Файл: Практикум по орфографии и пунктуации 031000. 62 филология Форма подготовки Очная.doc

Тысячи грибников выезжают в сентябре в гостеприимные леса, где не потолок квартиры над головой, а высокая лазурь и крики журавлей, не теснят стены, а открывается широкий кругозор лесной дали, простор полей, очаровательный берег любимой реки, где бушует золотая вьюга листопада.

Больше, чем сама весна, красна бодрым вдохновением именно золотая осень, восхищавшая всегда русских поэтов, художников, композиторов.

Несказанна прелесть тишины тенистого леса, глаз тешит румя­ная мозаика расцвеченной травы и вянущей листвы, нежит лучистая ласка кроткого солнца. Последней теплынью лета дышит свет­лый простор хрустальной синевы неба. Ухо грибника улавливает на лету подробности стрекотни кузнечиков, не нарушающей желанной тишины, подчеркнутой томным шелестом густой, бросающей длинные узоры светотеней листвы. Лесной тропой приятно углубиться в приветную сень березовой рощи, завороженной солнцем. Исходит человек с поклонами земле много километров по росистому лесу — и вот лесом благоухает полная корзина грибов, дышит утренними туманами, пряной свежестью росистой, травы. Никаким духам не сравниться с лесным ароматом боровиков, рыжиков, груздей.

Грибная похлебка и запеканка, кулебяка с грибами, грибной шашлык на палочке, подливка, грибная икра. соленые и марино­ванные рыжики и грузди, моченные в молоке и жаренные в смета­не сушеные грибы — издавна любимые и питательные кушанья на Руси, подаренные лесом.

(По Д. Зуеву ).

3.

Пригревало солнце — и берег начинал менять свою кожу: ил покрывался трещинами, лопался на куски, усыхал, и под ним откры­вался чистый белый песочек. Из песка вылезали молодые листья лопуха, сверху — зеленые, блестящие, с исподу — серые, бумазей­ные. Это не мать-и-мачеха, известная в Подмосковье; лопухи моего детства я видел здесь только под Каширою, на приокских песках, и с каким душевным трепетом вдыхал я их горький, единственный в мире запах.

У самой воды торопилась раскинуть во все стороны свои красные нити и поскорее закрыть песок ковром из вырезных листочков и желтых цветков гусиная травка. Растущие вдоль реки старые, дуп­листые ветлы зацветали, покрываясь крохотными желтыми. пушис­тыми барашками, и эти желтые ароматные барашки были первым

---

лакомством, которое приносила нам весна: они были сладкими на вкус, и их можно было сосать. Потом цвет опадал в виде малень­ких коричневых червячков, и ветлы одевались листом: одни стано­вились зелеными, другие — серебристо-сизыми.

Берег буйно зарастал густыми джунглями высокой безымянной травы с хрупким стеблем, капустного цвета листьями и редечным за­пахом, прелестными кустиками «божьего дерева» с кружевными, как у укропа, листьями и полынным духом и ползучим вьюнком с бледно-розовыми колокольчиками, пахнущими ванилью. (По Н. Кузьмину)
4.

Одержимо, самозабвенно, опасно, рискуя поломкой машин, мчался на норд-ост небольшой миноносец, гонимый адмиральским при­казом. Узкое и длинное его тело содрогалось мелкой напряжен­ной дрожью, свидетельствующей, что котлы, машины и гребные винты дают много больше того, что им положено. Вода уходила за корму взмыленной клокочущей струей, бурля и вспениваясь, надолго нарушая серебряно-голубоватый покой заштилевшего за­лива. Рожденный бешеным ходом ветер распластывал флаг, сви­стел в ушах и расстилал над водой черно-желтый хвост дыма, ва­лившего из всех четырех труб плотными, грузными клубами.

Вцепившись в поручни и отворачивая лицо от этого сумасшедшего ветра, Юрий стоял на кормовом мостике в растерянном одино­честве. Все вокруг него — парусиновый отвес, сигнальные фалы, решетчатый настил, подвешенные к поручням спасательные буйки - все дрожало, тряслось, отзываясь на вибрацию корпуса. Но это согласованное между различными корабельными частями трепета­ние, которое всем, кроме него, было хорошо знакомо и в котором все, кроме него, легко отличали верный и нужный звук от неверно­го и опасного, эта бурная и возбуждающая симфония форсирован­ного хода корабля, ни разу им не слышанная, не занимала и не ра­довала Юрия. Никогда еще с таким тоскливым отчаянием не чувст­вовал он своей ужасающей беспомощности, неприкаянности, ник­чемности. Мало того, что тут, на кормовом мостике миноносца, до­бивающегося предельной скорости хода, он стоит никому не нуж­ным пассажиром, лишним человеком, - но и миноносец-то этот спешит не на вест, где мерещился Юрию подвиг, а на ост, не нав­стречу германскому флоту, а в Петербург, в нудные будни.

Миноносец «Стройный» и точно шел в Петербург, напрягая все

---

пять тысяч семьсот своих лошадиных сил для скорейшей доставки министру небольшого голубоватого конверта, посылаемого коман­дующим Балтийским флотом с назначенным для того офицером. Письмо это, несомненно, содержало в себе какие-то важнейшие сведения или соображения: было приказано выжать измашины все, чтобы доставить его министру к семи часам вечера, никак не позже.

(По Л. Соболеву)

5.

Легко задним числом говорить о становлении большого таланта: мы распределяем человеческую жизнь на некие «ступени», «этапы», «периоды формирования» и запросто находим в каждом из этих этапов то главное, что изнутри повелевало человеком, направляло его по жизни, руководило им. Но ведь человек-то этот, пока он жи­вет на свете, наверное, не всегда знает, что шагает по каким-то «ступеням», не чувствует в себе резких перемен и не замечает ни­каких «периодов» — он живет своей обычной жизнью, подвержен­ной всем случайностям. И ведь может статься, что талант совсем не выявится: человек загубит свои способности, пренебрежет ими, не окажись рядом родственная, умная и чуткая душа. Вот тут-то на помощь таланту приходит время, общественная атмосфера, человеческое окружение.

Наша эпоха ведет неустанную разведку талантов, и редко быва­ет, что одаренные люди остаются незамеченными. А когда начина­ла Пашенная, жизнь шла по иным законам; можно было поду­мать, — так в юности и думала Вера Николаевна, — что ей просто повезло.

В самом деле, почему Александр Павлович угадал, как почуял родственную себе душу в растерянной шестнадцатилетней абиту­риентке, несмело остановившейся перед приемной комиссией?

Итак, с чегоже начиналась Пашенная? Откуда к ней, юной девушке, почти еще девочке, вдруг пришли мысли о сцене, вытеснив­шие прочное, давнее, не раз обдуманное решение стать врачом, будто никогда такого решения и не было?

Веселая, пышущая здоровьем гимназистка почти ничего не знала о труде актера, как не знают этого и сегодня сотни девушек, хорошеньких и молоденьких, которые, потеряв душевный покой, начинают метаться по театральным турам. Тяга к искусству, к театру

---

возникает у них чаще всего, когда они вдруг узнают о головокру­жительной славе, пришедшей к той пли иной их ровеснице, ранее никому не известной, а сейчас в качестве очередной звезды отправляющейся на международный фестиваль.

И все же Вера Николаевна предполагала, что ее собственное намерение посвятить себя театру, перечеркнувшее столь внезапно все первоначальные планы и семьи, и самой Пашенной, вовсе не с неба свалилось: бессознательно воспринятое ею воздействие отца (он был крупным русским актером), его влияние, незаметно ока­зываемое па девочку, определили, вероятно, окончательный выбор ее жизненного пути. Во всяком случае, так она сама думала, хотя в юности, конечно, не сознавала этого.

(Из газет)

6.

Человека на его жизненном пути можно сравнивать со странни­ком, идущем по пересеченной местности. На его пути немало до­рог: много раз приходится подниматься на холмы, много раз — перебираться через глубокие овраги; приходится переходить вброд быстрые и холодные ручьи, плыть по зеркальной поверхности ле­систых озер и рек.

Когда за твоей спиной более чем тридцатилетний опыт врачебной работы, с радостями и неудачами, есть о чем рассказать.

Автор не собирается описывать всю свою врачебную жизнь - он хочет рассказать только о начальном этапе его работы в далеких степях Казахстана в годы восстановительного периода, в годы укрепления Советской власти.

Пожалуй, главная причина появления этой книги - желание автора поговорить с сегодняшней молодежью, с юношами и де­вушками, выходящими в самостоятельную жизнь.

В наших советских условиях только от самих молодых людей зависит, как сложится у каждого жизнь — будет ли она значительной, богатой делами, встречами с людьми большого сердца, высокого ума, красивых деяний. Или она пройдет серой, скучной чередой дней, отданных мелким, в сущности никому не нужным заботам и радостям. Этой книгой мне хотелось сказать сегодняшней молодежи: чтобы жизнь не обманула больших ожиданий ва­шей юности, не бойтесь покидать обжитое тепло родительского дома, идти в самую гущу жизни, к новым, еще незнакомым лю­дям, туда, где вас ждут и где вы нужны. Не бойтесь уезжать из

---

шумных, пестрых городов в тихие периферийные селения: в лю­бом из них идет интересная жизнь, происходят важные события, мужают, крепнут настоящие советские люди.

В таком вот тихом городке начал свою самостоятельную, работу автор. И сейчас, через тридцать с лишним лет, он с благодар­ностью вспоминает этот городок, и участковую больницу, и людей, с которыми ему тогда довелось встретиться. Степной уездный Калмыков был для автора вторым университетом, дающим зна­ние жизни и людей и крепкую закалку.

(По А. Янтареву)

7.

Этот небольшой клочок земли за рекой поначалу держал один-единственный батальон, прикрываемый нашим артиллерий­ским огнем. Горстка обстрелянных, опытных солдат так крепко вцепилась в землю, так глубоко пустила в нее корни, что против­ник, хотя и сознавал всю опасность положения, так и не смог сбросить их обратно.

Мы переправились через реку под покровом густого тумана на понтоне, доставившем пополнение и боеприпасы. На плацдарме было тихо, только в звездной синеве беспрестанно мерцали освети­тельные ракеты, да изредка гудели высоко в небе моторы самоле­тов: наши шли на бомбежку Берлина.

Майор, руководивший обороной «пятачка», маленький, загорелый, совершенно осипший человек, с худым, нервным, но чисто выбритым лицом (по выговору мы сразу угадали, что он коренной ура­лец), непрерывно курил, всякий раз прижигая новую папиросу от уже докуренной. Мы видели, как этот маленький человек, который вот уже пять суток нес непосильную тяжесть, руководя горсткой советских солдат за рекой, и которому полагалось бы в эти редкие минуты затишья свалиться и уснуть каменным сном, тихо прошел мимо нас в глубь блиндажа, засветил карбидную лампочку, выта­щил из подсумка какую-то книжку с рваным переплетом, закапан­ным стеарином, и стал читать, как будто сидел он за освещенным столиком в тихом библиотечном зале, а не лежал на соломе на крошечном куске земли, окруженном врагами. По мере того как он читал, напряженное нервное лицо как бы отходило, преждевремен­ные морщины разглаживались и лицо становилось спокойным и точно бы молодело. Позже, читая знаменитую «Малахитовую шкатулку» Бажова, я понял,

---