Файл: Практикум по орфографии и пунктуации 031000. 62 филология Форма подготовки Очная.doc
ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 03.12.2023
Просмотров: 2752
Скачиваний: 3
ВНИМАНИЕ! Если данный файл нарушает Ваши авторские права, то обязательно сообщите нам.
СОДЕРЖАНИЕ
УЧЕБНО-МЕТОДИЧЕСКИЙ КОМПЛЕКС ДИСЦИПЛИНЫ
Задание 98. Перепишите, расставляя пропущенные знаки препинания.
4. Знаки препинания при обособленных уточняющих, пояснительных,
присоединительных и ограничительно-выделительных членах предложения
Задание 147. Напишите текст под диктовку, объясните пунктуацию при сочинительных союзах.
ма снегов; а внизу Арагва, обнявшись с другой, безыменной речкой, шумно вырывающейся из черного, полного мглою, ущелья, тянется серебряною нитью и сверкает, как змея своею чешуей; голубоватый туман скользит по ней, убегая в теснины от теплых лучей утра; направо н налево гребни гор, один выше другого, пересекаются, тянутся, покрытые снегами, кустарником; вдали те же горы, но хоть бы две скалы похожие одна на другую, — и все эти снега горят румяным блеском так весело, так ярко, что кажется, тут бы и остаться жить навеки.
(По М. Лермонтову)
3.
Чтобы от села Палицына достигнуть этой уединенной пещеры (народ прозвал ее Чертовым логовищем, и предания населили ее кикиморами), должно идти усеянной кочками долиной, а потом еще версты три пробираться через лес.
Лес невысокий, но густой; иногда встречаются ямы, гнезда бурею вырванных деревьев, коих сгнившие колоды, обросшие плющом, как крепостные рогатки, преграждают путь.
Пройдя таким образом около двух верст, услышишь что-то похожее на шум падающих вод (хотя человек, не привыкший к степной жизни, не различил бы этот ропот от говора листьев): на дне оврага — небольшой, но чрезвычайно быстро катящийся родничок, покрывающийся по временам пеною, которая белее пуха лебяжьего, останавливается клубами у берегов, держится несколько минут и, вновь увлечена стремленьем, исчезает в камнях и рассыпается об них серебряно-радужными брызгами.
Начинающаяся на краю оврага тропинка ведет к маленькой поляне с тремя курганами посредине; покрытые дерном и сухими листьями, они похожи на могилы древних татарских князей или наездников, но, взойдя в середину между них, мнение наблюдателя переменится при виде ведущих под каждый курган отверстий, служащих как бы сводом для подземной галереи; отверстия так малы, что едва может вползти человек, но, когда сделаешь несколько шагов, пещера начинает расширяться, и, не задевая локтем стены, три человека могут идти рядом. Все три хода ведут, по-видимому, в разные стороны, но галерея, обращенная к оврагу, имеет особенное устройство: идя несколько сажен отлогим скатом, она вдруг поворачивает направо, и горе любопытному, который неосторожно пустится по этому новому нап
равлению: она оканчивается обрывом (какни говори — две сажени не шутка!).
Но тут оканчиваются все искусственные препятствия: она идет назад, параллельно верхней своей части, и впадает в широкую круглую залу с впадинами в стенах в виде нишей; посредине один четвероугольный столб поддерживает глиняный свод ее, довольно искусно образованный: возле столба заметна яма, быть может служившая некогда вместо печи несчастным изгнанникам; среди безмолвия залы слышится журчание воды: то светлый, холодный, но маленький ключ, который, выходя из отверстия, сделанного, .вероятно с намерением, в стене, пробирается вдоль нее н, скрываясь в другом отверстии, исчезает; не умолкающий ни на миг шепот беспокойных струй оживляет это мрачное жилище ночи, как песни узника оживляют безмолвие темницы.
(По М. Лермонтову)
4.
Я сидел в березовой роще осенью, около половины сентября. С самого утра перепадал мелкий дождик, сменяемый по временам теплым солнечным сиянием; была непостоянная погода. Небо то заволакивалось облаками, то вдруг местами расчищалось на мгновенье, и тогда из-за раздвинутых туч показывалась лазурь, ясная и ласковая, как прекрасный, умный глаз. Я сидел и глядел кругом и слушал. Листья чуть шумели над моей головой; по одному их шуму можно было узнать, какое тогда стояло время года. То был не веселый, смеющийся трепет весны, не мягкое шушуканье, не робкое, холодное лепетанье поздней осени, а едва слышная, дремотная болтовня. Внутренность рощи, влажной от дождя, беспрестанно менялась, смотря по тому, светило ли солнце или закрывалось облаком; она то озарялась вся, словно в ней вес улыбнулось: тонкие стволы не слишком частых берез принимали отблеск белого шелка, лежавшие на земле мелкие листья вдруг пестрели и загорались червоным золотом, а красивые стебли папоротников, уже окрашенных всвой осенний цвет, подобный цвету переспелого винограда, так и сквозили, бесконечно путаясь и пересекаясь перед глазами; то вдруг опять все кругом слегка синело: яркие краски мгновенно гасли, березы стояли все белые, как только что выпавший снег, до которого еще не коснулся холодно играющий луч зимнего солнца. Листва на березах была еще почти вся зелена, хотя заметно поб
леднела; лишь кой-где стояла одна, молоденькая, вся красная или вся золотая, и надобно было видеть, как она ярко вспыхивала на солнце, когда его лучи внезапно пробивались, скользя и пестрея, сквозь частую сетку тонких веток, только что омытых сверкающим дождем. Ни одной птицы не было слышно: все приютились и замолкли; лишь изредка звенел стальным колокольчиком насмешливый голосок синицы. Прежде чем я остановился в этом березовом лесу, с своей собакой прошел через высокую осиновую рощу. Я, признаюсь, не слишком люблю это дерево - осину — с ее бледно-лиловым пнем и серо-зеленой, металлической листвой, которую она как можно выше и дрожащим веером раскидывает на воздухе. Она бывает хороша только в иные летние вечера, когда, возвышаясь среди низкого кустарника, она приходится в упор рдеющим лучам заходящего солнца и блестит и дрожит, с корней до верхушки облитая одинаковым желтым багрянцем, или когда, в ясный ветреный день, она вся шумно струится и лепечет на синем небе и каждый лист ее, подхваченный стремленьем, как будто хочет сорваться, слететь и умчаться, вдаль, Но вообще я не люблю этого дерева и потому, не остановясь в осиновой роще для отдыха, добрался до березового леска, угнездился под одним деревцом, у которого сучья начинались низко над землей и, следовательно, могли защитить меня от дождя, и, полюбовавшись окрестным видом, заснул там безмятежным и кротким сном, который знаком одним охотникам.
(По И. Тургеневу)
5.
Он (Яков) глубоко вздохнул и запел… Первый звук его голоса был слаб и неровен и, казалось, не выходил из его груди, но принесся откуда-то издалека, словно залетел случайно в комнату. Странно подействовал этот трепещущий, звенящий звук на всех нас; мы взглянули друг на друга, а жена Николая Иваныча так и выпрямилась. За этим первым звуком последовал другой, более твердый и протяжный, но все еще видимо дрожащий как струна, когда, внезапно прозвенев под сильным пальцем, она колеблется последним, быстро замирающим колебаньем, за вторым — третий, и, понемногу разгорячась и расширяясь, полилась заунывная песнь. «Не одна во поле дороженька пролегла» пел он, и всем нам сладко станови
лось и жутко. Я, признаюсь, редко слыхивал подобный голос: он был слегка разбит и звенел как надтреснутый; он даже сначала отзывался чем-то болезненным; но в нем была и неподдельная глубокая страсть, и молодость, и сила, и сладость, и какая-то увлекательно-беспечная, грустная скорбь. Русская, правдивая, горячая душа звучала и дышала в нем, и так и хватала вас за сердце, хватала прямо за его русские струны. Песнь росла, разливалась. Яковом видимо овладевало упоение: он уже не робел, но отдавался весь своему счастью: голос его не трепетал более — он дрожал, но той едва заметной внутренней дрожью страсти, которая стрелой пронзается в душу слушателя, и беспрестанно крепчал, твердел и расширялся. Помнится, я видел однажды, вечером, во время отлива, на плоском песчаном берегу моря, грозно и тяжко шумевшего вдали, большую белую чайку: она сидела неподвижно, подставив шелковистую грудь алому сиянию зари, и только изредка медленно расширяла свои длинные крылья навстречу знакомому морю. навстречу низкому, багровому солнцу: я вспомнил о ней, слушая Якова. Он пел, совершенно позабыв и своего соперника, и всех нас, но видимо поднимаемый, как бодрый пловец волнами, нашим молчаливым, страстным участьем. Он пел, и от каждого звука его голоса веяло .чем-то родным и необозримо широким, словно знакомая степь раскрывалась перед нами, уходя в бесконечную даль. У меня, я чувствовал, закипали на сердце, и поднимались к глазам слезы; глухие, сдержанные рыданья внезапно поразили меня… я оглянулся — жена целовальника плакала, припав грудью к окну; Николай Иваныч потупился, Моргач отвернулся; Обалдуй, весь разнеженный, стоял, глупо разинув рот; серый мужичок тихонько всхлипывал в уголку; и по железному лицу Дикого Барина, из-под совершенно надвинувшихся бровей, медленно прокатилась тяжелая слеза; рядчик поднес сжатый кулак ко лбу и не шевелился. Не знаю, чем бы разрешилось всеобщее томленье, если б Яков вдруг не кончил на высоком, необыкновенно тонком звуке — словно голос у него оборвался. Никто не крикнул, даже не шевельнулся; все как будто ждали, не будет ли он еще петь; но он раскрыл глаза, словно удивленный нашим молчаньем, вопрошающим взором
обвел всех кругом и увидел, что победа была его…
(По И. Тургеневу)
6.
Небольшое село Колотовка, принадлежавшее некогда помещице, за лихой и бойкий нрав прозванной в околотке Стрыганихой (настоящее имя ее осталось неизвестным), а ныне состоящее за каким-то петербургским немцем, лежит на скате голого холма, сверху донизу рассеченного страшным оврагом, который, зияя, как бездна, вьется, разрытый и размытый, по самой середине улицы и пуще реки (через pеку можно по крайней мере навести мост) разделяет обе стороны бедной деревушки. Несколько тощих ракит боязливо спускаются по песчаным бокам; на самом дне, сухом и желтом, как медь, лежат огромные плиты глинистого камня. Невеселый вид, нечего сказать, — а между тем всем окрестным жителям хорошо известна дорога в Колотовку: они ездят туда охотно и часто.
Был невыносимо жаркий июльский день, когда я, медленно передвигая ноги, подымался вдоль Колотовского оврага в направлении Притынного кабачка. Солнце разгоралось на небе, как бы свирепея: парило и пекло неотступно, и, покрытые лоском, разинув носы, грачи и вороны жалобно глядели на проходящих, словно прося их участия: одни воробьи не горевали и, распуша перышки, еще яростнее прежнего чирикали и, дерясь по заборам, серыми тучами носились над зелеными конопляниками.
Признаться сказать, ни в какое время года Колотовка не представляет отрадного зрелища; но особенно грустное чувство возбуждает она, когда июльское сверкающее солнце своими неумолимыми лучами затопляет и бурые, полуразметанные крыши домов, и этот глубокий овраг, и выжженный запыленный выгон, по которому безнадежно скитаются худые, длинноногие курицы, и серый осиновый сруб с дырами вместо окон, остаток прежнего барского дома, кругом заросший крапивой, бурьяном и полынью, и покрытый гусиным пухом, черный, словно каленый пруд, с каймой из полувысохшей грязи и сбитой набок плотиной, возле которой, на мелко истоптанной, пепеловидной земле, овцы, едва дыша и чихая от жара, печально теснятся друг к дружке и с унылым терпеньем наклоняют головы как можно ниже, как будто выжидая, когда ж пройдет, наконец, этот невыносимый зной. Усталыми шагами прибли
(По М. Лермонтову)
3.
Чтобы от села Палицына достигнуть этой уединенной пещеры (народ прозвал ее Чертовым логовищем, и предания населили ее кикиморами), должно идти усеянной кочками долиной, а потом еще версты три пробираться через лес.
Лес невысокий, но густой; иногда встречаются ямы, гнезда бурею вырванных деревьев, коих сгнившие колоды, обросшие плющом, как крепостные рогатки, преграждают путь.
Пройдя таким образом около двух верст, услышишь что-то похожее на шум падающих вод (хотя человек, не привыкший к степной жизни, не различил бы этот ропот от говора листьев): на дне оврага — небольшой, но чрезвычайно быстро катящийся родничок, покрывающийся по временам пеною, которая белее пуха лебяжьего, останавливается клубами у берегов, держится несколько минут и, вновь увлечена стремленьем, исчезает в камнях и рассыпается об них серебряно-радужными брызгами.
Начинающаяся на краю оврага тропинка ведет к маленькой поляне с тремя курганами посредине; покрытые дерном и сухими листьями, они похожи на могилы древних татарских князей или наездников, но, взойдя в середину между них, мнение наблюдателя переменится при виде ведущих под каждый курган отверстий, служащих как бы сводом для подземной галереи; отверстия так малы, что едва может вползти человек, но, когда сделаешь несколько шагов, пещера начинает расширяться, и, не задевая локтем стены, три человека могут идти рядом. Все три хода ведут, по-видимому, в разные стороны, но галерея, обращенная к оврагу, имеет особенное устройство: идя несколько сажен отлогим скатом, она вдруг поворачивает направо, и горе любопытному, который неосторожно пустится по этому новому нап
равлению: она оканчивается обрывом (какни говори — две сажени не шутка!).
Но тут оканчиваются все искусственные препятствия: она идет назад, параллельно верхней своей части, и впадает в широкую круглую залу с впадинами в стенах в виде нишей; посредине один четвероугольный столб поддерживает глиняный свод ее, довольно искусно образованный: возле столба заметна яма, быть может служившая некогда вместо печи несчастным изгнанникам; среди безмолвия залы слышится журчание воды: то светлый, холодный, но маленький ключ, который, выходя из отверстия, сделанного, .вероятно с намерением, в стене, пробирается вдоль нее н, скрываясь в другом отверстии, исчезает; не умолкающий ни на миг шепот беспокойных струй оживляет это мрачное жилище ночи, как песни узника оживляют безмолвие темницы.
(По М. Лермонтову)
4.
Я сидел в березовой роще осенью, около половины сентября. С самого утра перепадал мелкий дождик, сменяемый по временам теплым солнечным сиянием; была непостоянная погода. Небо то заволакивалось облаками, то вдруг местами расчищалось на мгновенье, и тогда из-за раздвинутых туч показывалась лазурь, ясная и ласковая, как прекрасный, умный глаз. Я сидел и глядел кругом и слушал. Листья чуть шумели над моей головой; по одному их шуму можно было узнать, какое тогда стояло время года. То был не веселый, смеющийся трепет весны, не мягкое шушуканье, не робкое, холодное лепетанье поздней осени, а едва слышная, дремотная болтовня. Внутренность рощи, влажной от дождя, беспрестанно менялась, смотря по тому, светило ли солнце или закрывалось облаком; она то озарялась вся, словно в ней вес улыбнулось: тонкие стволы не слишком частых берез принимали отблеск белого шелка, лежавшие на земле мелкие листья вдруг пестрели и загорались червоным золотом, а красивые стебли папоротников, уже окрашенных всвой осенний цвет, подобный цвету переспелого винограда, так и сквозили, бесконечно путаясь и пересекаясь перед глазами; то вдруг опять все кругом слегка синело: яркие краски мгновенно гасли, березы стояли все белые, как только что выпавший снег, до которого еще не коснулся холодно играющий луч зимнего солнца. Листва на березах была еще почти вся зелена, хотя заметно поб
леднела; лишь кой-где стояла одна, молоденькая, вся красная или вся золотая, и надобно было видеть, как она ярко вспыхивала на солнце, когда его лучи внезапно пробивались, скользя и пестрея, сквозь частую сетку тонких веток, только что омытых сверкающим дождем. Ни одной птицы не было слышно: все приютились и замолкли; лишь изредка звенел стальным колокольчиком насмешливый голосок синицы. Прежде чем я остановился в этом березовом лесу, с своей собакой прошел через высокую осиновую рощу. Я, признаюсь, не слишком люблю это дерево - осину — с ее бледно-лиловым пнем и серо-зеленой, металлической листвой, которую она как можно выше и дрожащим веером раскидывает на воздухе. Она бывает хороша только в иные летние вечера, когда, возвышаясь среди низкого кустарника, она приходится в упор рдеющим лучам заходящего солнца и блестит и дрожит, с корней до верхушки облитая одинаковым желтым багрянцем, или когда, в ясный ветреный день, она вся шумно струится и лепечет на синем небе и каждый лист ее, подхваченный стремленьем, как будто хочет сорваться, слететь и умчаться, вдаль, Но вообще я не люблю этого дерева и потому, не остановясь в осиновой роще для отдыха, добрался до березового леска, угнездился под одним деревцом, у которого сучья начинались низко над землей и, следовательно, могли защитить меня от дождя, и, полюбовавшись окрестным видом, заснул там безмятежным и кротким сном, который знаком одним охотникам.
(По И. Тургеневу)
5.
Он (Яков) глубоко вздохнул и запел… Первый звук его голоса был слаб и неровен и, казалось, не выходил из его груди, но принесся откуда-то издалека, словно залетел случайно в комнату. Странно подействовал этот трепещущий, звенящий звук на всех нас; мы взглянули друг на друга, а жена Николая Иваныча так и выпрямилась. За этим первым звуком последовал другой, более твердый и протяжный, но все еще видимо дрожащий как струна, когда, внезапно прозвенев под сильным пальцем, она колеблется последним, быстро замирающим колебаньем, за вторым — третий, и, понемногу разгорячась и расширяясь, полилась заунывная песнь. «Не одна во поле дороженька пролегла» пел он, и всем нам сладко станови
лось и жутко. Я, признаюсь, редко слыхивал подобный голос: он был слегка разбит и звенел как надтреснутый; он даже сначала отзывался чем-то болезненным; но в нем была и неподдельная глубокая страсть, и молодость, и сила, и сладость, и какая-то увлекательно-беспечная, грустная скорбь. Русская, правдивая, горячая душа звучала и дышала в нем, и так и хватала вас за сердце, хватала прямо за его русские струны. Песнь росла, разливалась. Яковом видимо овладевало упоение: он уже не робел, но отдавался весь своему счастью: голос его не трепетал более — он дрожал, но той едва заметной внутренней дрожью страсти, которая стрелой пронзается в душу слушателя, и беспрестанно крепчал, твердел и расширялся. Помнится, я видел однажды, вечером, во время отлива, на плоском песчаном берегу моря, грозно и тяжко шумевшего вдали, большую белую чайку: она сидела неподвижно, подставив шелковистую грудь алому сиянию зари, и только изредка медленно расширяла свои длинные крылья навстречу знакомому морю. навстречу низкому, багровому солнцу: я вспомнил о ней, слушая Якова. Он пел, совершенно позабыв и своего соперника, и всех нас, но видимо поднимаемый, как бодрый пловец волнами, нашим молчаливым, страстным участьем. Он пел, и от каждого звука его голоса веяло .чем-то родным и необозримо широким, словно знакомая степь раскрывалась перед нами, уходя в бесконечную даль. У меня, я чувствовал, закипали на сердце, и поднимались к глазам слезы; глухие, сдержанные рыданья внезапно поразили меня… я оглянулся — жена целовальника плакала, припав грудью к окну; Николай Иваныч потупился, Моргач отвернулся; Обалдуй, весь разнеженный, стоял, глупо разинув рот; серый мужичок тихонько всхлипывал в уголку; и по железному лицу Дикого Барина, из-под совершенно надвинувшихся бровей, медленно прокатилась тяжелая слеза; рядчик поднес сжатый кулак ко лбу и не шевелился. Не знаю, чем бы разрешилось всеобщее томленье, если б Яков вдруг не кончил на высоком, необыкновенно тонком звуке — словно голос у него оборвался. Никто не крикнул, даже не шевельнулся; все как будто ждали, не будет ли он еще петь; но он раскрыл глаза, словно удивленный нашим молчаньем, вопрошающим взором
обвел всех кругом и увидел, что победа была его…
(По И. Тургеневу)
6.
Небольшое село Колотовка, принадлежавшее некогда помещице, за лихой и бойкий нрав прозванной в околотке Стрыганихой (настоящее имя ее осталось неизвестным), а ныне состоящее за каким-то петербургским немцем, лежит на скате голого холма, сверху донизу рассеченного страшным оврагом, который, зияя, как бездна, вьется, разрытый и размытый, по самой середине улицы и пуще реки (через pеку можно по крайней мере навести мост) разделяет обе стороны бедной деревушки. Несколько тощих ракит боязливо спускаются по песчаным бокам; на самом дне, сухом и желтом, как медь, лежат огромные плиты глинистого камня. Невеселый вид, нечего сказать, — а между тем всем окрестным жителям хорошо известна дорога в Колотовку: они ездят туда охотно и часто.
Был невыносимо жаркий июльский день, когда я, медленно передвигая ноги, подымался вдоль Колотовского оврага в направлении Притынного кабачка. Солнце разгоралось на небе, как бы свирепея: парило и пекло неотступно, и, покрытые лоском, разинув носы, грачи и вороны жалобно глядели на проходящих, словно прося их участия: одни воробьи не горевали и, распуша перышки, еще яростнее прежнего чирикали и, дерясь по заборам, серыми тучами носились над зелеными конопляниками.
Признаться сказать, ни в какое время года Колотовка не представляет отрадного зрелища; но особенно грустное чувство возбуждает она, когда июльское сверкающее солнце своими неумолимыми лучами затопляет и бурые, полуразметанные крыши домов, и этот глубокий овраг, и выжженный запыленный выгон, по которому безнадежно скитаются худые, длинноногие курицы, и серый осиновый сруб с дырами вместо окон, остаток прежнего барского дома, кругом заросший крапивой, бурьяном и полынью, и покрытый гусиным пухом, черный, словно каленый пруд, с каймой из полувысохшей грязи и сбитой набок плотиной, возле которой, на мелко истоптанной, пепеловидной земле, овцы, едва дыша и чихая от жара, печально теснятся друг к дружке и с унылым терпеньем наклоняют головы как можно ниже, как будто выжидая, когда ж пройдет, наконец, этот невыносимый зной. Усталыми шагами прибли