, господствующими и угнетенными классами находят свое объяснение в той же относительно неразвитой производительности человеческого труда. До тех пор, пока действительно трудящееся население настолько поглощено своим необходимым трудом, что у него не остается времени для имеющих общее значение общественных дел – для руководства работами, ведения государственных дел, для отправления правосудия, занятия искусством, наукой и т. д, до тех пор неизбежно было существование особого класса,
который, будучи свободным от действительного труда, заведовал указанными делами при этом он никогда не упускал
случая, чтобы, во имя своих собственных выгод, взваливать на трудящиеся массы все большее бремя труда. Только громадный рост производительных сил, достигнутый благодаря крупной промышленности, позволяет распределить труд между всеми без исключения членами общества и таким путем сократить рабочее время каждого так, чтобы у всех оставалось достаточно свободного времени для участия в делах,
касающихся всего общества, как теоретических, таки практических. Следовательно, лишь теперь стал излишним всякий господствующий и эксплуатирующий класс, более того он стал прямым препятствием для общественного развития и только теперь он будет неумолимо устранен, каким бы
«непосредственным насилием он ни располагал.
Итак, когда г-н Дюринг строит презрительную мину по поводу того, что греческий мир был основан на рабстве, то он с таким же правом может поставить в упрек грекам, что они не имели паровых машин и электрического телеграфа. А когда он утверждает, что наше современное наемное рабство представляет собой лишь несколько видоизмененное и смягченное наследие прежнего рабства и не может быть объяснено из себя самого (те. из экономических законов современного общества, то это либо означает только то, что и наемный труд, и рабство представляют собой, как это известно каждому ребенку, формы порабощения и классового господства, либо же это утверждение неверно. Ведь с таким же правом мы могли бы сказать, что наемный труд может быть объяснен только как смягченная форма людоедства, которое, как в настоящее время установлено, везде было первоначальным способом использования побежденных врагов.
Из всего сказанного ясно, какую роль играет в истории насилие по отношению к экономическому развитию. Во-пер- вых, всякая политическая власть основывается первоначально на какой-нибудь экономической, общественной функции и возрастает по мере того, как члены общества вследствие разложения первобытных общин превращаются в частных производителей и, следовательно, еще больше увеличивается отчужденность между ними и носителями общих, общественных функций. Во-вторых, после того как политическая власть стала самостоятельной по отношению к обществу и из его слуги превратилась в его господина, она может действовать в двояком направлении. Либо она действует в духе и направлении закономерного экономического развития.
Тогда между ней и этим развитием не возникает никакого конфликта, и экономическое развитие ускоряется. Либо же политическая власть действует наперекор этому развитию, и тогда, за немногими исключениями, она, как правило, падает под давлением экономического развития. Этими немногими исключениями являются те единичные случаи завоеваний, когда менее культурные завоеватели истребляли или изгоняли население завоеванной страны и уничтожали его производительные силы или же давали им заглохнуть, не умея их использовать. Так поступили, например, христиане
в мавританской Испании с большей частью оросительных сооружений, которым мавры обязаны были своим высокоразвитым хлебопашеством и садоводством. Каждый раз, когда завоевателем является менее культурный народ, нарушается, как само собой понятно, ход экономического развития и подвергается уничтожению масса производительных сил.
Но при длительном завоевании менее культурный завоеватель вынужден в громадном большинстве случаев приспособиться к более высокому хозяйственному положению завоеванной страны в том виде, каким оно оказывается после завоевания он ассимилируется покоренным народом и большей частью вынужден усваивать даже его язык. А если оставить в стороне случаи завоеваний, то там, где внутренняя государственная власть какой-либо страны вступала в антагонизм с ее экономическим развитием, как это до сих пор на известной ступени развития случалось почти со всякой политической властью, – там борьба всякий раз оканчивалась ниспровержением политической власти. Неумолимо, не допуская исключений, экономическое развитие прокладывало себе путь о последнем, наиболее разительном примере в этом отношении мы уже упоминали это Великая французская революция. Если бы хозяйственное положение, а вместе сними экономический строй какой-либо страны попросту зависели, в согласии сучением г-на Дю- ринга, от политического насилия, то было бы невозможно понять, почему Фридриху-Вильгельму IV не удалось после

1848 г, несмотря на всю его доблестную армию, привить средневековое цеховое устройство и прочие романтические причуды железнодорожному делу, паровым машинами начавшей как разв это время развиваться крупной промышленности его страны или почему русский царь, который действует еще гораздо более насильственными средствами,
не только не в состоянии уплатить свои долги, ноне может даже удержать свое насилие иначе, как беспрерывно делая займы у хозяйственного положения Западной Европы.
Для г-на Дюринга насилие есть нечто абсолютно злое.
Первый акт насилия был, по его мнению, грехопадением.
Вся его доктрина есть нытье по поводу того, что этот акт насилия заразил первородным грехом всю историю вплоть до настоящего времени, что все законы природы и законы социальные позорно извращены этим орудием дьявола – насилием. Что насилие играет в истории еще и другую роль,
именно революционную роль, что оно, по словам Маркса,
является повивальной бабкой всякого старого общества, когда оно беременно новым, что насилие является тем орудием, посредством которого общественное движение пролагает себе дорогу и ломает окаменевшие, омертвевшие политические формы, – обо всем этом ни слова у г-на Дюринга.
122
Выражение из новогоднего послания (1 января 1849 г) Фридриха-Виль- гельма IV прусской армии. Критику этого послания см. в статье К. Маркса Новогоднее поздравление Александр II. – Ред
Лишь со вздохами и стонами допускает он возможность того, что для ниспровержения эксплуататорского хозяйничанья понадобится, может быть, насилие – к сожалению, изволите видеть, ибо всякое применение насилия деморализует,
дескать, того, кто его применяет. И это говорится, несмотря на тот высокий нравственный и идейный подъем, который бывал следствием всякой победоносной революции И это говорится в Германии, где насильственное столкновение, которое ведь может быть навязано народу, имело бы по меньшей мере то преимущество, что вытравило бы дух холопства,
проникший в национальное сознание из унижения Тридцатилетней войны. И это тусклое, дряблое, бессильное поповское мышление смеет предлагать себя самой революционной партии, какую только знает история. Теория стоимости
Прошло примерно сто лет с тех пор, как в Лейпциге появилась книга, выдержавшая к началу нашего века более изданий она распространялась в городе ив деревне властями, проповедниками и филантропами всякого рода и повсюду рекомендовалась народным школам в качестве книги для чтения. Книга эта называлась Друг детей Рохова
124
. Она F. Е. Rochow. «Der Kinderfreund. Ein Lesebuch zum Gebrauch in
Landschulen». Brandenburg und Leipzig, Ф. Э. Рохов. Друг детей. Книга для чтения в сельских школах. Бранденбург и Лейпциг, 1776).

имела целью давать наставления юным отпрыскам крестьян и ремесленников относительно их жизненного призвания, их обязанностей по отношению к начальникам, общественными государственными в тоже время внушать им благодетельное довольство своим земным жребием – черным хлебом и картофелем, барщиной, низкой заработной платой, отеческими розгами и тому подобными прелестями, и все это с помощью распространенного тогда просветительства. С этой целью молодежи города и деревни разъяснялось, сколь мудро устроила природа, что человек должен добывать себе трудом средства к жизни и наслаждению, и сколь счастливым,
следовательно, должен чувствовать себя каждый крестьянин и ремесленник оттого, что судьба дала ему возможность приправлять свою трапезу горьким трудом, – тогда как богатый обжора, вечно страдающий расстройством желудка, несварением или запором, лишь с отвращением проглатывает самые изысканные яства. Те самые общие места, которые старый Рохов считал достаточными для саксонских крестьянских детей своего времени, г-н Дюринг преподносит нам на
14-й и следующих страницах своего Курса как нечто «аб- солютно-фундаментальное» в новейшей политической эко- номии.
«Человеческие потребности как таковые имеют свою естественную закономерность, и росту их поставлены известные границы временно переступать эти границы может только противоестественная извращенность, да и то лишь до тех
пор, пока в результате этого не последуют отвращение, пресыщенность жизнью, дряхлость, социальная искалеченность и, наконец, спасительная гибель Жизнь-игра, наполненная одними удовольствиями, без дальнейшей серьезной цели, скоро ведет к пресыщению или, что тоже самое, к утрате всякой восприимчивости. Действительный труд, в той или иной форме, есть, следовательно, естественный социальный закон здоровых образований Если бы инстинкты и потребности не имели противовеса, то они вряд ли привели бык обеспечению даже примитивно-детского существования, не говоря уже об исторически повышающемся развитии жизни.
Если бы полное удовлетворение потребностей не стоило никакого труда, то они скоро исчерпали бы себя, оставив за собой пустое существование в виде тягостных промежутков,
продолжающихся до тех пор, пока потребности не возвратятся вновь Таким образом, удовлетворение инстинктов и страстей зависит от преодоления того или иного хозяйственного препятствия, и это является во всех отношениях благотворным основным законом внешнего устройства природы и внутренних свойств человека и т. д, и т. д.
Как видит читатель, пошлейшие пошлости почтенного
Рохова празднуют в книге г-на Дюринга свой столетний юбилей и преподносятся вдобавок в качестве более глубокого основоположения единственной истинно-критической и научной «социалитарной системы».
Заложив такого рода основу, г-н Дюринг может строить
дальше. Применяя математический метод, он дает нам сначала, по примеру старика Эвклида, ряд дефиниций. Это тем более удобно, что он может свои дефиниции с самогона- чала конструировать так, чтобы положения, которые должны быть доказаны сих помощью, уже отчасти содержались в них. Так, мы узнаём прежде всего, что руководящее понятие прежней политической экономии называется богатством, а богатство, как оно в действительности понималось до сих пор во всемирной истории ив той форме, в какой развивалось его господство, есть экономическая власть над людьми и вещами».
Это вдвойне неверно. Во-первых, богатство древних родовых и сельских общин отнюдь не было господством над людьми. А во-вторых, даже ив таких обществах, которые движутся в классовых противоположностях, богатство, в той мере, в какой оно включает господство над людьми, является преимущественно и даже почти исключительно господством над людьми в силу и посредством господства над вещами. Начиная с того весьма раннего времени, когда охота за рабами и эксплуатация рабов стали обособленными друг от друга отраслями деятельности, эксплуататоры рабского труда должны были покупать рабов, те. приобретать господство над людьми только путем господства над вещами,
над покупной ценой рабов, над средствами их содержания и Речь идет о произведении Евклида Начала (состоящем из 13 книг, в котором изложены основы античной математики
средствами их труда. В течение всего Средневековья крупное землевладение являлось той предпосылкой, в силу которой феодальное дворянство получало в свое распоряжение оброчных и барщинных крестьян. А в наше время даже шестилетний ребенок поймет, что богатство господствует над людьми исключительно через посредство вещей, которыми оно располагает.
Для чего же гну Дюрингу понадобилось сочинить свою ложную дефиницию богатства, для чего ему понадобилось разорвать фактическую связь, существовавшую до сих пор во всех классовых обществах Для того, чтобы перетащить богатство из экономической области в моральную. Господство над вещами – дело вполне хорошее, но господство над людьми – от лукавого, итак как г-н Дюринг сам себе запретил объяснять господство над людьми господством над вещами, то он опять может сделать смелый шаги, недолго думая, объяснить господство над людьми своим излюбленным насилием. Богатство как господство над людьми есть
«грабеж», и, таким образом, мы вновь приходим к ухудшенному изданию старого-престарого прудоновского афоризма:
«Собственность есть кража»
126
Этим путем мы благополучно подвели богатство под две основные точки зрения – производства и распределения бо-
126
Р. J. Proudhon. «Qu'est-ce que la propriete? ou Recherches sur le principe du droit et du gouvernement». Paris, 1840, p. 2 (П. Ж. Прудон. Что такое собственность или Исследование о принципе права и власти. Париж, 1840, стр. 2).

гатство как господство над вещами, производственное богатство хорошая сторона богатство как господство над людьми, существующее до сих пор распределительное богатство дурная сторона, долой ее В применении к современным отношениям это значит капиталистический способ производства вполне хороши может существовать и впредь,
но капиталистический способ распределения никуда него- дится и должен быть упразднен. Вот к какой бессмыслице можно прийти, когда пишешь о политической экономии, не уразумев даже связи между производством и распределени- ем.
За дефиницией богатства следует дефиниция стоимости.
Она гласит:
«Стоимость есть то значение, которое имеют в хозяйственном обороте хозяйственные предметы и работы. Это значение соответствует цене или какому-либо иному названию эквивалента, например заработной плате».
Другими словами стоимость есть цена. Или, точнее, чтобы не быть несправедливым к гну Дюрингу и воспроизвести нелепость его определения, по возможности, собственными его словами стоимость – это цены. Ибо на странице 19 он говорит:
«Стоимость и выражающие ее в деньгах цены, следовательно, г-н Дюринг констатирует сам, что одна и та же стоимость имеет весьма различные цены, а тем самыми столько же различных стоимостей. Если бы Гегель не умер уже давно
он бы повесился. Стоимость, представляющая собой столько же различных стоимостей, сколько она имеет цен, – этого не мог бы придумать и Гегель со всей своей теологикой.
Нужно опять-таки обладать самоуверенностью г-на Дюрин- га, чтобы новое, более глубокое основоположение политической экономии начать с заявления, будто не существует иного различия между ценой и стоимостью, кроме того, что одна выражается в деньгах, а другая в них не выражается.
Но при этом мы всё еще не знаем, что такое стоимость, и еще меньше – чем она определяется. Гну Дюрингу приходится поэтому выступить с дальнейшими разъяснениями.
«В своем совершенно общем виде основной закон сравнения и оценки, – законна котором покоится стоимость и выражающие ее в деньгах цены, – лежит прежде всего в области одного только производства, независимо от распределения, которое вносит в понятие стоимости лишь второй элемент. Большие или меньшие препятствия, которые различие природных условий противопоставляет стремлениям,
направленным на производство предметов, ив результате которых оно принуждает к большим или меньшим затратам хозяйственной силы, – эти препятствия определяют также…
большую или меньшую стоимость. Стоимость определяется сообразно тем препятствиям, которые поставлены производству природой и обстоятельствами Размеры нашей собственной силы, вложенной в них (в вещи, «– такова непосредственно решающая причина существования стоимости вообще и той или иной особой ее величины».
Поскольку все это имеет какой-нибудь смысл, оно означает стоимость какого-либо продукта труда определяется необходимым для его изготовления рабочим временем, а это мы знали давно и без г-на Дюринга. Вместо того чтобы просто сообщить факт, он обязательно должен извратить его оракульскими вывертами. Просто неверно, будто размеры той силы, которую кто-либо вкладывает в ту или иную вещь
(если придерживаться этого высокопарного выражения, являются непосредственно решающей причиной стоимости и величины стоимости. Все дело, во-первых, в том, в какую вещь вкладывается сила, а во-вторых, в том, как она вкладывается. Если кто-нибудь изготовит вещь, не имеющую никакой потребительной стоимости для других, то вся его силане создаст ни одного атома стоимости если же он упорствует в том, чтобы изготовлять ручным способом предмет,
который при машинном изготовлении обходится в двадцать раз дешевле, то девятнадцать двадцатых вложенной им силы не создадут ни стоимости вообще, ни какой-либо особой ее величины.
Далее, превращать производительный труд, создающий нечто положительное, в нечто чисто отрицательное – в преодоление сопротивления, это значит целиком извращать дело. Если бы это было так, то для того, чтобы получить рубашку, нам пришлось бы проделать следующее сначала преодолеть сопротивление, оказываемое семенем хлопчатника посеву и выращиванию, затем сопротивление зрелого хлопка сбору, упаковке и пересылке, затем его сопротивление распаковке, чесанию и прядению, далее – сопротивление пряжи процессу тканья, сопротивление ткани отбелке и шитью и,
наконец, сопротивление готовой рубашки ее надеванию.
Для чего все эти ребяческие выверты и извращения Для того, чтобы через посредство сопротивления прийти от
«производственной стоимости, от этой истинной, но доныне лишь идеальной стоимости, к фальсифицированной насилием стоимости распределительной, безраздельно господствовавшей до сих пор в истории:
«Кроме того сопротивления, которое оказывает природа существует еще другое, чисто социальное препятствие Между человеком и природой становится тормозящая сила, и такой силой является опять-таки человек. Человек, мыслимый одинокими изолированным, свободен по отношению к природе Но положение меняется, как только мы представим себе другого человека, который со шпагой в руке занимает все подступы к природе и ее ресурсами требует за вход плату в той или иной форме. Этот другой…
как бы облагает данью первого и является, таким образом,
причиной того, что стоимость желаемого предмета оказывается большей, нежели она была бы без такого политического или общественного препятствия на пути к его добыванию или производству В высшей степени многообразны особые формы этого искусственного повышения значения вещей, которое естественно находит свое отображение в соответствующем понижении значения труда Было бы поэтому иллюзией заранее рассматривать стоимость как эквивалент в собственном смысле слова, те. как нечто равнозначащее или как меновое отношение, осуществившееся по принципу,
что определенная работа и работа, даваемая взамен ее, должны быть равны между собой Напротив, признаком правильной теории стоимости будет то, что подразумеваемая ею самая общая причина оценки не будет совпадать стой особой формой оценок, которая основывается на принудительном распределении. Эта форма меняется вместе с социальным устройством, тогда как собственно экономическая стоимость может быть только производственной стоимостью, которая измеряется по отношению к природе и потому должна изменяться только вместе с чисто производственными препятствиями природного и технического характера».
Таким образом, существующая на практике стоимость ка- кой-либо вещи состоит, по мнению г-на Дюринга, из двух частей во-первых, из содержащегося в ней труда, а во-вторых,
из вынуждаемой со шпагой в руке надбавки в форме обложения данью. Другими словами, существующая в настоящее время стоимость представляет собой монопольную цену. Но если, согласно этой теории стоимости, все товары обладают такой монопольной ценой, то возможны только два случая.
Либо каждый как покупатель теряет то, что он выигрывает в качестве продавца цены, хотя и меняются номинально, нов действительности – в своем взаимоотношении – остаются неизменными все остается по-прежнему, и пресловутая распределительная стоимость оказывается всего лишь видимостью Либо же мнимые надбавки обложения представляют собой действительную сумму стоимости, а именно ту,
которая производится работающим, созидающим стоимость классом, но присваивается классом монополистов, и тогда эта сумма стоимости состоит просто из неоплаченного труда в этом случае, несмотря на человека со шпагой в руке,
несмотря на мнимые надбавки обложения и на предполагаемую распределительную стоимость, мы приходим опять к
Марксовой теории прибавочной стоимости.
Присмотримся, однако, к некоторым примерам пресловутой распределительной стоимости. На странице 135 и следующих говорится:
«Образование цены путем индивидуальной конкуренции тоже надлежит рассматривать как форму экономического распределения и взаимного обложения данью Если представить себе, что запас какого-либо необходимого товара внезапно значительно уменьшается, тона стороне продавцов возникает непомерная возможность эксплуатации Что повышение цен может достигнуть при этом колоссальных размеров, показывают в особенности те исключительные случаи, когда на долгое время отрезан подвоз необходимых предметов, и т. д. Сверх того, существуют и при нормальном ходе вещей фактические монополии, делающие возможным произвольное повышение цен, например железные дороги, общества для снабжения городов водой и светильным газом и т. д.
Что такие случаи монопольной эксплуатации бывают, это давно известно. Но что создаваемые ими монопольные цены должны считаться не исключениями или частными случаями, а как раз классическими примерами господствующего в настоящее время способа установления стоимости, – вот это ново. Как определяются цены жизненных средств Ступайте в осажденный город, подвоз к которому отрезан, и по- учайтесь! – отвечает г-н Дюринг. Как действует конкуренция на установление рыночных цен Спросите монополию, иона вам расскажет!
К тому же даже ив случаях подобных монополий нельзя обнаружить человека со шпагой в руке, который будто бы стоит за их спиной. Напротив в осажденных городах человек со шпагой, те. комендант, если только он выполняет свой долг, обыкновенно очень скоро кладет конец монополии ив целях равномерного распределения, подвергает конфискации запасы монополистов. А во всех остальных случаях, как только люди со шпагой пытались фабриковать распределительную стоимость, они пожинали лишь расстройство в делах и денежные потери. Голландцы своим монопо- лизированием ост-индской торговли погубили и свою монополию, и свою торговлю. Два сильнейших правительства, какие только когда-либо существовали, а именно североамериканское революционное правительство и французский Национальный конвент, дерзнули установить предельные цены и потерпели полную неудачу. Русское правительство уже в течение ряда лет, задавшись целью поднять курс своих бумажных денег, который в России оно понижает непрерывными выпусками неразменных банкнот, пытается достигнуть этой цели путем столь же непрерывной скупки в Лондоне векселей на Россию. В результате это удовольствие обошлось ему в течение немногих лет приблизительно в 60 млн рублей, а рубль упал сейчас ниже двух марок, вместо курса трех с лишним. Если шпага обладает той волшебной экономической силой, какую ей приписывает г-н Дюринг, то почему жени одно правительство не могло добиться того, чтобы принудительными мерами надолго присвоить плохим деньгам распределительную стоимость хороших или придать ассигнациям стоимость золота Да и где та шпага, которая командует на мировом рынке?
Далее, погну Дюрингу, существует еще одна основная форма, в которой распределительная стоимость служит для присвоения работ других людей без даваемой взамен этого работы владельческая рента, те. земельная рента и прибыльна капитал. Мы отмечаем пока это обстоятельство только для того, чтобы указать, что сказанным исчерпывается все, что мы узнаём относительно пресловутой распределительной стоимости. – Всели, однако Не совсем все. Послушаем следующее
Несмотря на двоякую точку зрения, выступающую в признании производственной стоимости и стоимости распределительной, в основе всегда остается все же нечто общее в

1 ... 11 12 13 14 15 16 17 18 ... 42

виде того предмета, из которого состоят все стоимости
и которым они поэтому также измеряются. Непосредственной, естественной мерой является затрата силы, а простейшей единицей – человеческая сила в самом грубом смысле слова. Последняя сводится к времени существования, само поддержание которого представляет, в свою очередь, преодоление известной суммы трудностей пропитания и жизни.
Распределительная стоимость, или стоимость присвоения,
существует в чистом и исключительном виде лишь там, где право распоряжения непроизведенными вещами или, выражаясь более обычным языком, сами эти вещи вымениваются на работы или на предметы, имеющие действительную производственную стоимость. То однородное, что проступает и представлено в каждом выражении стоимости, а следовательно ив составных частях стоимости, присваиваемых путем распределения без даваемой взамен этого работы, – это однородное состоит в затрате человеческой силы воплощенной в каждом товаре».
Что сказать нам поэтому поводу Если все товарные стоимости измеряются воплощенной в товарах затратой человеческой силы, то где же здесь распределительная стоимость,
где надбавка к цене, обложение данью Г-н Дюринг говорит нам, правда, что также и вещи, не произведенные трудом
следовательно неспособные иметь стоимость в собственном смысле, могут приобретать распределительную стоимость и обмениваться на вещи, произведенные трудом, обладающие стоимостью. Нов тоже время он говорит, что все стоимости следовательно в том числе и стоимости исключительно распределительного характера, состоят из воплощенной в них затраты силы. При этом мы, к сожалению, не узна-
ём, каким образом воплощается затрата силы в такой вещи,
которая не произведена трудом. Во всяком случае, из всей этой мешанины стоимостей в конце концов выясняется, по- видимому, одно что со стоимостью распределительной, этой вымогаемой благодаря социальному положению надбавкой к цене товаров, этим обложением, проводимым при помощи шпаги, опять-таки ничего не выходит стоимости товаров определяются единственно затратой человеческой силы – трудом, который в них воплощен. Следовательно,
если оставить в стороне земельную ренту и немногие монопольные цены, то выходит, что г-н Дюринг говорит, только неряшливо и путано, то самое, что уже давно гораздо определеннее и яснее сказала столь ославленная им теория стоимости Рикардо – Маркса. Не так ли?
Да, он это говорит, но тут же утверждает противоположное. Маркс, исходя из исследований Рикардо, говорит стоимость товаров определяется воплощенным в них общественно необходимым всеобщим человеческим трудом, ко Попросту говоря. – Ред
торый, в свою очередь, измеряется своей продолжительностью. Труд есть мера всех стоимостей, носам он не имеет стоимости. Г-н Дюринг, выставив также, хотя и на свой неряшливый манер, труд в качестве меры стоимости, про- должает:
Труд сводится к времени существования, самоподдержа- ние которого представляет, в свою очередь, преодоление известной суммы трудностей пропитания и жизни».
Оставим без внимания вызванное лишь страстью к ориги- нальничанью смешение рабочего времени, о котором здесь только и может идти речь, с временем существования, до сих пор еще никогда не создававшими не измерявшим стоимо- стей. Оставим без внимания и ту ложную «социалитарную»
видимость, которую должно внести «самоподдержание» этого времени существования с тех пор как существует мири доколе он будет существовать, каждый должен сам поддерживать себя в том смысле, что он сам потребляет средства, необходимые для поддержания его жизни. Предположим, что г-н Дюринг выразил свою мысль на точном языке политической экономии тогда вышеприведенное положение либо ничего не означает, либо означает следующее стоимость товара определяется воплощенным в нем рабочим временем, а стоимость этого рабочего времени определяется стоимостью жизненных средств, требующихся для содержания рабочего в течение этого времени. В применении к нынешнему обществу это означает стоимость товара определяется содержащейся в нем заработной платой.
Тут мы подошли, наконец, к тому, что, собственно, хочет сказать г-н Дюринг. Стоимость товара определяется, по выражению вульгарных экономистов, издержками производ- ства.
Кэри же подчеркнул ту истину, что стоимость определяют не издержки производства, а издержки воспроизводства (Критическая история, стр. Как обстоит дело с этими издержками производства или воспроизводства, об этом мы скажем ниже здесь же заметим только, что они, как известно, состоят из заработной платы и прибыли на капитал. В заработной плате представлена воплощенная в товаре затрата силы, производственная стоимость. В прибыли представлена пошлина или надбавка к цене, распределительная стоимость, вынуждаемая капиталистом при помощи своей монополии, при помощи шпаги вру- ке. И таким образом вся противоречивая путаница дюрин- говской теории стоимости разрешается, наконец, в чудесную гармоническую ясность.
Определение стоимости товаров заработной платой, которое у Адама Смита встречается еще часто рядом с определением стоимости рабочим временем, изгнано из научной политической экономии со времени Рикардо ив наши дни имеет еще хождение только в вульгарной политической экономии. Как раз пошлейшие сикофанты
128
существующего ка Подхалимы, прислужники. – Ред
питалистического общественного строя проповедуют определение стоимости заработной платой, изображая в тоже время прибыль капиталиста как высший род заработной платы, как плату за воздержание (зато, что капиталист не промотал своего капитала, премию за риск, плату за управление предприятием и т. д. Г-н Дюринг отличается от них только тем, что объявляет прибыль грабежом. Другими словами,
свой социализм г-н Дюринг основывает непосредственно на теориях вульгарной политической экономии самого худшего сорта. Его социализм имеет ровно такую же ценность, как эта вульгарная политическая экономия их судьбы неразлучно связаны между собой.
Ведь ясно следующее то, что рабочий производит, и то,
во что обходится его рабочая сила, – это вещи столь же различные, как то, что производит машина, и то, во что она обходится. Стоимость, которую рабочий создает в течение 12- часового рабочего дня, не имеет ничего общего со стоимостью тех жизненных средств, которые он потребляет в течение этого рабочего дня и относящегося к нему перерыва для отдыха. В этих жизненных средствах может быть воплощено или 7 часов рабочего времени, смотря по степени развития производительности труда. Допустим, что для их производства потребовалось 7 часов труда. Тогда, по смыслу принимаемой гном Дюрингом вульгарно-экономической теории стоимости, продукт часового труда имеет стоимость продукта часового труда, 12 часов труда равны 7 часам труда, или 12 = 7. Для еще большей ясности возьмем такой пример пусть сельский рабочий, безразлично при каких общественных отношениях, производит в год определенное количество зерна, скажем, 20 гектолитров пшеницы. Сам он в течение этого времени потребляет сумму стоимостей, выражающуюся гектолитрами пшеницы. В таком случае получается, что 20 гектолитров пшеницы имеют туже стоимость, что и 15. И это на одном и том же рынке и при прочих равных условиях. Иными словами, 20 равняется 15. И
это называется экономической наукой!
Все развитие человеческого общества после стадии животной дикости начинается с того дня, как труд семьи стал создавать больше продуктов, чем необходимо было для ее поддержания, с того дня, как часть труда могла уже затрачиваться на производство не одних только жизненных средств,
но и средств производства. Избыток продукта труда над издержками поддержания труда и образование и накопление из этого избытка общественного производственного и резервного фонда – все это было и остается основой всякого общественного, политического и умственного прогресса.
В предшествующей истории этот фонд составлял собственность того или иного привилегированного класса, которому вместе с этой собственностью доставались также политическая власть и духовное руководство. Предстоящий социальный переворот впервые сделает этот общественный производственный и резервный фонд, те. всю массу сырья, орудий производства и жизненных средств, действительно общественным, изъяв его из распоряжения привилегированного класса и передав его всему обществу как общее достояние.
Одно из двух. Либо стоимость товаров определяется издержками на поддержание труда, необходимого для их производства, те. в нынешнем обществе определяется заработной платой. В таком случае каждый рабочий получает в своей
заработной плате стоимость продукта своего труда и тогда эксплуатация класса наемных рабочих классом капиталистов есть вещь невозможная. Предположим, что издержки содержания рабочего выражаются в данном обществе суммой в 3 марки вдень. Тогда однодневный продукт рабочего,
согласно указанной вульгарно-экономической теории, имеет стоимость в 3 марки. Допустим теперь, что капиталист, нанимающий этого рабочего, прибавляет к цене продукта прибыль, взимая дань в 1 марку, и продает продукт за 4 марки. Тоже делают и другие капиталисты. Нов таком случае рабочий уже не может покрыть издержки своего однодневного содержания 3 марками, а нуждается для этого тоже в марках. Так как все прочие условия предполагаются неизменными, то и заработная плата, выраженная в жизненных средствах, должна остаться неизменной следовательно, заработная плата, выраженная в деньгах, должна возрасти, а именно – с 3 марок вдень до 4. То, что капиталисты отнимают у рабочего класса в форме прибыли, они вынуждены ему вернуть в форме заработной платы. Мы не подвинулись
таким образом, ни на шаг вперед если стоимость определяется заработной платой, то невозможна никакая эксплуатация рабочего капиталистом. Но тогда невозможно и образование избытка продуктов, ибо рабочие, по нашему предположению, потребляют как раз столько стоимости, сколько они производят. Атак как капиталисты не производят никакой стоимости, то нельзя даже представить себе, на какие средства они собираются жить. Если же такой избыток производства над потреблением, такой производственный и резервный фонд тем не менее существует ипритом находится в руках капиталистов, тоне остается никакого другого возможного объяснения, кроме того, что рабочие потребляют для своего самоподдержания только стоимость товаров,
а сами товары остаются в распоряжении капиталистов для дальнейшего использования.
Или же приходится признать другое решение вопроса. Если этот производственный и резервный фонд, находящийся в руках класса капиталистов, фактически существует, если он фактически возник путем накопления прибыли (земельную ренту мы пока оставляем в стороне, то он не может не состоять из накопленного избытка продуктов труда, доставляемых классом рабочих классу капиталистов, над той суммой заработной платы, которую класс капиталистов уплачивает классу рабочих. Но тогда стоимость определяется не заработной платой, а количеством труда тогда класс рабочих доставляет классу капиталистов в продукте труда большее количество стоимости, чем получает от класса капиталистов в виде заработной платы, и тогда прибыльна капитал,
подобно всем другим формам присвоения продуктов чужого неоплаченного труда, получает свое объяснение как всего лишь составная часть этой открытой Марксом прибавочной стоимости.
Кстати. О великом открытии, которым Рикардо начинает свой главный труд, говоря, что стоимость товара зависит от количества труда, необходимого для его производства, а не от большего или меньшего вознаграждения, уплачиваемого за этот труд – об этом составившем эпоху открытии г-н
Дюринг во всем своем Курсе политической экономии не говорит ни слова. В Критической истории он разделывается с этим открытием Рикардо следующей оракульской фра- зой:
«Он» (Рикардо) не учитывает того обстоятельства, что большая или меньшая пропорция, в которой заработная плата может представлять ассигновку на жизненные потребности, должна принести с собой также и разнообразное формирование стоимостных отношений!»
Читая эту фразу, читатель может думать все, что ему угодно, а лучше всего, если он при этом вообще ничего не будет думать D. Ricardo. «On the Principles of Political Economy, and Taxation». 3rd ed.,
London, 1821, p. 1 (Д. Рикардо. О началах политической экономии и налогового обложения. 3 изд, Лондон, 1821, стр. 1).

А теперь пусть читатель из пяти различных сортов стоимости, преподнесенных нам гном Дюрингом, сам выбирает тот сорт, который ему больше нравится производственную ли стоимость, которая проистекает из природы, или распределительную стоимость, созданную человеческой испорченностью и имеющую ту отличительную особенность, что она измеряется такой затратой силы, которая в ней не содержится, или, в-третьих, стоимость, измеряемую рабочим временем, или, в-четвертых, стоимость, измеряемую издержками воспроизводства, или же, наконец, в-пятых, стоимость, измеряемую заработной платой. Выбор богатый, путаница полнейшая. И нам остается только воскликнуть вместе с г-ном
Дюрингом:
«Учение о стоимости есть пробный камень для определения достоинства экономических систем. Простой и сложный труд
Г-н Дюринг открыл у Маркса очень грубую экономическую ошибку, достойную ученика младшего класса ив тоже время заключающую в себе общественноопасную социалистическую ересь.
Теория стоимости Маркса представляет собой не более как обычное учение, что труд есть причина всех стоимо- стей, а рабочее время – мера их. При этом в полной неясности остается представление о том, как следует мыслить
различную стоимость так называемого квалифицированного труда. Правда, и по нашей теории естественная себестоимость и, следовательно, абсолютная стоимость хозяйственных предметов может измеряться только затраченным рабочим временем. Но при этом мы исходим из того, что рабочее время одного индивида признается совершенно равноценным рабочему времени другого, и приходится только следить за теми случаями, когда при квалифицированных работах к индивидуальному рабочему времени одного лица присоединяется рабочее время других лиц например, в виде употребляемого инструмента. Следовательно, дело обстоит не так, как туманно представляет себе г-н Маркс, будто чье- либо рабочее время само по себе имеет большую стоимость,
чем рабочее время другого лица, потому что в первом из них как бы сгущено большее количество среднего рабочего времени нет, всякое рабочее время, без исключения и принципиально следовательно, без необходимости выводить сначала какую-либо среднюю, – совершенно равноценно, и при рассмотрении работ какого-либо лица, как и при рассмотрении каждого готового продукта, нужно только выяснить,
сколько рабочего времени других лиц скрыто в том, что на первый взгляд представляется затратой только его собственного рабочего времени. Для строгой значимости теории совершенно неважно, что именно будет тем, что не могло бы получить особого свойства и особой работоспособности без рабочего времени других людей, – будет ли этим применяемое рукой орудие производства, или сама рука, или даже голова. Между тем г-н Маркс в своих рассуждениях о стоимости не может отделаться от мелькающего на заднем плане призрака квалифицированного рабочего времени. Быть радикальным в этом направлении ему помешал унаследованный им способ мышления образованных классов, которому должно казаться чудовищным признание, что само по себе рабочее время тачечника и рабочее время архитектора экономически совершенно равноценны».
То место у Маркса, которое вызвало этот более мощный гнев г-на Дюринга, очень коротко. Маркс исследует, чем определяется стоимость товаров и отвечает содержащимся в них человеческим трудом. Последний, продолжает он,
«есть расходование простой рабочей силы, которой в среднем обладает телесный организм каждого обыкновенного человека, не отличающегося особым развитием Сравнительно сложный труд означает только возведенный в степень или,
скорее, помноженный простой труд, так что меньшее количество сложного труда равняется большему количеству простого. Опыт показывает, что такое сведение сложного труда к простому совершается постоянно. Товар может быть продуктом самого сложного труда, но его стоимость делает его равным продукту простого труда, и, следовательно, сама представляет лишь определенное количество простого труда. Различные пропорции, в которых различные виды труда сводятся к простому труду как к единице их измерения
устанавливаются общественным процессом за спиной производителей и потому кажутся последним установленными обычаем».
У Маркса речь идет здесь прежде всего лишь об определении стоимости товаров те. таких предметов, которые производятся внутри общества, состоящего из частных производителей производятся этими частными производителями за частный счет и обмениваются ими один на другой. Следовательно, здесь говорится отнюдь не об абсолютной стоимости, где бы сия ни обитала, а о стоимости, имеющей силу при определенной форме общества. Оказывается, что эта стоимость, в этом определенном историческом понимании,
создается и измеряется человеческим трудом, воплощенным в отдельных товарах, а этот человеческий труд оказывается далее расходованием простой рабочей силы. Однако не всякий труд представляет собой всего лишь расходование простой человеческой рабочей силы очень многие виды труда заключают в себе применение навыков или знаний, приобретенных с большей или меньшей затратой сил, времени и денег. Создают ли эти виды сложного труда в равные промежутки времени такую же товарную стоимость, как и труд простой, как расходование всего лишь простой рабочей силы Ясно, что нет. Продукт часа сложного труда представляет собой товар более высокой, двойной или тройной, стоимости по сравнению с продуктом часа простого труда. Посредством этого сравнения стоимость продуктов сложного труда выражается в определенных количествах простого труда,
но это сведение сложного труда к простому совершается путем определенного общественного процесса за спиной производителей процесса, который здесь, при изложении теории стоимости, может быть только констатирован, но еще не объяснен.
Именно этот простой факт, ежедневно совершающийся на наших глазах в современном капиталистическом обществе, и констатирует здесь Маркс. Факт этот настолько бесспорен, что даже г-н Дюринг не отваживается оспаривать его нив своем Курсе, нив своей Истории политической экономии. Изложение Маркса отличается такой простотой и прозрачностью, что, наверно, никто, кроме г-на Дюринга,
не останется при этом в полной неясности. Именно вследствие этой полной неясности, в которой пребывает г-н Дю- ринг, он ошибочно принимает стоимость товаров, исследованием которой здесь только и занимается пока Маркс, за
«естественную себестоимость, еще более увеличивающую неясность, и даже за абсолютную стоимость, которая до сих пор, насколько нам известно, не имела хождения в политической экономии. Чтобы, однако, ни понимал под естественной себестоимостью г-н Дюринг и какой бы из его пяти видов стоимости ни имел честь представлять абсолютную стоимость, – несомненно одно у Маркса вовсе нет речи об этих предметах, а говорит он только о стоимости товаров, и во всем отделе Капитала, трактующем о стоимости, нет ни малейшего намека на то, считает ли Маркс эту свою теорию стоимости товаров применимой также и к другим формам общества, и если считает, тов каком объеме.
«Следовательно», – продолжает г-н Дюринг, – дело обстоит не так, как туманно представляет себе г-н Маркс, будто чье-либо рабочее время само по себе имеет большую стоимость, чем рабочее время другого лица, потому что в первом из них как бы сгущено большее количество среднего рабочего времени нет, всякое рабочее время, без исключения и принципиально, – следовательно, без необходимости выводить сначала какую-либо среднюю, – совершенно равноценно Счастье для г-на Дюринга, что судьба не сделала его фабрикантом и, таким образом, избавила его от необходимости устанавливать стоимость своих товаров поэтому новому правилу, а следовательно, и от неизбежного банкротства.
Но что я говорю Разве мы всё еще находимся в обществе фабрикантов Отнюдь нет. Со своей естественной себестоимостью и абсолютной стоимостью г-н Дюринг заставил нас сделать скачок, настоящее salto mortale, из нынешнего дурного мира эксплуататоров в его собственную хозяйственную коммуну будущего, вчистую небесную атмосферу равенства и справедливости, – и мы должны поэтому, хотя и несколько преждевременно, уже здесь заглянуть немного в этот новый мир.
Правда, по теории г-на Дюринга, ив хозяйственной коммуне стоимость хозяйственных вещей может измеряться тоже только затраченным рабочим временем, но при этом рабочее время каждого заранее будет расцениваться совершенно одинаково, всякое рабочее время будет считаться совершенно равноценным без исключения и принципиально, ипритом без необходимости выводить сначала какую-либо среднюю величину. И вот пусть теперь читатель сравнит этот радикальный уравнительный социализм с туманным представлением Маркса, будто чье-либо рабочее время само по себе имеет большую стоимость, чем рабочее время другого лица, потому что в первом из них сгущено большее количество среднего рабочего времени, – представлением, от которого Маркс не в силах освободиться из-за унаследованного им способа мышления образованных классов, которому должно казаться чудовищным признание, что рабочее время тачечника и рабочее время архитектора экономически совершенно равноценны!
Беда только в том, что Маркс делает к приведенному выше месту в Капитале маленькое примечание Читатель должен иметь ввиду, что здесь речь идет не о заработной
плате,
или стоимости, которую рабочий получает например, за один рабочий день, а о стоимости товаров в которой овеществляется его рабочий день. Маркс, словно предчувствуя своего Дюринга, сам, следовательно, предостерегает против применения приведенных положений хотя бы даже к заработной плате, выплачиваемой за сложный труд в
нынешнем обществе. И если г-н Дюринг, не довольствуясь тем, что он все-таки это делает, вдобавок характеризует еще приведенные выше положения как те основные начала, согласно которым Маркс якобы хочет регулировать распределение жизненных средств в социалистически организованном обществе, – то это просто бесстыдная подтасовка, подобную которой можно встретить разве только у разбойников пера.
Присмотримся, однако, несколько ближе к дюринговско- му учению о равноценности. Всякое рабочее время совершенно равноценно рабочее время тачечника, как и рабочее время архитектора. Таким образом, рабочее время, а следовательно, и самый труд имеют стоимость. Но ведь труд есть созидатель всех стоимостей. Только он один придает предметам, находимым нами в природе, стоимость в экономическом смысле. Сама стоимость есть нечто иное, как выражение овеществленного в каком-либо предмете общественно необходимого человеческого труда. Следовательно, труд
не может иметь никакой стоимости. Говорить о стоимости труда и пытаться определить ее – это все равно, что говорить о стоимости самой стоимости или пытаться определить весне какого-нибудь тяжелого тела, а самой тяжести. Г-н Дю- ринг разделывается с такими людьми, как Оуэн, Сен-Симон и Фурье, называя их социальными алхимиками. Но когда он мудрит над стоимостью рабочего времени, те. над стоимостью труда, то он этим доказывает, что стоит сам еще гораздо
ниже действительных алхимиков. Пусть читатель теперь сам судит о дерзости, с какой г-н Дюринг подсовывает Марксу утверждение, будто рабочее время одного человека само по себе имеет большую стоимость, чем рабочее время другого,
и будто рабочее время, а стало быть и труд, обладает стоимостью пусть читатель сам судит о дерзости, с какой это приписывается Марксу, который впервые показал, что труд
не может иметь стоимости и почему именно не может иметь ее!
Для социализма, который хочет освободить человеческую рабочую силу от ее положения товара очень важно понять,
что труд не имеет стоимости и не может иметь ее. При таком понимании теряют почву все попытки регулировать будущее распределение средств существования как своего рода высшую форму заработной платы, – попытки, перешедшие кг- ну Дюрингу по наследству от стихийного рабочего социализма. Отсюда как дальнейший вывод вытекает, что распределение, поскольку оно управляется чисто экономическими соображениями, будет регулироваться интересами производства, развитие же производства больше всего стимулируется таким способом распределения, который позволяет всем
членам общества как можно более всесторонне развивать,
поддерживать и проявлять свои способности. Способу мышления образованных классов, унаследованному гном Дю- рингом, должно, конечно, казаться чудовищным, что настанет время, когда не будет ни тачечников, ни архитекторов по
профессии и когда человек, который в течение получаса давал указания как архитектор, будет затем в течение некоторого времени толкать тачку, пока не явится опять необходимость в его деятельности как архитектора. Хорош был бы социализм, увековечивающий профессиональных тачечников!
Если равноценность рабочего времени должна иметь тот смысл, что каждый работник в равные промежутки времени производит равные стоимости и что нет необходимости сперва выводить какую-либо среднюю величину, – то совершенно очевидно, что это неверно. Стоимость, созданная часом труда двух работников, хотя бы одной и той же отрасли производства, всегда окажется различной, смотря по интенсивности труда и искусству работника этой беде, – которая, впрочем, может казаться бедой только таким людям,
как Дюринг, – не может помочь никакая хозяйственная коммуна, по крайней мерена нашей планете. Что же остается, следовательно, от всей концепции равноценности всякого труда Ничего, кроме пустой крикливой фразы, экономической подоплекой которой является только неспособность г-на Дюринга к различению между определением стоимости трудом и определением стоимости заработной платой, – ничего, кроме простого указа, своего рода основного закона новой хозяйственной коммуны заработная плата за равное рабочее время должна быть равной Нов таком случае старые французские рабочие-коммунисты и Вейтлинг приводили уже гораздо лучшие доводы в пользу своего требования
равенства заработной платы.
Как же в целом разрешается важный вопрос о более высокой оплате сложного труда В обществе частных производителей расходы по обучению работника покрываются частными лицами или их семьями поэтому частным лицами достается в первую очередь более высокая цена обученной рабочей силы искусный раб продается поболее высокой цене, искусный наемный рабочий получает более высокую заработную плату. В обществе, организованном социалистически, эти расходы несет общество, поэтому ему принадлежат и плоды, те. большие стоимости, созданные сложным трудом. Сам работник не вправе претендовать на добавочную оплату. Из этого, между прочим, следует еще тот практический вывод, что излюбленный лозунг оправе рабочего на полный трудовой доход тоже иной раз не так уж неуязвим. Капитал и прибавочная стоимость
«Капитал означает у г-на Маркса, прежде всего, не общепринятое экономическое понятие, согласно которому капитал есть произведенное средство производства. Маркс пытается создать более специальную, диалектически-историче-
130
Подробная критика лассальянского лозунга о полном, или «неурезанном,
трудовом доходе содержится в I разделе работы Маркса Критика Готской программы скую идею, которая переходит у него в игру метаморфозами понятий и исторических явлений. Капитал, по Марксу, рождается из денег он образует историческую фазу, начинающуюся с XVI века, а именно – с предполагаемых зачатков мирового рынка, относимых к этому времени. Ясно, что при подобном толковании понятия капитала утрачивается острота экономического анализа. В подобных диких концепциях, которые должны быть наполовину историческими, наполовину логическими, а в действительности являются только ублюдками исторической и логической фантастики, – гибнет способность рассудка к различению, как и всякое добросовестное применение понятий ив таком же духе идет трескотня на протяжении целой страницы…
«Марксова характеристика понятия капитала может породить в строгой науке о народном хозяйстве лишь путаницу плоды легкомыслия, выдаваемые за глубокие логические истины шаткость оснований и т. д.
Итак, по Марксу, капитал будто бы родился вначале века из денег. Это тоже самое, как если бы кто-нибудь сказал, что металлические деньги образовались три тысячи слишком лет тому назад из скота, так как раньше, в числе других предметов, функции денег выполняли скот. К такому грубому и превратному способу выражения способен только г-н Дюринг. У Маркса при анализе экономических форм,
в которых совершается процесс обращения товаров, последней формой оказываются деньги. Этот последний продукт
товарного обращения есть первая форма проявления капитала. Исторически капитал везде противостоит земельной собственности сначала в форме денег, как денежное имущество,
как купеческий и ростовщический капитал История эта ежедневно разыгрывается на наших глазах. Каждый новый капитал при своем первом появлении на сцене, те. на товарном рынке, рынке труда или денежном рынке, неизменно является в виде денег, – денег, которые путем определенных процессов должны превратиться в капитал. Таким образом,
Маркс опять-таки только констатирует факт. Не будучи в состоянии оспорить этот факт, г-н Дюринг его извращает будто, по Марксу, капитал рождается из денег!
Затем Маркс подвергает исследованию процессы, посредством которых деньги превращаются в капитал, и находит,
прежде всего, что форма, в которой деньги циркулируют как капитал, представляет собой форму, противоположную той,
в которой они циркулируют как всеобщий эквивалент товаров. Простой товаровладелец продает, чтобы купить он продает тов чем не нуждается, и покупает на вырученные деньги то, что ему нужно. Между тем капиталист, приступая к делу, покупает с самого начала тов чем сам он не нуждается;
он покупает, чтобы продать, ипритом продать дороже, чтобы получить обратно затраченную первоначально на покупку денежную сумму увеличенной на некоторый денежный прирост. Этот прирост Маркс называет прибавочной стоимостью
Откуда происходит эта прибавочная стоимость Она не может происходить ни из того, что покупатель купил товары ниже их стоимости, ни из того, что продавец продал их выше их стоимости. Ибо в обоих случаях прибыли и убытки каждого лица взаимно уравновешиваются, так как каждый попеременно является покупателем и продавцом. Прибавочная стоимость. не может также явиться результатом обмана, так как обман, хотя и может обогатить одного человека за счет другого, ноне может увеличить общую сумму стоимостей,
которой располагают они оба, следовательно, не может увеличить всю вообще сумму находящихся в обращении стои- мостей. Весь класс капиталистов данной страны в целом не может наживаться за счет самого себя».
И тем не менее мы видим, что класс капиталистов каждой страны, взятый в целом, беспрерывно обогащается на наших глазах, продавая дороже, чем купил, присваивая себе прибавочную стоимость. Таким образом, мы ни на шаг не подвинулись вперед в решении вопроса откуда происходит эта прибавочная стоимость Вопрос этот необходимо разрешить, ипритом чисто экономическим путем, исключив всякий обман, всякое вмешательство какого-либо насилия, формулируя вопрос следующим образом каким образом можно постоянно продавать дороже, чем было куплено,
даже при условии, что равные стоимости постоянно обмениваются на равные?
Разрешение этого вопроса составляет величайшую историческую заслугу труда Маркса. Оно проливает яркий свет на такие экономические области, где социалисты, не менее,
чем буржуазные экономисты, бродили до этого в глубочайшей тьме. Отрешения этого вопроса берет свое начало научный социализм, и это решение является центральным пунктом научного социализма.
Решение это состоит в следующем. Увеличение стоимости денег, которые должны превратиться в капитал, немо- жет ни совершиться в самих деньгах ни возникнуть из купли так как эти деньги только реализуют здесь цену товара, а эта цена, – ибо мы предполагаем, что обмениваются равные стоимости, – не отличается от стоимости товара. Но по той же причине увеличение стоимости не может возникнуть и из продажи товара. Значит, данное изменение должно произойти в том товаре который покупается, но изменению подвергается при этом не его стоимость – так как товар покупается и продается по своей стоимости, – а его
потребительная стоимость как таковая другими словами,
изменение стоимости должно проистекать из потребления этого товара. Но извлечь стоимость из потребления товара нашему владельцу денег удастся лишь в том случае, если ему посчастливится открыть на рынке такой товар, потребительная стоимость которого обладала бы оригинальным свойством быть источником стоимости, – такой товар, действительное потребление которого было бы овеществлением труда, а следовательно, созиданием стоимости И владелец
денег находит на рынке такой специфический товар это способность к труду, или рабочая сила. Если, как мы видели, труд как таковой не может иметь стоимости, то этого отнюдь нельзя сказать о рабочей силе Последняя приобретает стоимость, лишь только она, как это фактически имеет место ныне, становится товаром и стоимость эта определяется, как и стоимость всякого другого товара, рабочим временем, необходимым для производства, а следовательно,
и воспроизводства этого специфического предмета торговли, те. тем рабочим временем, которое требуется для производства жизненных средств, необходимых рабочему для поддержания себя в состоянии трудоспособности и для продолжения своего рода. Допустим, что эти жизненные средства представляют, изо дня вдень, рабочее время в 6 часов.
Таким образом, наш приступающий к делу капиталист, который закупает для своего предприятия рабочую силу, те. нанимает рабочего, уплачивает последнему полную однодневную стоимость его рабочей силы, если платит ему сумму денег, представляющую тоже 6 часов труда. Следовательно, рабочий, отработав 6 часов у данного капиталиста, возмещает ему полностью его расход, те. оплаченную им однодневную стоимость рабочей силы. Но от этого деньги еще не превратятся в капитал, не произведут никакой прибавочной стоимости. Поэтому покупатель рабочей силы совершенно иначе понимает характер заключенной им сделки. Тот факт, что для поддержания жизни рабочего в течение 24 часов требуется только 6 часов труда, нисколько не мешает рабочему работать часов из этих 24. Стоимость рабочей силы и стоимость, создаваемая рабочей силой в процессе труда, – две различные величины. Владелец денег оплатил однодневную стоимость рабочей силы, и ему поэтому принадлежит и потребление ее в течение всего дня, труд рабочего в течение целого дня. То обстоятельство, что стоимость, которую создает потребление рабочей силы в течение дня, вдвое больше ее собственной однодневной стоимости, составляет особую удачу для покупателя, но по законам товарного обмена тут нет никакого нарушения права по отношению к продавцу. Итак, стоимость, в которую рабочий ежедневно обходится капиталисту, согласно нашему допущению, представляет собой продукт 6 часов труда, а стоимость, которую рабочий ежедневно доставляет капиталисту, – продукт 12 часов труда. Разность в пользу владельца денег составляет 6 часов неоплаченного прибавочного труда, неоплаченный прибавочный продукт, в котором воплощен часовой труд. Фокус проделан. Прибавочная стоимость произведена, деньги превращены в капитал.
Показав таким образом, как возникает прибавочная стоимость и как она только и может возникнуть при господстве законов, регулирующих товарный обмен, Маркс обнажил механизм современного капиталистического способа производства и основанного на нем способа присвоения, открыл то кристаллизационное ядро, вокруг которого сложился весь
современный общественный строй.
Такое образование капитала имеет, однако, одну существенную предпосылку Владелец денег лишь в том случае может превратить свои деньги в капитал, если найдет на товарном рынке свободного рабочего свободного в двояком смысле в том смысле, что рабочий – свободная личность и располагает своей рабочей силой как товаром и что, с другой стороны, он не имеет для продажи никакого другого товара, гол, как сокол, свободен от всех предметов, необходимых для осуществления своей рабочей силы. Но это отношение между владельцами денег или товаров, с одной стороны, и людьми, не имеющими ничего, кроме собственной рабочей силы, с другой, – не создано самой природой и не является общим для всех исторических периодов оно, очевидно, само есть результат предшествующего исторического развития, продукт гибели целого ряда более старых формаций общественного производства. В массовом масштабе этот свободный рабочий появляется впервые в конце XV и начале XVI века, вследствие разложения феодального способа производства. Но этим обстоятельством, вместе сна- чавшимся в туже эпоху созданием мировой торговли ими- рового рынка, была дана основана которой масса наличного движимого богатства должна все в больших и больших масштабах превращаться в капитала капиталистический способ производства, направленный на созидание прибавочной стоимости, должен становиться все более и более исключительно господствующим.
Таковы дикие концепции Маркса, эти ублюдки исторической и логической фантастики, в которых гибнет способность рассудка к различению, как и всякое добросовестное применение понятий. Противопоставим теперь этим
«плодам легкомыслия те глубокие логические истины»
и ту предельную и строжайшую научность в смысле точных дисциплин, которые нам предлагает г-н Дюринг.
Итак, капитал означает у Маркса не общепринятое экономическое понятие, согласно которому капитал есть произведенное средство производства напротив, Маркс утверждает, что известная сумма стоимостей лишь тогда превращается в капитал, когда она увеличивается в своей стоимости образуя прибавочную стоимость. А что говорит г-н Дю- ринг?
«Капитал есть основа средств экономического могущества, служащая для дальнейшего ведения производства и для
образования долей участия в плодах всеобщей рабочей си-
лы».
При всей оракулоподобной туманности и неряшливости, с которыми опять-таки выражено это положение г-на Дюрин- га, несомненно одно основа средств экономического могущества может служить для дальнейшего ведения производства целую вечность, – и все же, по собственным словам г-на
Дюринга, она не станет капиталом до тех пор, пока не образует долей участия в плодах всеобщей рабочей силы, те прибавочной стоимости или, по крайней мере, прибавочного продукта. Следовательно, г-н Дюринг не только сам совершает тот грех, который он ставит в упрек Марксу, не разделяющему общепринятого экономического понимания капитала он, сверх того, совершает еще плохо прикрытый»
высокопарными фразами неуклюжий плагиату Маркса. На странице 262 эта мысль развивается подробнее:
«Дело в том, что капитал в социальном смысле (а капитал внесоциальном смысле гну Дюрингу еще предстоит открыть) специфически отличается от простого средства производства ибо, в то время как последнее имеет лишь технический характер и является необходимым при всех обстоятельствах, первый характеризуется своей общественной силой присвоения и образования долей участия в плодах всеобщей рабочей силы. Социальный капитал бесспорно является в значительной мере нечем иным, как техническим средством производства в его социальной функции но именно эта-то функция и должна будет исчезнуть».
Если мы примем во внимание, что именно Маркс впервые выдвинул на передний план ту социальную функцию»,
в силу которой известная сумма стоимости только и становится капиталом, то действительно каждый, кто внимательно изучает предмет, должен скоро удостовериться в том, что
Марксова характеристика понятия капитала может породить лишь путаницу, – ноне в строгой науке о народном хозяйстве, как думает г-н Дюринг, а, как это наглядно показывает данный случай, единственно в голове самого г-на Дюрин- га, который в Критической истории успел уже забыть, как много он попользовался этим понятием капитала в своем
«Курсе».
Однако г-н Дюринг не довольствуется тем, что заимствует свое определение капитала, хотя ив очищенной форме,
у Маркса. Он вынужден последовать за Марксом также ив область игры метаморфозами понятий и исторических явлений, хотя сам-то они знает, что из этого ничего не может выйти, кроме диких концепций, плодов легкомыслия»,
«шаткости оснований и т. д. Откуда происходит эта социальная функция капитала, которая позволяет ему присваивать себе плоды чужого труда и которой он только и отличается от простого средства производства?
Она основана, – говорит г-н Дюринг, – не на природе средств производства и не на их технической необходимости, она возникла исторически, и г-н Дюринг только повторяет нам на странице 262 то, что мы уже слышали от него десятки раз он объясняет возникновение капитала при помощи давно известного приключения с двумя мужами, из которых один превратил вначале истории свое средство производства в капитал, совершив насилие над другим. Ноне довольствуясь тем, что он признаёт историческое начало у той социальной функции, благодаря которой известная сумма стоимости только и становится капиталом, г
н Дюринг пророчит ей также и исторический конец именно эта-то функция и должна будет исчезнуть. Однако такое явление, которое исторически возникло и исторически опять исчезает, принято называть на обычном языке исторической фазой. Таким образом, капитал является исторической фазой не только у Маркса, но и у г-на Дюринга, и мы вынуждены прийти к заключению, что г-н Дюринг следует здесь иезуитскому правилу когда два человека делают одно и тоже, то это еще вовсе не одно и тоже. Когда Маркс говорит, что капитал представляет собой историческую фазу, то это – дикая концепция, ублюдок исторической и логической фантастики, в которой гибнет способность различения, как и всякое добросовестное применение понятий. Но когда г-н
Дюринг тоже изображает капитал как историческую фазу, то это есть доказательство остроты экономического анализа и предельной и строжайшей научности в смысле точных дис- циплин.
Чем же отличается дюринговское представление окапи- тале от марксовского?
«Капитал, – говорит Маркс, – не изобрел прибавочного труда. Всюду, где часть общества обладает монополией на средства производства, работник, свободный или несвободный, должен присоединять к рабочему времени, необходимому для содержания его самого, излишнее рабочее время, чтобы произвести жизненные средства для собственника средств производства. Прибавочный труд, труд, выходящий
за пределы времени, необходимого для поддержания жизни работника, и присвоение продукта этого прибавочного труда другими, те. эксплуатация труда, составляют, таким образом, общую черту всех существовавших до сих пор форм общества, поскольку последние двигались в классовых противоположностях. Но только в том случае, когда продукт этого прибавочного труда принимает форму прибавочной стоимости, когда собственник средств производства находит перед собой, в качестве объекта для эксплуатации, свободного рабочего – свободного от социальных оков и свободного от собственности – и эксплуатирует его в целях производства товаров, – только тогда средство производства принимает, по Марксу, специфический характер капитала. А это произошло в значительных размерах лишь с конца XV и начала века.
Г-н Дюринг, напротив, объявляет капиталом всякую сумму средств производства, которая образует доли участия в плодах всеобщей рабочей силы, те. обусловливает прибавочный труд в какой бы тони было форме. Другими словами, г-н Дюринг заимствует у Маркса открытый им прибавочный труд, чтобы при помощи последнего убить неподходящую ему в данном случае, открытую тоже Марксом, прибавочную стоимость. Таким образом, сточки зрения г-на Дю- ринга, не только движимое и недвижимое богатство коринфских и афинских граждан, хозяйствовавших при помощи рабов, но и богатство римских крупных землевладельцев времен империи, точно также как богатство феодальных баронов средневековья, поскольку оно каким-либо образом служило производству, – все это безразличия представляет собой капитал.
Следовательно, сам г-н Дюринг имеет о капитале не общепринятое понятие, согласно которому капитал есть произведенное средство производства, а, напротив, понятие прямо противоположное, которое включает даже непроиз- веденные средства производства – землю и ее природные ресурсы. Между тем представление, по которому капитал есть просто произведенное средство производства, является общепринятым опять-таки только в вульгарной политической экономии. Вне этой столь дорогой гну Дюрингу вульгарной политической экономии произведенное средство производства или вообще известная сумма стоимости становится капиталом только благодаря тому, что она приносит прибыль или процент, те. присваивает себе прибавочный продукт неоплаченного труда в форме прибавочной стоимости, и именно опять-таки в этих двух ее определенных разновидностях. При этом здесь решительно никакого значения не имеет то обстоятельство, что вся буржуазная политическая экономия погрязла в представлении, будто свойство приносить прибыль или процент само собой присуще всякой сумме стоимости, применяемой при нормальных условиях в производстве или обмене. В классической политической экономии капитал и прибыль или капитал и процент также неотделимы, находятся между собой в таком же взаимоотношении, как причина и следствие, отец и сын, вчера и сегодня. Однако слово капитал в его современном экономическом значении появляется впервые лишь тогда, когда возникает сам обозначаемый им предмет, когда движимое богатство все более и более приобретает функцию капитала, присваивая прибавочный труд свободных рабочих, чтобы производить товары а именно, слово капитал вводится в употребление первой в истории нацией капиталистов – итальянцами и XVI веков. И если Маркс первый проанализировал до самого основания свойственный современному капиталу способ присвоения, если он привел понятие капитала в согласие с теми историческими фактами, из которых оно в конечном счете было абстрагировано и которым оно обязано своим существованием если Маркс тем самым освободил это экономическое понятие от неясных и шатких представлений, которые еще примешивались к нему ив классической буржуазной политической экономии, и у прежних социалистов то это значит, что именно Маркс шел путем той предельной и строжайшей научности, которая у г-на Дюринга постоянно на языке и которой мы, к прискорбию, совсем не находим в его сочинениях.
Действительно, у г-на Дюринга дело принимает совсем другой оборот. Он не довольствуется тем, что сначала назвал изображение капитала в качестве исторической фазы
«ублюдком исторической и логической фантастики, а затем
сам изобразил капитал как историческую фазу. Он огульно объявляет капиталом все средства экономического могущества, все средства производства, присваивающие себе доли участия в плодах всеобщей рабочей силы, следовательно,
также и земельную собственность во всех классовых обществах. Это, однако, нисколько не мешает ему в дальнейшем изложении, в полном соответствии с установившейся традицией, отделять земельную собственность и земельную ренту от капитала и прибыли и называть капиталом лишь те средства производства, которые приносят прибыль или процент,
как это можно во всех подробностях видеть на 156 и следующих страницах его Курса. С таким же основанием г-н Дю- ринг мог бы сначала подразумевать под названием локомотив также лошадей, волов, ослов и собак, потому что экипаж может двигаться и при их помощи, – и поставить в упрек нынешним инженерам, что, ограничивая понятие локомотива только современным паровозом, они делают его исторической фазой, создают дикие концепции, ублюдки исторической и логической фантастики и т. да под конец он мог бы заявить, что все-таки к лошадям, ослам, волами собакам название локомотив неприменимо, а применимо оно только к паровозу. – Таким образом, мы вновь вынуждены сказать, что именно при дюринговском толковании понятия капитала утрачивается всякая острота экономического анализа и гибнет способность различения, как и всякое добросовестное применение понятий, и что дикие концепции, путаница, плоды легкомыслия, выдаваемые за глубокие логические истины, и шаткость оснований – пышно процветают как разу г-на Дюринга.
Однако все это не имеет значения. За гном Дюрингом все же остается заслуга открытия той оси, вокруг которой движется вся существующая до сих пор экономика, вся политика и юриспруденция, – одним словом, вся предшествующая история. Вот это открытие:
«Насилие и труд – два главных фактора, которые действуют при образовании социальных связей. Водном этом положении заключена вся конституция существующего до сих пор экономического мира. Отличаясь исключительной краткостью, она гласит:
Статья 1. Труд производит. Статья 2. Насилие распределяет. Этим, говоря человеческими немецким языком, и исчерпывается до конца вся экономическая мудрость г-на Дю- ринга. Капитал и прибавочная

1 ... 12 13 14 15 16 17 18 19 ... 42

стоимость (окончание)
«Согласно взгляду г-на Маркса, заработная плата представляет только оплату того рабочего времени, в течение которого рабочий действительно работает для того, чтобы сделать возможным собственное существование. Для этого достаточно некоторого небольшого числа часов вся остальная
часть рабочего дня, часто весьма продолжительного, доставляет избыток, в котором содержится, по терминологии нашего автора, прибавочная стоимость, или, говоря общепринятым языком, прибыльна капитал. За вычетом того рабочего времени, которое на той или иной ступени производства содержится уже в средствах труда ив относительном сырье, указанный избыток рабочего дня составляет долю капиталистического предпринимателя. Согласно этому взгляду, удлинение рабочего дня есть чистый выигрыш эксплуататорского характера в пользу капиталиста».
Итак, погну Дюрингу выходит, что Марксова прибавочная стоимость есть не более как то, что на общепринятом языке именуется прибылью на капитал. Но послушаем самого Маркса. На странице 195 Капитала прибавочная стоимость разъясняется – заключенными вслед за этим термином в скобки – словами процент, прибыль, рента. На странице Маркс приводит пример, показывающий, как сумма прибавочной стоимости в 71 шиллинг выступает в различных формах ее распределения десятины, местные и государственные налоги – 21 шиллинг, земельная рента – 28 шиллингов, прибыль фермера и процент – 22 шиллинга итого,
общая сумма прибавочной стоимости – 71 шиллинг. – На странице 542 Маркс объявляет одним из главных недостатков Рикардо то, что последний не представил прибавочную стоимость в чистом виде, те. независимо от ее особых форм, каковы прибыль, земельная рента и т. д, и что поэтому законы, касающиеся нормы прибавочной стоимости,
он непосредственно сваливает в одну кучу с законами нормы прибыли поэтому поводу Маркс замечает «Впоследствии,
в третьей книге этой работы, я покажу, что при определенных обстоятельствах одна и та же норма прибавочной стоимости может выразиться в самых различных нормах прибыли и различные нормы прибавочной стоимости – водной и той же норме прибыли. На странице 587 мы читаем Капиталист, производящий прибавочную стоимость, те. высасывающий неоплаченный труд непосредственно из рабочих и фиксирующий его в товарах, первый присваивает себе прибавочную стоимость, но отнюдь не является ее окончательным собственником. Он должен затем поделиться ею с другими капиталистами, выполняющими иные функции в общественном производстве в его целом, с земельным собственником и т. д. Таким образом, прибавочная стоимость расщепляется на различные части. Различные ее доли попадают в руки лиц различных категорий и приобретают различные, самостоятельные по отношению друг к другу формы, каковы прибыль, процент, торговая прибыль, земельная рента и т. д. Эти превращенные формы прибавочной стоимости могут быть рассмотрены лишь в третьей книге. Тоже и во многих других местах.
Яснее выразить мысль невозможно. При каждом соответствующем случае Маркс обращает внимание на то, что его прибавочную стоимость никоим образом нельзя смешивать
с прибылью на капитал, что эта последняя является, напротив, подчиненной формой, а весьма часто даже только долей прибавочной стоимости. Если г-н Дюринг тем не менее утверждает, что Марксова прибавочная стоимость есть,
«говоря общепринятым языком, прибыльна капитал, и если несомненным фактом является то, что вся книга Маркса вращается вокруг прибавочной стоимости, то возможно только одно из двух либо г-н Дюринг ничего не понимает,
и тогда требуется беспримерное бесстыдство, чтобы разносить книгу, главного содержания которой он не знает, либо он понимает, в чем дело, и тогда он совершает намеренный подлог.
Далее:
«Ядовитая ненависть, с которой г-н Маркс применяет этот способ понимания эксплуататорства, вполне понятна. Но возможны и еще более мощный гневи еще более полное признание эксплуататорского характера хозяйственной формы,
основанной на наемном труде, – без принятия того теоретического подхода, который выражен в учении Маркса о прибавочной стоимости».
Итак, употребленный с благим намерением, но ошибочный теоретический подход порождает у Маркса ядовитую ненависть против эксплуататорства; нравственная сама по себе страсть получает благодаря ложному теоретическому подходу безнравственное выражение, она проявляется в виде неблагородной ненависти и низменной ядовитости. Напротив, предельная и строжайшая научность г-на Дюрин- га выражается в нравственной страсти, которая имеет подобающий ей благородный характер, выражается в таком гневе,
который морален и по форме и вдобавок превосходит ядовитую ненависть также и количественно, как более мощный гнев. Пока г-н Дюринг любуется своей собственной персоной, мы постараемся выяснить, каков источник этого более мощного гнева.
«Дело в том, – говорит он дальше, – что здесь возникает вопрос, каким образом конкурирующие предприниматели в состоянии постоянно реализовать полный продукт труда, а следовательно и прибавочный продукт, по цене, столь значительно превышающей естественные издержки производства, как это предполагает упомянутое отношение избыточного рабочего времени. Ответа на этот вопрос мы не находим в доктрине Маркса, и именно по той простой причине,
что в ней не может быть места даже для постановки такого вопроса. Роскошествующий характер производства, основанного на наемном труде, вовсе не подвергнут у Маркса серьезному разбору, и социальный строй сего паразитарными устоями никоим образом не распознан как последняя причина белого невольничества. Напротив, социально-полити- ческое всегда должно объясняться, по Марксу, экономически Между тем из приведенных выше мест видно, что Маркс вовсе не утверждает, будто промышленный капиталист, который является первым присвоителем прибавочного продукта, всегда продает его, в среднем, по полной его стоимости, как это предполагает здесь г-н Дюринг. Маркс определенно говорит, что и торговая прибыль образует часть прибавочной стоимости, а это, при указанных предпосылках,
возможно лишь в том случае, если фабрикант продает торговцу свой продукт ниже его стоимости и, таким образом,
часть добычи уступает торговцу. Поэтому в том виде, в каком вопрос ставится гном Дюрингом, у Маркса, действительно, не могло быть места даже для его постановки. В
рациональной же постановке вопрос гласит каким образом прибавочная стоимость превращается в свои подчиненные формы – прибыль, процент, торговую прибыль, земельную ренту и т. д А этот вопрос Маркс, действительно, обещает разрешить в третьей книге. Но если г-н Дюринг немо- жет подождать, пока выйдет в свет второй том «Капитала»,
то он должен был бы пока что несколько внимательнее присмотреться к первому тому. Тогда он мог бы, кроме уже приведенных мест, прочесть, например, на странице 323, что,
по Марксу, имманентные законы капиталистического производства проявляются во внешнем движении капиталов как принудительные законы конкуренции ив этой форме достигают сознания отдельного капиталиста в качестве движущих мотивов его деятельности что научный анализ конкуренции становится, таким образом, возможным лишь после того,
как познана внутренняя природа капитала, – совершенно также, как видимое движение небесных тел делается понятным лишь для того, кто знает их действительное, но чувственно не воспринимаемое движение – после чего Маркс показывает на одном конкретном примере, каким образом известный закона именно закон стоимости, проявляется в определенном случаев условиях конкуренции и как он здесь обнаруживает свою движущую силу. Уже из этого г-н Дюринг мог бы заключить, что при распределении прибавочной стоимости главную роль играет конкуренция, и, действительно,
при некоторой вдумчивости, этих намеков, сделанных впер- вом томе, вполне достаточно, чтобы уяснить, по крайней мере в общих чертах, превращение прибавочной стоимости в ее подчиненные формы.
Но для г-на Дюринга конкуренция является как раз абсолютным препятствием к пониманию. Он не в состоянии постигнуть, каким образом конкурирующие предприниматели могут постоянно реализовать полный продукт труда, а следовательно и прибавочный продукт, по цене, столь значительно превышающей естественные издержки производства.
Это опять-таки выражено с обычной у г-на Дюринга строгостью, которая на самом деле является неряшливостью. Дело в том, что прибавочный продукт как таковой, по Марксу,
не требует никаких издержек производства он представляет собой ту часть продукта, которая ничего не стоит капиталисту. Следовательно, если бы конкурирующие предприниматели захотели реализовать прибавочный продукт по его
естественным издержкам производства, то они должны были бы просто подарить его. Однако не будем останавливаться на таких «микрологических деталях. Разве конкурирующие предприниматели на самом деле не реализуют ежедневно продукт труда по цене, превышающей естественные издержки производства Погну Дюрингу, естественные издержки производства заключаются в затрате труда или силы затрате, которая, в свою очередь, может измеряться в конечном счете расходами на питание, следовательно, в современном обществе естественные издержки производства состоят из действительных затратна сырье, средства труда и заработную плату, в отличие от обложения данью, от прибыли, от надбавки, вынуждаемой со шпагой в руке. Между тем всем известно, что в обществе, в котором мы живем, конкурирующие предприниматели реализуют свои товары не по естественным издержкам производства, но при- считывают, – а, как правило, и получают, – еще так называемую надбавку, прибыль. Таким образом, вопрос, который,
по мнению г-на Дюринга, ему достаточно было только поставить, чтобы одним дуновением опрокинуть все здание Маркса, подобно тому как Иисус Навин разрушил некогда стены
Иерихона
131
, – этот вопрос существует и для экономической теории г-на Дюринга. Посмотрим, как г-н Дюринг отвечает Согласно библейской легенде, вовремя осады города Иерихона войсками израильского полководца Иисуса Навина неприступные стены крепости рухнули отзвука священных труб (Библия, Книга Иисуса Навина, гл. 6).

на него.
«Собственность на капитал, – говорит он, – не имеет никакого практического смысла и не может быть реализована, пока в ней не заключено вместе стем косвенное насилие над человеческим материалом. Плодом этого насилия является прибыльна капитал, и величина последней будет поэтому зависеть от объема и интенсивности применения этого господства Прибыльна капитал есть политический и социальный институт, имеющий более могущественное действие, чем конкуренция. Предприниматели действуют в этом отношении как одно сословие, и каждый в отдельности удерживает за собой свою позицию. При уже господствующем способе хозяйствования известная высота прибыли на капитал является необходимостью».
К сожалению, мы и теперь все еще не знаем, каким образом конкурирующие предприниматели в состоянии постоянно реализовать продукт труда по цене, превышающей естественные издержки производства. Нельзя ведь предположить, что г-н Дюринг такого невысокого мнения о своей публике, чтобы считать возможным удовлетворить ее фразой о том, что прибыльна капитал стоит выше конкуренции,
подобно тому как в свое время прусский король стоял выше закона. Махинации, посредством которых прусский король добился такого положения, что он стал выше закона, нам известны что же касается тех махинаций, посредством которых прибыльна капитал достигает того, что она становится
могущественнее конкуренции, – вот их-то именно и должен объяснить нам г-н Дюринг, но от объяснения он упорно отказывается. И дело не меняется оттого, что, по словам г- на Дюринга, предприниматели действуют в этом отношении как одно сословие, причем каждый в отдельности удерживает за собой свою позицию. Ведь не обязаны же мы верить ему на слово, будто известному числу людей достаточно действовать сплоченно в качестве сословия, чтобы каждый из них в отдельности удержал за собой свою позицию. Цеховые мастера в Средние века или французские дворяне в 1789 г.
действовали, как известно, очень решительно как сословие и тем не менее погибли. Прусская армия действовала под
Йеной тоже как сословие, но вместо того, чтобы удержать свою позицию, она принуждена была, напротив, пуститься в бегство, а потом даже капитулировать по частям. Столь же мало может удовлетворить нас уверение, что при уже господствующем способе хозяйствования известная высота прибыли на капитал является необходимостью ведь речь идет как раз о том, чтобы показать, почему это так. Нина шаг не приближает нас к цели и следующее сообщение г-на Дюринга:
«Господство капитала выросло в тесной связи с земельным господством. Часть крепостных сельских рабочих, перейдя в города, превратилась там в ремесленных рабочих ив конце концов – в фабричный материал. Вслед за земельной рентой образовалась прибыльна капитал, как вторая форма владельческой ренты
Даже если оставить в стороне историческую неправильность этого утверждения, то оно все-таки остается лишь голословным утверждением и ограничивается повторным заверением в истинности того, что как рази нуждается в объяснении и доказательстве. Мы не можем, следовательно,
прийти ник какому иному заключению, кроме того, что г- н Дюринг неспособен ответить на поставленный им же самим вопрос каким образом конкурирующие предприниматели в состоянии постоянно реализовать продукт труда по цене, превышающей естественные издержки производства,
другими словами – он неспособен объяснить возникновение прибыли. Ему не остается ничего другого, как просто декретировать прибыльна капитал есть результат насилия что,
впрочем, вполне согласуется со статьей второй дюрингов- ской социальной конституции Насилие распределяет. Это,
конечно, сказано очень красиво, но теперь возникает вопроса что именно распределяет насилие Ведь должен же быть налицо какой-то объект для распределения, иначе даже самое могущественное насилие при всем желании не сможет ничего распределить. Прибыль, которую кладут в свой карман конкурирующие предприниматели, есть нечто весьма осязательное и солидное. Насилие может взять ее, ноне может ее создать И если г-н Дюринг упорно отказывается объяснить нам, каким образом насилие берет себе предпринимательскую прибыль, тона вопрос, откуда оно берет ее, он отвечает уже только гробовым молчанием. Где ничего
нет, там и король, как и всякая другая власть, теряет свои права. Из ничего ничто не возникает, – тем более прибыль.
Если собственность на капитал не имеет никакого практического смысла и не может быть реализована, пока в ней не заключено вместе стем косвенное насилие над человеческим материалом, то снова возникает вопрос во-первых,
каким образом богатство, образующее капитал, получило в свое распоряжение это насилие, – вопрос, отнюдь не разрешаемый приведенными выше двумя-тремя историческими утверждениями во-вторых, каким образом это насилие превращается в увеличение стоимости капитала, в прибыль, и,
в-третьих, откуда оно берет эту прибыль.
С какой бы стороны мы ни подошли к дюринговской политической экономии, мы ни на шаг не подвинемся вперед.
Для всех не нравящихся ей явлений, для прибыли, земельной ренты, голодной заработной платы, порабощения рабочего у нее имеется только одно-единственное объясняющее слово насилие, еще и еще раз насилие, и более мощный гнев сводится у г-на Дюринга к гневу именно против этого насилия. Мы видели, во-первых, что эта ссылка на насилие представляет собой жалкую увертку, перенесение вопроса из экономической области в политическую, которое не в состоянии объяснить ни единого экономического факта;
во-вторых, что она оставляет необъясненным возникновение самого насилия – и это весьма благоразумно, так как иначе она вынуждена была бы прийти к заключению, что всякая общественная власть и всякое политическое насилие коренятся в экономических предпосылках, в исторически данном способе производства и обмена соответствующего об- щества.
Попытаемся, однако, исторгнуть у неумолимого более глубокого основоположника политической экономии еще несколько дальнейших разъяснений относительно прибыли.
Быть может, нам это удастся, если мы возьмем его изложение вопроса о заработной плате. Там, на странице 158 говорится:
«Заработная плата есть наемная плата для поддержания рабочей силы и выступает прежде всего только как основа для земельной ренты и прибыли на капитал. Чтобы вполне отчетливо уяснить себе существующие здесь отношения,
следует представить себе земельную ренту, а затем и прибыльна капитал сперва исторически, без заработной платы,
т. е. на основе рабства или крепостничества Приходится ли содержать раба или крепостного, или же наемного рабочего это обусловливает различия только в способах начисления издержек производства. Во всех этих случаях добытый
путем использования рабочей силы чистый продукт образует доход хозяина Отсюда ясно, что в особенности ту главную противоположность, в силу которой на одной стороне фигурирует тот или иной вид владельческой ренты а на другой – труд неимущих наемников, нельзя искать только водном из членов этого отношения, но обязательно в обоих одновременно
Владельческая же рента, как мы узнаём на странице есть общее выражение для земельной ренты и прибыли на капитал. Далее, на странице 174, говорится:
«Для прибыли на капитал характерно присвоение главнейшей части продукта рабочей силы Нельзя себе представить прибыльна капитал без соотносительного члена – труда, прямо или косвенно подчиненного в той или другой форме А на странице 183 сказано:
Заработная плата представляет собой при всех обстоятельствах не более как наемную плату, посредством которой должны быть в общем обеспечены содержание рабочего и возможность продолжения его рода».
Наконец, на странице 195 мы читаем:
«То, что достается на долю владельческой ренты, должно составить потерю для заработной платы, и наоборот – то,
что достается труду из общей производительной способности, должно быть отнято от владельческих доходов».
Г-н Дюринг преподносит нам один сюрприз за другим. В
теории стоимости ив последующих главах, вплоть до учения о конкуренции и включая его, те. от страницы 1 до, товарные цены или стоимости распадались у него, во- первых, на естественные издержки производства, или производственную стоимость, те. затраты на сырье, средства труда и заработную плату, и, во-вторых, на надбавку, или
«распределительную стоимость, этот вынуждаемый со шпагой в руке налог в пользу класса монополистов. Эта надбавка, как мы видели, в действительности ничего не могла изменить в распределении богатства, так как то, что г-н Дю- ринг отнимает одной рукой, он вынужден возвратить другой;
сверх того, эта надбавка, насколько г-н Дюринг осведомляет нас о ее происхождении и содержании, оказывается возникшей из ничего, а потому и состоящей из ничего. В двух следующих главах, трактующих о разных видах доходов, те. от страницы 156 до 217, о надбавке уже нет больше и речи. Вместо этого, стоимость каждого продукта труда, те. каждого товара, делится теперь наследующие две части во-первых,
на издержки производства, куда входит также и выплаченная заработная плата, и, во-вторых, на добытый путем использования рабочей силы чистый продукт образующий доход хозяина. Этот чистый продукт имеет хорошо известную физиономию, которую нельзя скрыть никакой татуировкой или гримировкой. Чтобы вполне отчетливо уяснить себе существующие здесь отношения, пусть читатель представит себе, что приведенные только что места из книги г-на Дюрин- га напечатаны рядом с приведенными раньше цитатами из
Маркса о прибавочном труде, прибавочном продукте и прибавочной стоимости, – читатель увидит тогда, что г-н Дю- ринг прямо списывает здесь на свой лад Капитал Маркса.
Г-н Дюринг признаёт источником доходов всех господствовавших до сих пор классов прибавочный труд в той или иной форме, будь то форма рабства, крепостничества или
наемного труда это взято из того места в Капитале (стр, которое уже неоднократно цитировалось Капитал не изобрел прибавочного труда и т. д. – А чистый продукт»,
образующий доход хозяина, – что это такое, как не избыток продукта труда над заработной платой, которая ведь и погну Дюрингу, несмотря на то, что она совершенно напрасно переименована здесь в наемную плату, должна в общем обеспечить содержание рабочего и возможность продолжения его рода Как может происходить присвоение главнейшей части продукта рабочей силы, если не тем путем, что капиталист, как это показано у Маркса, выжимает из рабочего больше труда, чем это необходимо для воспроизводства потребленных рабочим жизненных средств, те. темпу- тем, что капиталист заставляет рабочего работать дольше,
чем требуется для возмещения стоимости уплаченной рабочему заработной платы Следовательно, удлинение рабочего дня за пределы времени, необходимого для воспроизводства жизненных средств, потребляемых рабочим, или марк- совский прибавочный труд, – вот что скрывается под дюрин- говским использованием рабочей силы. А чистый доход»
хозяина, о котором говорит г-н Дюринг, может ли он быть представлен иначе, как только в виде Марксового прибавочного продукта и Марксовой прибавочной стоимости И чем иным, кроме неточности выражения, отличается дюрингов- ская владельческая рента от Марксовой прибавочной стоимости Впрочем, самый термин владельческая рента г-н

Дюринг заимствовал у Родбертуса, который земельную ренту и ренту с капитала, или прибыльна капитал, уже объединил общим термином рента так что гну Дюрингу надо было только прибавить слово владельческая. А чтобы не осталось никакого сомнения в том, что мы тут имеем дело с плагиатом, г-н Дюринг резюмирует на свойственный ему лад развитые Марксом в й главе Капитала (стр. 539 и следующие) законы, касающиеся изменения в величине цены рабочей силы и прибавочной стоимости, и говорит, что то, что достается на долю владельческой ренты, должно составить потерю для заработной платы, и наоборот тем самым он сводит содержательные, конкретные законы Маркса к бессодержательной тавтологии, ибо само собой разумеется, что если данная величина распадается на две части,
то одна часть не может возрасти без того, чтобы другая не уменьшилась. И таким способом гну Дюрингу удалось совершить присвоение Марксовых идей в такой форме, при которой предельная и строжайшая научность в смысле точных дисциплин, бесспорно отличающая ход рассуждения
Маркса, совершенно исчезла.
Итак, мы не можем не прийти к заключению, что оглушительный шум, поднятый гном Дюрингом в Критической истории по поводу Капитала, ив особенности та пыль В сущности даже и это было сделано уже до г-на Дюринга. Родбертус
говорит (Социальные письма, е письмо, стр. 59): Рента по этой (т. е.
его) теории есть всякий доход, получаемый без затраты собственного труда,
исключительно в силу владения
которую г-н Дюринг поднимает в связи с пресловутым вопросом, возникающим при рассмотрении прибавочной стоимости (вопросом, который ему лучше было бы не ставить,
поскольку он сам не может на него ответить, – что все это только военные хитрости, ловкие маневры с целью прикрыть совершенный в Курсе грубый плагиат из Маркса. Г-н Дю- ринг действительно имел все основания предостерегать своих читателей от знакомства стем клубком, который г-н
Маркс именует Капиталом, от ублюдков исторической и логической фантастики, от гегелевских путаных и туманных представлений и уверток и т. д. Венеру, от которой этот верный Эккарт
133
предостерегает немецкое юношество, он сам втихомолку перевел из владений Маркса к себе, в безопасное убежище, для собственного употребления. Поздравляем г-на Дюринга с этим чистым продуктом, добытым путем использования Марксовой рабочей силы, поздравляем его и стем обстоятельством, что его аннексия Марксовой прибавочной стоимости, под названием владельческой ренты,
бросает своеобразный свет на мотивы его упорного, – ибо оно повторяется в двух изданиях, – и лживого утверждения,
будто Маркс под прибавочной стоимостью понимает только прибыльна капитал.
И таким образом мы вынуждены охарактеризовать дости-
133
Верный Эккарт – герой немецких средневековых сказаний, образ преданного человека, надежного стража. В легенде о Тангейзере он стоит на страже у
Венериной горы и предупреждает всех приближающихся об опасности чар Венеры жения г-на Дюринга его же собственными словами:
«Согласно взгляду г-на» Дюринга, заработная плата представляет только оплату того рабочего времени, в течение которого рабочий действительно работает для того,
чтобы сделать возможным собственное существование. Для этого достаточно некоторого небольшого числа часов вся остальная часть рабочего дня, часто весьма продолжительного, доставляет избыток, в котором содержится, по терминологии нашего автора, владельческая рента За вычетом того рабочего времени, которое на той или иной ступени производства содержится уже в средствах труда ив относительном сырье, указанный избыток рабочего дня составляет долю капиталистического предпринимателя. Согласно этому взгляду, удлинение рабочего дня есть чистый выигрыш эксплуататорского характера в пользу капиталиста. Ядовитая ненависть, с которой г-н» Дюринг применяет этот способ понимания эксплуататорства, вполне понятна»…
Зато менее понятно, каким образом он теперь снова придет к своему более мощному гневу. Естественные законы

1 ... 13 14 15 16 17 18 19 20 ... 42

хозяйства. Земельная рента
До сих пор, при всем нашем желании, нам не удалось открыть, как это г-н Дюринг может выступать в области политической экономии с притязанием на новую систему, непросто удовлетворительную для своей эпохи, но имеющую
для нее руководящее значение».
Но, быть может, то, чего мы не сумели разглядеть в теории насилия, в учении о стоимости и капитале, станет для нас ясным как день при рассмотрении установленных гном Дю- рингом естественных законов народного хозяйства. Ибо,
как он выражается со своей обычной оригинальностью и остротой мысли, триумф высшей научности состоит в том,
чтобы от простых описаний и подразделений материала, как бы находящегося в состоянии покоя, дойти до живых воззрений, освещающих самый процесс созидания. Познание законов является поэтому наиболее совершенным, ибо оно нам показывает, как один процесс обусловливается другим».
Оказывается, что уже первый естественный закон всякого хозяйства открыт некем иным, как гном Дюрингом.
Адам Смит, что весьма удивительно, не только не поставил во главу угла важнейший фактор всякого хозяйственного развития, но даже не формулировал его особо и таким образом невольно низвел до подчиненной роли ту силу, которая наложила свою печать на современное европейское развитие. Этот основной закон, который должен быть поставлен во главу угла, есть закон технического оснащения, можно даже сказать, сооружения данной от природы хозяйственной силы человека».
Этот фундаментальный закон, открытый гном Дюрин- гом, гласит
Закон № 1. Производительность хозяйственных средств ресурсов природы и человеческой силы – увеличивается
благодаря изобретениями открытиям».
Мы изумлены. Г-н Дюринг обращается снами совершенно так, как известный шутнику Мольера обращается с новоиспеченным дворянином, которому сообщает новость, что тот всю свою жизнь говорил прозой, сам того не подозревая. Что изобретения и открытия часто увеличивают производительную силу труда (хотя в очень многих случаях этого нельзя сказать, как показывает огромная архивная макулатура всех учреждений мира по выдаче патентов, – мы уже знали давно но что эта старая-престарая, избитая истина представляет собой фундаментальный закон всей экономики, таким откровением мы обязаны гну Дюрингу. Если триумф высшей научности в политической экономии, как ив философии, заключается только в том, чтобы дать громкое название первому попавшемуся общему месту и раструбить о нем как о естественном или даже фундаментальном законе, тогда более глубокое основоположение и переворот в науке становятся действительно возможными для всякого, даже для редакции берлинской «Volks-Zeitung»
134
. В таком случае мы были бы со всей строгостью вынуждены применить к самому гну Дюрингу следующий его приговор о «Volks-Zeitung» (Народная газета) – немецкая ежедневная демократическая газета, выходила в Берлине с 1853 года. Энгельс в письме Марксу от 15 сентября г. отмечал умничающую пошлость этой газеты

Платоне:
«Если же нечто подобное должно быть принимаемо за политико-экономическую мудрость, то автор критических основоположений разделяет ее со всяким, кто вообще имел случай что-либо подумать – или даже просто что-ли- бо сболтнуть – по поводу того, что ясно само собой».
Если, например, мы говорим животные едят, то мысами того не ведая, изрекаем великую истину ибо стоит только сказать, что фундаментальный закон всякой животной жизни состоит в том, чтобы есть, и мы уже совершили переворот во всей зоологии.
Закон № 2. Разделение труда Расчленение профессий и разделение деятельностей повышает производительность труда».
В той мере, в какой это правильно, это со времен Адама
Смита тоже стало общим местом нов какой именно мере это можно признать правильным, мы увидим в третьем отделе.
Закон № 3. Отдаленность и транспорт суть главные причины, которыми стесняется или же облегчается совместная деятельность производительных сил».
Закон № 4. Промышленное государство обладает несравненно большей емкостью в отношении народонаселения,
135
Намек на книгу
Дюринга
«Kritische
Grundlegung der
Volkswirtschaftslehre» (Критическое основоположение учения о народном хозяйстве, изданную в Берлине в 1866 году. Дюринг ссылается на эту книгу во
Введении к цитируемой здесь Критической истории политической экономии и социализма (2 изд
чем земледельческое государство».
Закон № 5. В экономической области ничто не совершается без какого-либо материального интереса. Таковы те
«естественные законы, на которых г-н Дюринг основывает свою новую политическую экономию. Он остается верен своему методу, уже разобранному в отделе о философии.
Две-три безнадежно затасканные обыденные истины, кто- муже еще часто неправильно сформулированные, образуют ив политической экономии не нуждающиеся в доказательствах аксиомы, фундаментальные положения, естественные законы. Затем, под предлогом развития содержания этих законов, в действительности лишенных всякого содержания,
г-н Дюринг растекается в пустопорожней болтовне на разные экономические темы, названия которых фигурируют в этих мнимых законах, те. на темы об изобретениях, разделении труда, средствах транспорта, народонаселении, интересе, конкуренции и т. д. Плоская обыденность этой болтовни приправляется только напыщенными оракульскими фразами, да еще там и сям – превратными представлениями или мудрствованием, с важным видом, над всевозможными казуистическими тонкостями. После всего этого мы доходим,
наконец, до земельной ренты, прибыли на капитал и заработной платы, итак как в предшествующем изложении мы касались только двух последних форм присвоения, то здесь, в заключение, мы намерены вкратце рассмотреть еще дюрин- говское понимание земельной ренты
При этом мы оставляем без внимания все те пункты, которые г-н Дюринг просто списывает у своего предшественника
Кэри; мы имеем дело нес Кэри, ив нашу задачу не входит защита рикардовского понимания земельной ренты против извращений и нелепостей названного экономиста. Мы имеем дело только с гном Дюрингом, а этот последний определяет земельную ренту как доход, получаемый с земли ее собственником как таковым».
Экономическое понятие земельной ренты, которое г-н
Дюринг должен разъяснить, он попросту переводит на юридический языки мы, таким образом, не сдвинулись с места. Ввиду этого наш более глубокий основоположник вынужден волей-неволей пуститься в дальнейшие объяснения.
Он сравнивает сдачу в аренду какого-нибудь имения арендатору с отдачей какого-нибудь капитала в ссуду предпринимателю, но скоро приходит к выводу, что это сравнение,
подобно многим другим, хромает.
Ибо, – говорит он, – если бы мы захотели продолжить эту аналогию, то прибыль, остающаяся у арендатора после уплаты земельной ренты, должна была бы соответствовать тому остатку прибыли на капитал, который после вычета процентов достается предпринимателю, ведущему дело с помощью чужого капитала. Однако на прибыль арендаторов не принято смотреть как на главный дохода на земельную ренту как на остаток Различие в понимании этого вопроса доказывается тем фактом что в учении о земельной ренте
не выделяется особо случай ведения хозяйства самим собственником земли и что не придается особенного значения количественной разнице между рентой в форме арендной платы и рентой, выручаемой таким земельным собственником, который ведет хозяйство сам. По крайней мере, никто
не считал необходимым мысленно разлагать ренту, получаемую отведения хозяйства самим собственником земли, так,
чтобы одна часть представляла как бы процент с земельного участка, а другая – дополнительную прибыль предпринимателя. Оставляя в стороне собственный капитал, применяемый арендатором, его специальная прибыль рассматривается, по-видимому, большей частью как определенный вид заработной платы. Было бы, однако, рискованно утверждать что-либо поэтому вопросу, так как в такой определенной форме он даже не ставился. Везде, где мы имеем дело с более крупными хозяйствами, легко заметить, что неправильно будет изображать специфическую прибыль арендатора в виде заработной платы. Дело в том, что эта прибыль сама основана на противоположности по отношению к сельской рабочей силе, эксплуатация которой одна только и делает возможным этот вид дохода. Очевидно, что в руках арендатора остается часть ренты вследствие чего сокращается полная
рента,
которая могла бы быть получена приведении хозяйства самим собственником».
Теория земельной ренты есть специфически английский отдел политической экономии, и это понятно, так как только
в Англии существовал такой способ производства, при котором рента также и фактически отделилась от прибыли и процента. В Англии, как известно, господствует крупное землевладение и крупное земледелие. Земельные собственники сдают свои земли в виде крупных, часто очень крупных, имений арендаторам, которые обладают достаточным капиталом для их эксплуатации ив отличие от наших крестьян, не работают сами, а, как настоящие капиталистические предприниматели, применяют труд батраков и поденщиков. Здесь,
следовательно, мы имеем все три класса буржуазного общества и свойственный каждому из них вид дохода земельного собственника, получающего земельную ренту, капиталиста, получающего прибыль, и рабочего, получающего заработную плату. Никогда ни одному английскому экономисту не приходило в голову видеть в прибыли арендатора своего рода заработную плату, как это кажется гну Дюрингу;
еще меньше английским экономистам могло представляться
рискованным
принимать прибыль арендатора зато, чем она бесспорно, со всей очевидностью и осязательностью является, а именно – признавать ее прибылью на капитал. Прямо смешным является утверждение г-на Дюринга, будто вопрос о том, что собственно представляет собой прибыль арендатора, даже не ставился в такой определенной форме. В Англии этот вопрос не приходится и ставить, ибо вопрос и ответ уже давно даны в самих фактах, и со времени Адама Смита никогда поэтому поводу не возникало сомнений
Случай ведения хозяйства самим собственником земли,
как выражается г-н Дюринг, или, точнее, ведения хозяйства через управляющего за счет землевладельца, как это в действительности бывает большей частью в Германии, – этот случай ничего не меняет в существе дела. Если землевладелец затрачивает свой капитал и ведет хозяйство за собственный счет, то он, сверх земельной ренты, кладет себе в карман еще и прибыльна капитал, как это само собой разумеется да и не может быть иначе – при современном способе производства. И если г-н Дюринг утверждает, что доселе никто не считал необходимым мысленно разлагать ренту (следовало бы сказать – доход, получаемую отведения хозяйства самим собственником земли, то это просто неверно ив лучшем случае доказывает опять-таки только его собственное невежество. Например:
«Доход, получаемый от труда, называется заработной платой доход, получаемый кем-либо от применения капитала,
называется прибылью Доход, источником которого является исключительно земля, называется рентой и принадлежит землевладельцу Когда эти три различных вида дохода принадлежат различным лицам, их легко отличить друг от друга но когда они принадлежат одному и тому же лицу, их нередко смешивают друг с другом, по крайней мере в обыденной речи. Землевладелец, который сам ведет хозяйство на каком-либо участке своей собственной земли, должен получать, после вычета расходов на обработку, как ренту землевладельца, таки прибыль арендатора Однако он склонен весь свой доход называть прибылью и смешивать таким образом, по крайней мере в обыденной речи, земельную ренту с прибылью. Большинство наших североамериканских и вест-индских плантаторов находится в таком именно положении большинство их обрабатывает землю в своих собственных владениях, и потому мы редко слышим о ренте,
получаемой с плантации, но часто слышим о приносимой ею прибыли Садовник, который своими руками обрабатывает свой собственный сад, совмещает в своем лице землевладельца, арендатора и рабочего. Его продукт должен поэтому оплатить ему ренту первого, прибыль второго и заработную плату третьего. Тем не менее все это обычно рассматривается как продукт его труда таким образом, рента и прибыль смешиваются здесь с заработной платой».
Место это взято из й главы первой книги Адама Сми-
та
136
. Случай ведения хозяйства самим собственником земли исследован, таким образом, уже сто лет тому назад, а потому все те сомнения и колебания, которые причиняют здесь гну Дюрингу так много забот, являются только результатом его собственного невежества.
В конце концов он избавляется от затруднения при помощи смелой уловки A. Smith. «An Inquiry into the Nature and Causes of the Wealth of Nations».
Vol. I, London, 1776, p. 63–65 (А. Смит. Исследование о природе и причинах богатства народов. Т. I, Лондон, 1776, стр. 63–65).

Прибыль арендатора, – говорит он, – основывается на эксплуатации сельской рабочей силы, а потому очевидно, что эта прибыль является частью ренты, вследствие чего сокращается полная рента, которая должна, в сущности, идти целиком в карман землевладельца.
Благодаря этому мы узнаём две вещи во-первых, что арендатор сокращает ренту землевладельца и, таким образом, погну Дюрингу, не арендатор платит ренту землевладельцу, как представляли себе это до сих пора, наоборот, землевладелец платит ее арендатору, – поистине воззрение своеобразное в самой основе во-вторых, мы узнаём,
наконец, что понимает г-н Дюринг подземельной рентой, а именно – весь прибавочный продукт, получающийся в земледелии путем эксплуатации сельскохозяйственного труда.
Но так как этот прибавочный продукт в существующей до сих пор политической экономии, за исключением, пожалуй,
произведений некоторых вульгарных экономистов, распадается на земельную ренту и прибыльна капитал, то мы должны констатировать, что г-н Дюринг и о земельной ренте не имеет общепринятого понятия».
Итак, земельная рента и прибыльна капитал различаются между собой, согласно гну Дюрингу, только тем, что первая возникает в земледелии, а вторая – в промышленности или в торговле. К таким некритическими путаным взглядам г-н
Дюринг приходит с необходимостью. Мы видели, что он исходил из истинного исторического воззрения, согласно которому господство над землей основывается исключительно на господстве над людьми. Следовательно, где только земля обрабатывается при помощи той или другой формы подневольного труда, там возникает избыток для землевладельца,
и этот избыток как рази является рентой, подобно тому как в промышленности избыток продукта, произведенного рабочим, над доходом рабочего составляет прибыльна капитал.
«Таким образом, ясно, что земельная рента существует везде и всегда в значительных размерах там, где земледелие ведется с помощью какой-либо подневольной формы труда».
При такой трактовке ренты как всего прибавочного продукта, получаемого в земледелии, гну Дюрингу становится поперек дороги, с одной стороны, прибыль английских арендаторов, ас другой – заимствованное отсюда и признанное всей классической политической экономией деление этого прибавочного продукта на земельную ренту и на прибыль арендатора, следовательно – чистое точное определение ренты. Что же делает г-н Дюринг? Он прикидывается, будто ни словечка не слышало делении земледельческого прибавочного продукта на прибыль арендатора и на земельную ренту, следовательно, обо всей теории ренты классической политической экономии. Он делает вид, будто вопрос о том, что такое в сущности прибыль арендатора, еще вообще не ставился в политической экономии в такой определенной форме, будто речь идет о совершенно неисследованном предмете, о котором, кроме кажущегося и рискованного, ничего неизвестно. И из неприятной для него Англии,
где прибавочный продукт в земледелии, без всякого содействия какой-либо теоретической школы, столь безжалостно дробится на свои составные части, те. на земельную ренту и прибыльна капитал, – он спасается в излюбленную им сферу действия прусского права, где ведение хозяйства самим собственником земли процветает в совершенно патриархальном виде, где помещик понимает под рентой доходы со своих земель, где взгляд господ юнкеров на ренту выступает еще с притязанием на руководящее значение для науки и где, следовательно, г-н Дюринг еще может надеяться как- нибудь проскользнуть со своей путаницей о ренте и прибыли и даже найти таких людей, которые уверуют в его новейшее открытие, что не арендатор платит земельную ренту землевладельцу, а, наоборот, землевладелец – арендатору
Первая страница рукописи К. Маркса Замечания на
книгу Дюринга Критическая история политической экономии. Из Критической истории»
В заключение бросим еще взгляд на Критическую историю политической экономии, на это предприятие г- на Дюринга, которое, по его словам, совершенно не имеет предшественников. Быть может, здесь-то мы встретим, наконец, неоднократно обещанную предельную и строжайшую научность.
Г-н Дюринг поднимает много шуму по поводу своего открытия, что учение о хозяйстве представляет собой в высокой степени современное явление (стр. Действительно, Маркс в Капитале говорит Политическая экономия как самостоятельная наука возникает лишь в мануфактурный периода в сочинении К критике политической экономии (стр. 29): Классическая политическая экономия начинается в Англии с Петти, а во Франции с
Буагильбера и завершается в Англии Рикардо, а во Франции
Сисмонди»
137
. Г-н Дюринг следует этому предначертанному ему пути, стой лишь разницей, что у г-на Дюринга высшая
политическая экономия начинается лишь с тех жалких недоносков, которые буржуазная наука произвела на свет, когда уже закончился ее классический период. Зато он с полнейшим правом может торжествовать в конце своего Введения, заявляя следующее:
«Но если это предприятие уже по своему внешнему своеобразию и по новизне значительной части своего содержания совершенно не имеет предшественников, тов еще гораздо большей степени оно принадлежит мне как собственность по своим внутренним критическим точкам зрения и по своей общей позиции (стр. В сущности он мог бы в отношении обеих сторон – внешней и внутренней – анонсировать свое предприятие (про К. Marx. «Zur Kritik der Politischen Oekonomie». Erstes Heft, Berlin, 1859,
S. 29 (К. Маркс. К критике политической экономии. Выпуск первый, Берлин, стр. 29).

мышленное выражение выбрано здесь недурно) как Единственный и его собственность»
138
Так как политическая экономия в том виде, в каком она исторически возникла, представляет собой наделе нечто иное, как научное понимание экономики периода капиталистического производства, то относящиеся сюда положения и теоремы могут встречаться, например, у писателей древнегреческого общества лишь постольку, поскольку известные явления, как товарное производство, торговля, деньги, капитал, приносящий проценты, и т. д, общи обеим общественным системам. Поскольку греки делают иногда случайные экскурсы в эту область, они обнаруживают такую же гениальность и оригинальность, как и во всех других областях. Исторически их воззрения образуют поэтому теоретические исходные пункты современной науки. Теперь послушаем все- мирно-исторического г-на Дюринга.
«Таким образом, что касается научной теории хозяйства в древности, мы, собственно говоря (!), не имели бы сообщить ровно ничего положительного, а совершенно чуждое науке средневековье дает еще гораздо меньше поводов к этому (к тому, чтобы ничего не сообщать. Но так как манера, тщеславно выставляющая напоказ видимость учености…
исказила чистый характер современной науки, то для приня-
138
Единственный и его собственность – название основного сочинения Мак- са Штирнера (см. примечание 63), который подобно Дюрингу отличался крайним самомнением
тия к сведению должны быть приведены, по крайней мере,
некоторые примеры».
И г-н Дюринг дает затем примеры такой критики, которая действительно свободна даже от видимости учености. Положение Аристотеля, что каждое благо имеет двоякое употребление первое присуще вещи как таковой, второе – нет;
так, сандалия может служить для обувания ноги и для обмена то и другое суть способы употребления сандалии, ибо даже тот, кто обменивает сандалию на что-либо, в чем он нуждается, например на деньги или пищу, пользуется сандалией как сандалией но это не есть естественный способ ее употребления, ибо она существует не для обмена, – это положение, по мнению г-на Дюринга, высказано в весьма тривиальной и школьной форме. Но мало того – тот, кто находит в нем различение между потребительной и меновой стоимостью, попадает вдобавок в комическое положение, забывая, что в самое новейшее время ив рамках самой передовой системы, – разумеется, системы самого г- на Дюринга, – с потребительной и меновой стоимостью покончено раз навсегда.
«В сочинении Платона о государстве тоже стремились отыскать современную главу о народнохозяйственном разде-
139
Aristoteles. «De republican), lib. I, cap. 9. In: «Aristotelis opera ex recensione I.
Bekkeri». T. X, Oxonii, 1837, p. 13 (Аристотель. Политика, кн. I, гл. 9. В книге Аристотель. Сочинения, издание И. Беккера. Т. X, Оксфорд, 1837, стр. Маркс приводит эту цитату в К критике политической экономии ив Капитале лении труда».
Это замечание должно, вероятно, относиться к тому месту в Капитале, гл. XII, § 5 (стр. 369 третьего издания),
где – как раз наоборот – доказано, что взгляд классической древности на разделение труда составлял прямую противоположность современному. – Презрительную мину – и ничего больше – вызывает у г-на Дюринга гениальное для своего времени изображение разделения труда Платоном
141
,
как естественной основы города (который у греков был тождественен с государством, – и только потому, что Платон не упоминает (зато ведь это сделал грек Ксенофонт
142
, г-н
Дюринг!) о границе, которую данные размеры рынка полагают для дальнейшего разветвления профессий и технического разделения специальных операций. Только благодаря представлению об этой границе идея разделения труда, едва ли заслуживающая при ином понимании названия научной,
становится значительной экономической истиной».
Столь презираемый гном Дюрингом профессор Рошер ив самом деле провел эту границу, при которой, по мнению г-на Дюринга, идея разделения труда впервые становится научной, и потому прямо назвал Адама Смита ро К. Marx. «Das Kapital». Bd. I, 3. Aufl., Hamburg, 1883, S. 368–369 (К. Маркс.
«Капитал». Т. I, 3 изд, Гамбург, 1883, стр. 368–369).
141
Маркс имеет ввиду сочинение Платона Государство, кн. II. См. «Platonis opera omnia». Vol. XIII, Turici, 1840 (Платон, Полное собрание сочинений. Т, Цюрих, 1840).
142
Маркс имеет ввиду сочинение Ксенофонта «Киропедия», кн. VIII, гл. 2.

доначальником закона разделения труда. В обществе, где товарное производство составляет господствующий способ производства, рынок всегда был – если уж воспользоваться дюринговской манерой речи – границей, весьма известной среди деловых людей. Но требуется нечто большее,
чем знание и инстинкт рутины, для понимания того, что не рынок создал капиталистическое разделение труда, а, наоборот, разложение прежних общественных связей и возникающее отсюда разделение труда создали рынок (см. Капитал, т. I, гл. XXIV, § 5: Создание внутреннего рынка для промышленного капитала).
«Роль денег была вовсе времена первыми главным стимулом для хозяйственных (!) мыслей. Но что знал об этой роли некий Аристотель Его знания, совершенно очевидно,
не выходили за пределы представления, что обмен посредством денег последовал за первоначальным натуральным обменом Но если некий Аристотель позволяет себе открыть две различные формы обращения денег – одну, в которой они функционируют как всего лишь средство обращения, и другую, в которой они функционируют как денежный капитал то, по словам г-на Дюринга, он выражает этим лишь См. W. Roscher. «System der Volkswirtschaft». Bd. I, 3. Aufl., Stuttgart und
Augsburg, 1858, S. 86 (В. Рошер. Система народного хозяйства. Т. I, 3 изд.,
Штутгарт и Аугсбург, 1858, стр. 86).
144
Aristoteles. «De republica», lib. I, cap. 8—10.

известную нравственную антипатию».
А когда некий Аристотель доходит в своей самонадеянности до того, что берется анализировать роль денег как меры стоимости и действительно правильно ставит эту проблему, имеющую столь решающее значение для учения о деньгах, то некий Дюринг предпочитает уж совершенно умолчать о такой непозволительной дерзости, – разумеется,
по вполне основательным тайным соображениям.
Конечный итог греческая древность в том отражении, которое она получила в зеркале дюринговского принятия к сведению, действительно обладает лишь самыми заурядными идеями (стр. 25), если только подобные нелепости (стр. 29) имеют вообще что-либо общее с идеями, заурядными или незаурядными.
Главу, которую г-н Дюринг написало меркантилизме, гораздо лучше прочесть в оригинале, те. у Ф. Листа (Национальная система, гл. 29: Промышленная система, получившая на языке школы ошибочное название меркантилист- ской системы. Как тщательно г-н Дюринг умеет и здесь избегать всякой видимости учености, показывает, между прочим, следующее.
Лист (гл. 28: Итальянские экономисты) говорит Маркс имеет ввиду сочинение Аристотеля «Никомахова этика, кн. V, гл. См. «Aristotelis opera ex recen-sione I. Bekkeri». T. IX, Oxonii, 1837 (Аристотель. Сочинения. Издание И. Беккера. Т. IX, Оксфорд, 1837). Соответствующие места из этой книги Аристотеля Маркс приводит в К критике политической экономии ив Капитале
Италия шла впереди всех новейших наций как на практике, таки в области теории политической экономии, и упоминает далее как первое, написанное в Италии, сочинение, специально трактующее вопросы политической экономии книгу неаполитанца Антонио Серры о средствах,
могущих доставить королевствам избыток золота и серебра г.)»
146
Г-н Дюринг доверчиво принимает это указание и потому может рассматривать Краткий трактат Серры
147
как своего рода надпись над входом в новейшую предысторию экономической науки».
Этой беллетристической фразой в сущности и ограничивается его рассмотрение Краткого трактата. К несчастью, дело происходило в действительности иначе уже в г, теза четыре года до Краткого трактата, появилось сочинение Томаса Мана Рассуждение о торговле»
и т. д. Это сочинение уже в первом своем издании име-
146
F. List. «Das nationale System der politischen Oekonomie». Bd. I, Stuttgart und
Tübingen, 1841, S. 451, 456 (Ф. Лист. Национальная система политической экономии. Т. I, Штутгарт и Тюбинген, 1841, стр. 451, 456).
147
Сочинение А. Серры Краткий трактат о средствах снабдить в изобилии золотом и серебром королевства, лишенные рудников драгоценных металлов»
вышло в Неаполе в 1613 году. Маркс пользовался этой работой в издании П.
Кустоди: «Scrittori classici italiani di economia politica». Parte antica. T. I, Milano,
1803 (Итальянские классики политической экономии. Старые экономисты. Т, Милан, 1803).
148
Сочинение Т. Мана Рассуждение о торговле между Англией и Ост-Инди- ей было издано в Лондоне в 1609 году. Переработанное издание, под названием
лото специфическое значение, что было направлено против первоначальной монетарной системы которую тогда еще защищали в Англии в качестве государственной практики;
оно представляло, следовательно, сознательное

1 ... 14 15 16 17 18 19 20 21 ... 42

самоотме-
жевание
меркантилистской системы от системы, явившейся ее родоначальницей. Уже в первоначальном своем виде сочинение Мана выдержало несколько изданий и оказало прямое влияние на законодательство. Совершенно переработанное автором и вышедшее в свет в 1664 гуже после его смерти, под заглавием Богатство Англии и т. д, сочинение это оставалось еще в течение ста лет евангелием меркантилизма.
Таким образом, если меркантилизм имеет какое-нибудь составляющее эпоху сочинение как своего рода надпись над входом, то таким сочинением следует признать книгу Ма- на, но именно потому-то она совершенно не существует для дюринговской истории, тщательно соблюдающей ранги».
Об основателе современной политической экономии,
Петти,
г-н Дюринг сообщает нам, что он отличался довольно легковесным способом мышления, далее – отсутствием понимания внутренних и более тонких различений понятий изворотливостью, которая много знает, но легко перескакивает с предмета на предмет, не имея корней в какой-либо более глубокой мысли он рассуждает она- родном хозяйстве еще очень грубо и приходит к наивно- стям, контраст которых может иной рази позабавить бо-
«Богатство Англии во внешней торговле, вышло там же в 1664 году
лее серьезного мыслителя».
Какое это милостивое снисхождение, когда некоего Пет- ти» вообще удостаивает вниманием более серьезный мыслитель г-н Дюринг! Нов чем выразилось это внимание?
Положения Петти, касающиеся труда и даже рабочего времени как меры стоимости, – о чему него встречаются неясные следы, – у г-на Дюринга нигде, кроме этой фразы, не упоминаются. Неясные следы В своем Трактате о налогах и сборах (первое издание вышло в 1662 г Петти дает вполне ясный и правильный анализ величины стоимости товаров. Наглядно пояснив ее сначала на примере равной стоимости благородных металлов и зерна, потребовавших одинакового количества труда, Петти говорит первое и вместе стем последнее теоретическое слово о стоимости благородных металлов. Но, кроме того, Петти высказывает в определенной и всеобщей форме мысль о том, что стоимости товаров измеряются равным трудом (equal labour). Он применяет свое открытие к решению разных проблем, иногда весьма запутанных, и местами – по разным случаями в разных сочинениях, даже там, где он не повторяет этого основного положения он делает из него важные выводы. Но уже в своем первом сочинении он говорит:
«Я утверждаю, что этот. е. оценка посредством равно Книга У. Петти «A Treatise of Taxes and Contributions» была издана анонимно в Лондоне в 1662 году. Ниже, на этой и следующей страницах, Маркс излагает и цитирует стр. 24–25 этой книги Петти.

го труда) является основой для уравнивания и взвешивания
стоимостей;
однако я должен сознаться, что в надстройках,
возвышающихся на этой основе, ив практических ее применениях имеет место большое разнообразие и большая сложность Следовательно, Петти одинаково сознает и важность своего открытия, и трудность применения его в конкретных случаях. Поэтому для некоторых частных случаев он пытается испробовать также и иной путь.
Нужно, – говорит Петти, – найти естественное отношение равенства (a natural Par) между землей и трудом так, чтобы стоимость можно было, пожеланию, выражать как в земле,
так ив труде или, еще лучше, в них обоих».
Само заблуждение Петти гениально.
По поводу теории стоимости Петти г-н Дюринг делает следующее, отличающееся большой остротой мысли, заме- чание:
«Если бы он сам отличался большей остротой мысли, то было бы совершенно невозможным, чтобы у него в других местах оказались следы противоположной концепции, око- торых упоминалось уже раньше это значит – о которых
«раньше» у г-на Дюринга ничего не упоминалось, кроме заявления, что следы неясны. Для г-на Дюринга весьма характерна эта манера – раньше намекнуть на что-нибудь какой-либо бессодержательной фразой для того, чтобы после внушать читателю, что он уже раньше получил сведения о сути дела, от которой вышеозначенный автор в действительности увиливает, – как раньше, таки после.
Но вот у Адама Смита мы находим не только следы противоположных концепций относительно понятия стоимости и не только два, но целых три, а говоря совсем точно даже четыре резко противоположных взгляда на стоимость,
которые мирно располагаются у него рядом или переплетаются друг с другом. Однако то, что является естественным для основоположника политической экономии, который по необходимости подвигается ощупью, экспериментирует, борется столько еще формирующимся хаосом идей, – может показаться странным у писателя, подводящего итоги более чем полуторастолетней работе, результаты которой успели уже отчасти перейти из книг в общее сознание. А теперь перейдем от великого к малому как мы видели выше, г-н Дю- ринг сам также преподносит на наше благоусмотрение пять различных видов стоимости и вместе сними такое же количество противоположных концепций. Конечно, если бы он сам отличался большей остротой мысли, то он не потратил бы столько труда, чтобы от совершенно ясного взгляда Пет- тина стоимость отбросить своих читателей назад к полнейшей путанице.
До конца отделанной, как бы вылитой из одного куска работой Петти является его сочинение «Кое-что о деньгах».
Оно было опубликовано в 1682 г, десять лет спустя после его Анатомии Ирландии (которая появилась впервые
в 1672 га не в 1691 г, как это утверждает г-н Дюринг, списывая с самых ходячих компилятивных учебников. Последние следы меркантилистских воззрений, встречающихся в других сочинениях Петти, здесь совершенно исчезли.
Эта небольшая работа – настоящий шедевр по содержанию и по форме но именно поэтому даже заглавие ее ни разу не упоминается у г-на Дюринга. Да это ив порядке вещей, что по отношению к гениальнейшему и оригинальнейшему ис- следователю-экономисту напыщенная и менторски-претен- циозная посредственность может только высказывать свое ворчливое неудовольствие, может только испытывать досаду по поводу того, что искры теоретической мысли не вылетают здесь стройными сомкнутыми рядами как готовые аксиомы, а возникают разрозненно по мере углубления в сырой практический материал, например в налоговую систе- му.
Так же, как к собственно экономическим работам Петти,
г-н Дюринг относится и к основанной Петти политической арифметике, vulgo
151
– статистике. Одно лишь презрительное пожимание плечами по поводу странности применяемых
Петти методов Если мы вспомним те причудливые методы,
которые еще сто лет спустя применял в этой области нау-
150
Работа У. Петти «Кое-что о деньгах была написана в качестве послания лорду Галифаксу в 1682 и напечатана в Лондоне в 1695 году. Маркс пользовался изданием 1760 года.//Работа У. Петти Политическая анатомия Ирландии была написана в 1672 и напечатана в Лондоне в 1691 году Попросту говоря. – Редки даже Лавуазье, если мы вспомним, как далека еще нынешняя статистика от той цели, которую поставил передней в крупных чертах Петти, то два столетия post festum
153
подобное самодовольное умничанье выступает во всей своей неприглядной глупости.
Самые значительные идеи Петти, едва-едва упоминаемые в предприятии г-на Дюринга, являются, по его утверждению, только отдельными догадками, случайными мыслями и замечаниями, которым только в наше время, при помощи выхваченных из контекста цитат, придают некое им самим по себе вовсе не присущее значение они, следовательно, не играют никакой роли в действительной истории политической экономии, а играют роль только в современных книгах, стоящих ниже уровня проникающей до корня вещей критики г-на Дюринга, ниже его историографии в высоком стиле. По-видимому, г-н Дюринг, затевая свое «предпри-
152
Имеются ввиду экономические работы французского химика А. Л. Лавуазье О земельном богатстве французского королевства и Опыт о населении города Парижа, о его богатстве и его потреблении, а также совместная работа Лавуазье и французского математика Ж. Л. Лагранжа Опыт политической арифметики. Маркс пользовался изданием этих работ в книге «Melanges d'economie politique. Precedes de Notices historiques sur chaque auteur, et accompagnes de commentaires et de notes explicatives, par MM. E. Daire et G. de Molinari». Vol. I,
Paris, 1847, p. 575–620 (Сборник работ по политической экономии. С историческими справками о каждом авторе, комментариями и пояснительными примечаниями Э. Дэра и Где Молинари». Т. I, Париж, 1847, стр. 575–620).
153
Спустя (буквально после праздника, те. после того, как событие произошло, задним числом. – Ред
ятие», рассчитывал на слепо верующий круг читателей, который нив каком случае не осмелится потребовать от него доказательств его утверждений. Мы вскоре вернемся еще к этому вопросу (когда будем говорить о Локке и Норсе), но сперва мы должны мимоходом коснуться Буагильбера и Ло.
Что касается первого, то мы отметим единственное принадлежащее гну Дюрингу открытие он открыл незамеченную раньше связь между Буагильбером и Ло. А именно,
Буагильбер утверждает, что благородные металлы – в нормальных денежных функциях, которые они выполняют в товарном обращении, – могли бы быть заменены кредитными деньгами (un morceau de papier
154
)
155
. Ло, напротив, воображает, что любое увеличение количества этих клочков бумаги увеличивает богатство нации. Отсюда для г-на Дюрин- га вытекает заключение, что ход мысли Буагильбера уже таил в себе новый поворот в развитии меркантилизма, другими словами – уже таил в себе Ло. Это с лучезарной ясностью доказывается следующим образом:
«Достаточно было только приписать простым клочкам бумаги туже роль, которую, согласно прежним представлениям, должны были играть благородные металлы, и на этом пути тотчас же совершилась метаморфоза меркантилизма Клочком бумаги. – Ред P. Boisguillebert. «Dissertation sur la nature des richesses, de l'argent et des tributs», chap. II. In: «Economistes financiers du XVIII-e siecle». Paris, 1843, p. П. Буагильбер. Рассуждение о природе богатств, денег и податей, гл. II. В книге «Экономисты-финансисты XVIII века. Париж, 1843, стр. 397).

Подобным способом можно тотчас же произвести метаморфозу дяди в тетку. Правда, г-н Дюринг успокаивающе до- бавляет:
«Конечно, у Буагильбера не было такого намерения».
Но каким же образом, черт побери, он мог иметь намерение заменить свое собственное рационалистическое воззрение на денежную роль благородных металлов суеверным воззрением меркантилистов – по той только причине, что,
по его мнению, благородные металлы могут быть заменены в этой роли бумагой?
Однако, – продолжает г-н Дюринг со своей комической серьезностью, – однако можно все-таки признать, что местами нашему автору удается сделать действительно меткое замечание (стр. Относительно Ло гну Дюрингу удается сделать только следующее действительно меткое замечание»:
«Понятно, что и Лоне мог никогда полностью искоренить
указанную основу (те. благородные металлы в качестве базиса, но он довел выпуск билетов до крайности, те. до крушения всей системы (стр. На самом деле, однако, бумажные мотыльки, эти простые денежные знаки, должны были порхать в публике не для того, чтобы искоренить тот базис, которым являются благородные металлы, а для того, чтобы переманить эти металлы из карманов публики в опустевшие государственные кас-

сы
156
Возвращаясь назад к Петти и к той незначительной роли, которую г-н Дюринг отводит ему в истории политической экономии, послушаем сначала, что сообщается нам о ближайших преемниках Петти – о Локке и Норсе. Водном и том же, 1691, году, вышли в свет Соображения о снижении процента и повышении стоимости денег государством»
Локка и Рассуждения о торговле Норса.
«То, что он (Локк) писало проценте и монете, не выходит за пределы таких размышлений, которые при господстве меркантилизма были обычны в связи с событиями государственной жизни (стр. Теперь для читателя этого сообщения должно стать ясно как день, почему сочинение Локка Снижение процента»
приобрело во второй половине XVIII века такое значительное влияние на политическую экономию во Франции и Италии, притом в различных направлениях.
«По вопросу о свободе процентной ставки многие деловые люди думали подобным же образом (как и Локк), да Английский экономист-финансист Джон Ло пытался осуществить на практике свою совершенно несостоятельную идею о том, будто государство посредством выпуска в обращение необеспеченных банкнот может увеличивать богатства страны. В 1716 г. им был основан во Франции частный банк, преобразованный в 1718 г. в государственный банк. Одновременно с неограниченной эмиссией кредитных билетов банк Ло изымал из обращения звонкую монету. В результате получили неслыханное развитие биржевой ажиотаж и спекуляция, завершившиеся в 1720 г. полным банкротством государственного банка и самой
«системы Ло».

ив ходе событий люди приобрели склонность считать ограничения процента недействительной мерой. В такое время,
когда некий Дадли Норс мог написать свои Рассуждения о торговле в духе теории свободной торговли, должно было как бы носиться уже в воздухе много такого, в силу чего теоретическая оппозиция против ограничений процента не казалась уже чем-то неслыханным (стр. Итак, Локку достаточно было повторить то, что думал тот или иной из современных ему деловых людей, или же подхватить многое такое, что в то время как бы носилось ввоз- духе, чтобы теоретизировать о свободе процента и не сказать при этом ничего неслыханного На самом деле, однако, Петти уже в 1662 г. противопоставлял в своем Трактате о налогах и сборах процент как ренту с денег, которую мы именуем ростовщической лихвой (rent of money which we call usury), земельной ренте и ренте с недвижимостей (rent of land and houses) и разъяснял землевладельцам, которые хотели законодательными мерами держать на низком уровне ренту конечно денежную, а не земельную, – насколько тщетно и бесплодно издавать положительные гражданские законы,
противоречащие закону природы (the vanity and fruitlessness of making civil positive law against the law of nature)
157
. В своем «Кое-что о деньгах (1682) он объявляет поэтому законодательное регулирование высоты процента столь же нелепой мерой, как регулирование вывоза благородных металлов W. Petty. «A Treatise of Taxes and Contributions)). London, 1662, p. 28–29.

или же регулирование вексельного курса. В том же сочинении он высказывает имеющий раз навсегда решающее значение взгляд относительно raising of money
158
(попытки придать, например, полшиллингу наименование шиллинга тем способом, что из унции серебра чеканится двойное количество шиллингов).
В этом последнем пункте Локк и Норс почти только копируют его. Что касается процента, то Локк берет своей исходной точкой параллель, которую проводил Петти между процентом с денег и земельной рентой, тогда как Норс идет дальше и противопоставляет процент как ренту с капитала of stock) земельной ренте, а капиталистов [stocklords] земельным собственникам [landlords]
159
. Нов то время как
Локк принимает требуемую Петти свободу процента лишь с ограничениями, Норс принимает ее абсолютно.
Г-н Дюринг превосходит самого себя, когда он, сам еще заядлый меркантилист в более тонком смысле, разделывается с Рассуждениями о торговле Дадли Норса при помощи замечания, что они написаны в духе теории свободы торговли. Это все равно, как если бы кто-нибудь сказало Гарвее, что он писал в духе теории кровообращения. Работа Норса, не говоря уже о прочих ее заслугах, представляет собой классическое, написанное с непреклонной последова-
158
Повышения стоимости денег государством. – Ред D. North. «Discourses upon Trade». London, 1691, p. 4 (Д. Норс. Рассуждения о торговле. Лондон, 1691, стр. 4). Книга была издана анонимно
тельностью изложение учения о свободе торговли как внешней, таки внутренней, а в 1691 г. это было, бесспорно, чем- то неслыханным»!
Кроме того, г-н Дюринг сообщает, что Норс был торговцем, к тому же дрянным человеком, и что его сочинению
«не удалось снискать одобрение».
Не хватало только, чтобы в эпоху окончательной победы в Англии системы покровительственных пошлин подобная работа встретила одобрение у задававшего тогда тон сброда Это не помешало, однако, работе Норса оказать тотчас же теоретическое влияние, которое можно проследить в целом ряде экономических работ, появившихся в Англии непосредственно после нее, отчасти еще в XVII веке.
Пример Локка и Норса дает нам доказательство того, что первые смелые попытки, сделанные Петти почти во всех областях политической экономии, были в отдельности восприняты его английскими преемниками и подверглись дальнейшей разработке. Следы этого процесса в течение периода с 1691 дог. бросаются в глаза даже самому поверхностному наблюдателю уже потому, что все сколько-нибудь значительные экономические работы этого времени исходят,
положительно или отрицательно, из взглядов Петти. Вот почему этот период, изобилующий оригинальными умами, является наиболее важным для исследования постепенного генезиса политической экономии. Вменяя Марксу в непростительную вину, что Капитал придает такое значение Пет-

ти и писателям указанного периода, – историография в высоком стиле просто вычеркивает их из истории. От Локка,
Норса, Буагильбера и Ло эта историография прямо перескакивает к физиократам, а затем у входа в подлинный храм политической экономии появляется Давид Юм. С позволения г-на Дюринга, мы восстановим хронологический порядок и поставим поэтому Юма перед физиократами.
Экономические Очерки Юма появились в 1752 году
160
В связанных друг с другом очерках О деньгах, О торговом балансе, О торговле Юм следует шаг за шагом, часто даже в причудах, за книгой Джейкоба Вандерлинта: Деньги соответствуют всем вещам, Лондон, 1734. Как бы ни был неизвестен гну Дюрингу этот Вандерлинт, всё же с ним считаются еще ив английских экономических сочинениях конца века, те. в послесмитовский период.
Подобно Вандерлинту, Юм рассматривает деньги как всего лишь знак стоимости Юм почти дословно (и это обстоятельство важно отметить, так как теорию знаков стоимости Юм мог бы позаимствовать из многих других сочинений) списывает у Вандерлинта объяснение, почему торговый баланс не может быть постоянно против какой-нибудь
160
Речь идет о книге D. Hume. «Political Discourses». Edinburgh, 1752 (Д. Юм.
«Политические рассуждения. Эдинбург, 1752). Маркс пользовался изданием. Hume. «Essays and treatises on several subjects». In two volumes. London, Д. Юм. Очерки и трактаты по разным вопросам. В двух томах. Лондон, В этом издании Политические рассуждения составляют вторую часть первого тома
страны или постоянно в ее пользу подобно Вандерлинту, он развивает учение о равновесии балансов, устанавливающемся естественным путем, сообразно различному экономическому положению отдельных стран подобно Вандерлинту,
он проповедует свободу торговли, только менее смело и последовательно вместе с Вандерлинтом, только более поверхностно, он выдвигает роль потребностей как стимулов производства он следует за Вандерлинтом, приписывая банковским деньгами всем официальным ценным бумагам несоответствующее действительности влияние на товарные цены;
вместе с Вандерлинтом он отвергает кредитные деньги подобно Вандерлинту, он ставит товарные цены в зависимость от цены труда, следовательно – от заработной платы он списывает у Вандерлинта даже ту выдумку, что собирание сокровищ удерживает товарные цены на низком уровне, и т. д.
и т. д.
Г-н Дюринг уже давно с таинственностью оракула бормотал что-то насчет непонимания кое-кем денежной теории
Юма и при этом особенно угрожающе кивал в сторону Маркса, провинившегося вдобавок в том, что он, с нарушением полицейских правил, указал в Капитале на тайные связи
Юма с Вандерлинтом и Дж. Масси, о котором еще будет речь ниже.
С означенным непониманием дело обстоит следующим образом. Что касается действительной денежной теории
Юма, согласно которой деньги являются только знаками стоимости и потому цены товаров, при прочих равных условиях, повышаются пропорционально увеличению обращающейся денежной массы и падают пропорционально уменьшению ее, – то о ней г-н Дюринг, при всем своем желании,
способен только повторять, – хотя и со свойственной ему лучезарной манерой изложения, – своих ошибавшихся предшественников. Но Юм, выдвинув указанную теорию, делает себе самому следующее возражение (которое сделал уже
Монтескьё
161
, исходя из тех же предпосылок):
Все-таки не подлежит сомнению, что со времени открытия американских приисков золота и серебра промышленность выросла у всех народов Европы, за исключением владельцев этих приисков, и что этот рост был обусловлен, наряду с другими причинами, увеличением количества золота и серебра».
Юм объясняет это явление тем, что хотя необходимым следствием увеличения количества золота и серебра является высокая цена товаров, однако она не следует непосредственно за этим увеличением, а требуется некоторое время,
пока деньги в своем обращении не обойдут всего государства и не проявят своего действия во всех слоях народа. В
этот промежуточный период они действуют благотворно на промышленность и торговлю.
В конце этого рассуждения Юм говорит нам также о том Маркс имеет ввиду сочинение Ш. Монтескье «De l'esprit des loix» (О духе законов, первое издание которого вышло анонимно в Женеве в 1748 году
почему это так происходит, хотя он дает гораздо более одностороннее объяснение, чем некоторые из его предшественников и современников:
«Нетрудно проследить движение денег через все общество, и тогда мы найдем, что они должны подстегивать усердие каждого, прежде чем они повысят цену труда»
162
Другими словами Юм описывает здесь действие революции в стоимости благородных металлов, а именно – их обесценения, или, что тоже, революции в той мере стоимости,
которой являются благородные металлы. Он правильно замечает, что при совершающемся лишь постепенно выравнивании товарных цен это обесценение благородных металлов
«повышает цену труда, vulgo заработную плату, только в последнюю очередь следовательно, оно увеличивает за счет рабочих прибыль купцов и промышленников (а это, по его мнению, вполне в порядке вещей) и, таким образом, подстегивает усердие. Однако собственно научного вопроса влияет ли на товарные цены увеличенный подвоз благородных металлов при неизменной стоимости их, и каким именно образом, – этого вопроса Юм себе не ставит и смешивает

1 ... 15 16 17 18 19 20 21 22 ... 42

Смотрите также файлы

Биохимия нервной ткани.pptx

Котел паровой мзк7АГ.docx

Группа Дипломная работа Автоматизированная система управления процессом конвертирования в цветной металлургии Пояснительная записка Зав кафедрой.doc

Вакансии в муниципальных образовательных организациях города Ульяновска.doc

Данной работы была выбрана не случайно, так как она актуальна в современной спортивной жизни подростков.docx

Файл: Фридрих Энгельс АнтиДюринг. Диалектика природы (сборник).pdf

Смотрите также файлы

Информация

Списки файлов

Дополнительно