Файл: Практикум по орфографии и пунктуации 031000. 62 филология Форма подготовки Очная.doc

Скрепя сердце и мысленно пожелав ни в чем не повинному старику скорой и благополучной кончины, Лопахин направился к са­раю, бегло взглянув на прямые плечи и несутулую спину старика, подумал: «Наверное, фельдфебелем служил. Почтительностью его надо брать — не иначе». Не доходя нескольких шагов, он щелкнул каблуками, поздоровался и откозырял так, как будто перед ним стоял по меньшей мере, командир дивизии. Расчет оказался без ошибочным: на старика это явно произвело впечатление, и он, тоже приложив ладонь к козырьку выцветшей казачьей фуражки, не менее почтительно ответил: «Здравия желаю».

Минуту спустя Лопахин уже зашагал по знакомой тропинке в саду, прислушиваясь к утренним голосам птиц, и с наслаждением вдыхал пресный и нестойкий аромат смоченной росой травы. Несмотря на то что в течение нескольких суток подряд он почти не спал, недоедал и с боями проделал утомительный марш в двести с лишним километров, — у него в это утро было прекрасное настроение: перед рассветом ему удалось малость соснуть, а потом он, посвежевший и бодрый, рыл окопы, уверенно думая о том, что здесь, у Дона, наконец-то закончится это горькое отступление, и работа на этот раз вовсе не показалась ему такой надоедливо-постылой, как бывало прежде; выбранной позицией он остался доволен, но еще больше доволен был тем, что вволю попил молока и повстречался с диковинной по красоте вдовой Глафирой.

(По М. Шолохову)

11.

После того как бойцы отбили шесть ожесточенных атак, немцы откатились за высоту (,) и над полем боя установилось недолгое затишье. Звягинцев наслаждался этой блаженной, внезапно наступившей тишиной и, наклонив голову набок, прислушивался к шороху песчинок и черствых крошек глины; они падали в окон, ударяясь о расстрелянные гильзы, и гильзы мелодично позвякивали, словно невидимые глазу колокольчики.

Шелест ветра в сожженой солнцем траве, и застенчивая, скромная красота сияющей белыми лепестками ромашки, и голос пере­пела, родной, знакомый с детства, — все это радовало Звягинцева. А тишина стояла настороженная, как перед грозой, и — продлись она дольше — Звягинцев, наверное, стал бы тяготиться ею; но вскоре слева застрекотал пулемет и заухали минометы — недолгое затишье кончилось так же внезапно, как и началось, и жесточайший шквал огня заставил Звягинцева вмиг позабыть все.

---

Бессонные ночи, предельная усталость, однако, сделали свое дело, и, когда неподалеку разорвался крупнокалиберный снаряд и прозвучал крик раненого соседа, внутри у Звягинцева словно что-то надломилось. Ему казалось, что от гула артиллерийской канонады земля трясется, как будто в лихорадке, и, охваченный безудержной дрожью, сам он все плотнее прижимался к земле, ища и не находя у нее защиты, утеряв уверенность в том, что уж кого-кого, а его, Звягинцева, родная земля укроет от смерти.

На миг мелькнула четко оформившаяся мысль: «Надо бы окоп поглубже отрыть...», — а потом уже не было ни связных мыслей, ни чувств — ничего, кроме страха.

Когда немецкая артиллерия перенесла огонь в глубину обороны, когда снаряды зачастили по горящему хутору и еще дальше, где-то по мелкорослому дубняку, когда в воздух взметнулись расщепленные вверху столбы земли и над пылающими домами распростерла крылья туча дыма, когда к едкому запаху пороховой гари примешался терпкий душок жженого дерева, — Звягинцев (за эти злосчастные полчаса он осунулся и постарел больше, чем за несколько лет), надевая каску, выглянул из окопа.

Теперь он по-иному воспринимал все происходившее вокруг: вражеский огонь не казался ему таким сокрушительным, да и снаряды падали не только возле его окопа, как представлялось раньше, а, с немецкой расчетливостью и аккуратностью окаймляя всю ломаную линию обороны, месили землю далеко вокруг…

И вдруг ожил до этого таившийся в молчанье наш передний край! Звягинцев на мгновение поднял прикованные к земле глаза -ничто не изменилось за последние полчаса там, вверху: небо было по-прежнему темно-синее, безмятежно и величественно равнодушное, и так же неторопливо плыли редкие, словно бы опаленные солнцем облака; но то, что успел он охватить одним безмерно жад­ным взглядом, разило прямо в сердце и было как прощальная жен­ская улыбка сквозь слезы…

(По М. Шолохову)

12.

Прокатившийся по трибунам гул рукоплесканий заглушил ее (Полин) шепот. Как будто ветер пронесся по площади, и Поля привстала коленями на балюстраду и, взволнованная, в ту же минуту увидела вместе всех тех, кто нес тогда бремя ответственности за страну и возглавленные ею идеи. Поле показалось: как-то

---

слишком неторопливо для такой минуты они поднимались по внутренней лестнице Мавзолея, и, хотя их было видно лишь со спины, она легко узнавала каждого в отдельности — по силуэту на рас­светном небе, по военной фуражке или по другой примете. Вслед за тем размеренно-хрипловато стали бить спасские куранты; с последним ударом из башенных ворот выехал всадник в черных, нестареющих усах, итотчас с другого края площади командующий парадом поскакал ему навстречу.

Наверно, в тот миг, где только ни имелся проводок с мембранкой на конце, смолкло все. Радиоэхо вперекличку разносило по затихшему городу даже шорохи с Красной площади, и, не чувствуя ни тесноты вокруг, ни талого холодка в ногах, Поля жадно внимала происходящему. Вдруг до такой степени обострился слух, что никакая мелочь, от снежного скрипа при смене караула до мерного шелеста птичьего крыла, рассекающего высоту над площадью, -ничто не ускользало от ее предельно распахнувшейся памяти.

В воздух, расколотый артиллерийским салютом, ворвалась мелодия пролетарского гимна, и, пожалуй, никогда так убедительно не звал он в бой с самого начала новой истории.

Соседний паренек больно стиснул Полину руку, и она вытерпела: без него многие подробности вовсе ускользнули бы от ее внимания. С мальчишеской осведомленностью он перечислял Поле марки машин и войсковые специальности проходивших частей, но, неопытная ученица, она тотчас путала последовательность, в какой чередовались перед нею на площади участники парада. Сколько помнилось, торжественный марш открывала пехота в полной боевой выкладке, с подсумками на поясных ремнях и саперными лопатками на боку (так не ходят на обычных парадах); отсюда их путь лежал прямо па передовую.

(По Л. Леонову)

13.

Стеллажи сверху донизу были вплотную заставлены неестественно распухшими запыленными томами, не сдававшимися в архив в течение двадцати трех — двадцати пяти лет.

Вверху нагромождены тяжеленные книги в старинных переплетах, обклеенных как будто мраморной бумагой, с тисненными золо­том корешками; вслед за тем располагались переплеты неяркого, вероятно дешевого, светло-синего картона, из рыжевато-желтых

---

канцелярских папок — не бросающиеся в глаза переплеты военных лет, выцветшие от солнца, и последних лет — в коричневом дерматине.

Тулин столкнулся с Крыловым неожиданно для себя уже в коридоре, выходя из лаборатории (он сидел за столом Крылова в продолжение часа, поджидая его, и, прищурясь, черкал что-то на лежащем под руками никому не нужном листе глянцевой бумаги).

Друзья, не видевшиеся много лет, колотя друг друга, тут же, на ходу, установили, что Аллочка Кривцова вышла замуж, что до сих пор осталось невыясненным, кто на последней вечеринке прибил галоши к полу, и что Аникеева переводят в Москву..

Оба они очень изменились: Тулин отметил у Крылова изысканные туфли, привлекательную бледность, ранее совершенно несвойствен­ную его примитивной курносой физиономии; Крылов нашел, что Тулин похож на преуспевающего футболиста из класса «Б».

Со студенческих лет он преклонялся перед Тулиным, втайне желая быть таким же, как он, — неунывающим, ничего не боящимся, работоспособным.

Но Крылов не завидовал ему — он любовался и гордился им. И, когда сейчас он с неослабевающим вниманием слушал его путаный, сбивчивый рассказ об исследованиях, ведущихся у них, и о том, зачем он, Тулин, приехал в Москву, ему казалось, что сам он на протяжении многих лет думал о том же и так же; правда, строгих доказательств еще не хватает…

(По Д. Гранину)

13.

Почтовые тройки, добежав под вечер до спуска в овраг, опасливо упираясь, начинали спускаться шагом под откос, встряхивая глухими бубенцами, и, шагом протопав по толстым бревнам мостка, выносили на пригорок, и тут ямщик неуклюже отваливался набок, скосив глаза и не выпуская вожжей, обязательно оборачивался, спрашивая путешественников, как быть: заворачивать ночевать на постоялый двор сразу за оврагом или уж рискнуть — гнать напропалую до Москвы, чтобы в темноте добраться до первого масляно­го фонаря у городской заставы.

Самые нетерпеливые приказывали гнать, рассчитывая хоть к полуночи добраться до своего Сивцева Вражка, а путешественники более рассудительные, осоловев от тряски, устало махали рукой в мучном от пыли рукаве, показывая сворачивать на постоялый двор в надежде уже поутру в далекой пыльной дымке с превеликим

---

облегчением разглядеть наконец первые жаркие блики на московских золоченых куполах.

Теперь все то, что было в те времена кривоколенными переулками с лабазами и трактирами, порастающими травой тупичками, вишневыми садочками, дровяными складами, трехоконными домиками с лавочками у ворот, — все давно ушло под асфальт широчайшего городского проспекта. Пригородные огороды с бесчисленными ря­дами капустных кочанов, обнищавшие загородные усадебки с_ под­гнившими беседками, с низкорослыми античными статуйками, ов­сяные и жидкие ржаные поля с их пригорками и овражками, бо­лотца с пучками кривых березок на болотных кочках — все ушло под асфальт, который широкой полосой, мягко взлетая на сгла­женные возвышенности, бесконечной полосой убегал за горизонт, днем и ночью шурша под автомобильными шинами.

(По Ф. Кнорре)

14.

Постройки стоят на берегу озера, и потому самое выигрышное место, с какого надо увидеть Ростовский кремль, — лодка. Надо, толкаясь шестом в илистое дно, немного отплыть, и то, что увидишь, из памяти уже никогда не изветрится. Вот он, образ древнего города, сейчас наяву сверкает белизной на потемневшем небе и пов­торяет себя до последней черточки в тихой воде. Башни, крылечки, несчетные, кверху устремленные купола — все умело сплетено и завязано, все находится в подчинении друг у друга и образует одно прекрасное целое, именуемое словом «ансамбль».

Но по мере того как начинаешь обходить и разглядывать могучую трехметровую кладку, золотые флажки на остроконечных зеленых дымниках; каменную вязь над окнами и воротами, кованые двери и голубовато-охристую роспись внутри церквей, очарование кремля не исчезает, но усиливается.

Кремль представляет собой крепостную стену с башнями, стерегущими двор, тесно заселенный церквами, палатами и древними службами. Первое, что остановит взгляд, заставит рассматривать, а новичка непременно расспрашивать. — необычная кровля башен. Резная нарядная кровля — древнерусское изобретение: ростовские башни покрыт так же, как в древности, — осиновым лемехом. Осина, обветренная, омытая дождями, обретает вид благородного серебра.

В Ростовском кремле невозможно постичь всю красоту ни в один, ни в два приезда сюда. Как все подлинно высокие образцы искусст

---