ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 06.12.2023
Просмотров: 646
Скачиваний: 16
ВНИМАНИЕ! Если данный файл нарушает Ваши авторские права, то обязательно сообщите нам.
чан – сиджо. Это общее название нескольких разновидностей стихотворных форм, выросших на метрической основе сиджо и получивших особое распространение в XVIII в. То, что в сиджо и в очень малой степени в каса было только симптомом, обещанием перемен, становится одной из главных особенностей длинных сиджо – стремление к конкретному изображению мира, в основе которого лежит неслияние человека с космосом. В длинных сиджо мы уже не обнаружим намерение изобразить природу как нечто цельное и единое, что было характерно для корейской пейзажной лирики. И не случайно, длинные сиджо дают мало примеров пейзажной лирики в «чистом виде». Исчезла гигантская панорама гор, рек и озер, внушающая мысль о вечности и грандиозности мироздания. Природа теперь не только прекрасна – в принципе, возможно любое отношение к ней: она не есть самодовлеющая ценность. К ней можно подходить и с целью практически познавательной. Человек изображает то, что находится в непосредственной близости к нему. Умиротворенность от создания своего единения с мирозданием сменяется по – детски радостным, исполненным удивления открытием окружающего материального мира со всем его предметным разнообразием. Создаются стихи, в которых перечисляются всевозможные насекомые, растения, рыбы и т. д. Эти подробности, казалось бы, излишние в стихотворение, нередко подчиняются задаче социальной критики:
Скажите – ка, друзья, как жить на свете,
Где столько кровососов развелось?
Вши крупные – с ячменное зерно,
Вши мелкие – размером с просяное,
Вши мелюзга – и глаз не разглядит,
Упившиеся свежей кровью блохи,
И блохи, отащавшие без крови,
Клопы, похожие на комунго,
Слепни и оводы, клещи и осы,
Тьма тараканов – черных, желтых, рыжих,
И всяческих жуков, жучков и пиявок,
И тучи длинноногих комаров,
Коротконогих мошек и москитов,
Одних – отъевшихся, других – голодных!
Они ни сна, ни отдыха не знают,
Терзают, мучают и днем ночью!
Кто жалит, кто кусает, кто сосет
И каждый жаждет крови человечьей!
(перевод А. Жовтиса)
Одновременно в поэзии пробуждается и стремление подметить многообразие человеческих типов:
Как женщины между собой не схожи!
Напоминает сокола одна,
Другая - ласточкой сидит на кровле,
Одна – журавль среди цветов и трав,
Другая – утка на волне лазурной,
Одна – орлица – что с небес летит,
Другая - как сова на пне трухлявом.
И все ж у каждой есть любимый свой,
И все они красивы для кого - то.
(перевод А. Ахматовой)
До сих пор красота женщины в корейской поэзии передавалась в основном с помощью заимствованных из Китая поэтических образов: «нефритовый вид», «светлое лицо», «красота, повергающая царства» и т.д. Вопрос об индивидуальной красоте не возникал. В приведенном же стихотворении, почти для каждой женщины найдено традиционное литературное сравнение, само по себе условное. Однако их сопоставление убеждает в том, что женщины действительно между собой не схожи, каждая из них по – своему неповторима и именно этим привлекательна.
Традиционный образ в длинных сиджо несет несколько иную, чем ранее в поэзии, смысловую нагрузку. «Ласточка, сидящая на кровле» - символ красавицы вообще – здесь олицетворяет лишь определенной тип красоты. Меняется, уровень условности: от условности общего намечается переход к условности более частично. Интерес поэзии к конкретному очевиден, но он еще абсолютен и не всегда последователен.
С появлением длинных сиджо меняется не только поэтическая концепция мира (характер взаимосвязи: человек - мироздание), но и субъект поэзии. Если, например, в пейзажной лирике XV – XVI вв. человек – это некая сущность, изъятая из сферы человеческих отношений и призванная слиться с природой, а потому единица социально неопределенная, то в длинных сиджо человек выступает как представитель конкретной социальной – бытовой среды.
Центром чан – сиджо становится человек в его повседневном отношении с другими людьми. В связи с этим, большую роль начинает играть диалог, в поэзию приходит бытовая разговорная речь.
-Хозяин, купите крабов!
-Эй, купец, о чем ты там кричишь?
-Сверху – кости, внутри - мясо, два глаза смотрят в небо.
Две большие лапы могут схватить и отпустить,
А малых пара несет его и вперед и назад
Под красной соевой подливкой, под зеленой – купите крабов!
Эй, перестань вопить, я их куплю!
Важной темой в длинных сиджо занимает тема социального неравенства, которая нередко раскрывается средствами сатиры. Осмеянию подвергается и борьба придворных группировок, и буддийское духовенство; причем часто явления оцениваются с позиций трудового человека. Сильные мира здесь – насекомые паразиты, жабы на навозной куче. Если в стихотворениях XVI в, посвященных борьбе группировок, дерущиеся вороны противопоставлялись благородному белому журавлю (как называл себя или своих единомышленников пострадавший в этой борьбе автор), то в длинных
сиджо,- все вороны. В их драке не разберешь, кто хорош, а кто плох («Вороны носятся за воронами следом»). Происходит очевидное «снижение» поэзии, идет процесс ее демократизации. На примере длинных сиджо прослеживается рождение в корейской литературе новой стилистической системы, рядом с которой удерживается и старая в поэзии.
В чан-сиджо наблюдается не только распад строки классического сиджо и утверждения за полустишием больших прав как метрической единицы, но и распад полустишия, и появление свободных стоп. Колебание слогов в стопах чан-сиджо, в основном, комплекс проблем в нем, связанных принципиально с иным, нежели в сиджо, подходом к действительности, с новым героем, создает свою стилистическую систему, отразившую тенденцию чан-сиджо к демократизации, к сближению поэзии с жизнью, а ее языка и стиля – с живой разговорной речью.
Важной художественной особенностью чан-сиджо является «снижение стиля». Одним из проявлений этой общей тенденции был отказ от «высокой символики»: в чан-сиджо наблюдается процесс развенчания и утраты китайской образности, возврат к национальному поэтическому образу. В связи с усилением критической направленности поэзии XVII-XVIII вв., в чан-сиджо воскрешаются традиции национальной поэзии эпохи Корё в области социально – политической аллегории.
В чан-сиджо увеличивается вес разговорного элемента, что проявлялось и в композиции стихотворений: многие стихотворения построены в форме диалога, между тем, диалогическая форма сиджо воспринимается как редкое исключение.
Наряду с обращением к национальной образности и введением образа «низкого», «вульгарного», бытового, в чан-сиджо наблюдается тяготение к внешнему описанию явлений окружающей жизни и одновременно – пересмотр отношению к самому образу в стихотворении, стремление проникнуть вглубь, осветить его изнутри.
Общие характеристики в чан-сиджо постепенно отмирают сами собой, так как чан-сиджо интересует не «общее» в характеристике предмета, а «индивидуальное»: особенности предмета, неповторимость его свойств. В чан-сиджо предмет многосторонен и потому ему необходима каждый раз такая характеристика, которая отражала бы его особенности, проявившиеся в данной неповторимой ситуации. В связи с этим, утрачивают былое значение и те заимствованные из китайской литературы средства художественной выразительности, к которым прибегало классическое
сиджо: китайские образы, система художественных средств, близких по функции постоянному эпитету, цитаты из стихотворений классиков китайской поэзии. Их заменяют образы, увиденные в жизни, в быту. Отмечают, что метрические особенности чан-сиджо не только не стали еще объектом специального изучения, но и постоянно выпадают из поля зрения тех авторов, которые занимаются корейской метрикой.
Чан-сиджо имеет две разновидности: оссиджо и сосоль- сиджо. Различие между ними, по - видимому сводится скорее к исполнительной стороне, чем к метрической. Так, корейские авторы отмечают, что одна из строк оссичжо исполняется в манере сосоль -сиджо, в то время как остальные две исполняются в манере сиджо.
Если строка классического сиджо содержит два полустишья, то строка чан-сиджо не ограничена каким-либо определенным количеством полустиший и может содержать как четное, так и не четное их число. Место трех – и двустопных полустиший в чан-сиджо заранее не определяется. Границы полустиший в чан-сиджо так же четко обозначены, как и сиджо. Характеристика стопы, данная для классического сиджо, может быть принята и для чан-сиджо.
В чан-сиджо наблюдается не только распад строки классического сиджо и утверждения за полустишием больших прав как метрической единицы, но и распад полустишия, и появление свободных стоп. Колебание слогов в стопах чан-сиджо, в основном такие же, как и в классическом сиджо, с той разницей, что никаких определенных правил употребления стоп нет.
В чан-сиджо не всегда заметна трехстрочная структура. Это происходит потому, что количество полустиший в одной из строк увеличивается настолько, что границы строк стираются, и стихотворение воспринимается как не расчлененное на строки. Если принять во внимание, стремление чан-сиджо к стиранию границ строки за счет увеличения количества полустиший, и то, что в чан-сиджо нет стандарта в употреблении двух – и трехстопных полустиший, а также то, что в чан-сиджо появляются стопы, не объединенные в полустишия, можно предположить, что перед нами переходный этап в развитии корейского стиха, - от упорядоченного (классического сиджо) к свободному современному стиху.
В поэзии на ханмуне, основными темами являлись традиционные темы бедственного положения народа под управлением «дурных чиновников». Осуждению подвергались те, кто, занимая государственный пост, не соответствовал своему назначению. Лирическая тема стала одной из ведущих. К ней обращались Хо Гюн (1569-1618), Лю Монъин (1559-1623) – известные прозаики, Ким Ман Чжун (1637-1692) – автор первых корейских романов. Наряду с лирической темой немало внимания уделялось воспеванию прошлого – основателей ранних корейских государств и героев древних преданий. Очевидно, возрождение интереса к родной старине и фольклору может быть тесно связано с традиционными противопоставлениями идеального общества древности несовершенству современного мира.
Несмотря на окончание Имджинской войны, внешне – политическая обстановка оставалась тревожной. Беспокойство за судьбу родины звучит в стихах начала века. Примером может служить стихотворение Квон Пхиля (1569 - 1612) «Верхом на коне произношу стихи», написанные на ханмуне:
Трудные нынче
Для нашей страны времена,
Ни сановников, ни воевод
Не имеет в достатке страна.
В Ённагаме, на юге,
Никак не кончается бой.
В Кванбуке, на севере,
Горе в деревне любой.
Печалюсь в том,
что стало жить тяжело,
Что бремя войны
нынче для нас не легло.
На одежду слезу
роняю, тоски не стерпев
Военный доклад,
Как стихи, твержу нараспев.
(перевод Е. Витковского.)
Скажите – ка, друзья, как жить на свете,
Где столько кровососов развелось?
Вши крупные – с ячменное зерно,
Вши мелкие – размером с просяное,
Вши мелюзга – и глаз не разглядит,
Упившиеся свежей кровью блохи,
И блохи, отащавшие без крови,
Клопы, похожие на комунго,
Слепни и оводы, клещи и осы,
Тьма тараканов – черных, желтых, рыжих,
И всяческих жуков, жучков и пиявок,
И тучи длинноногих комаров,
Коротконогих мошек и москитов,
Одних – отъевшихся, других – голодных!
Они ни сна, ни отдыха не знают,
Терзают, мучают и днем ночью!
Кто жалит, кто кусает, кто сосет
И каждый жаждет крови человечьей!
(перевод А. Жовтиса)
Одновременно в поэзии пробуждается и стремление подметить многообразие человеческих типов:
Как женщины между собой не схожи!
Напоминает сокола одна,
Другая - ласточкой сидит на кровле,
Одна – журавль среди цветов и трав,
Другая – утка на волне лазурной,
Одна – орлица – что с небес летит,
Другая - как сова на пне трухлявом.
И все ж у каждой есть любимый свой,
И все они красивы для кого - то.
(перевод А. Ахматовой)
До сих пор красота женщины в корейской поэзии передавалась в основном с помощью заимствованных из Китая поэтических образов: «нефритовый вид», «светлое лицо», «красота, повергающая царства» и т.д. Вопрос об индивидуальной красоте не возникал. В приведенном же стихотворении, почти для каждой женщины найдено традиционное литературное сравнение, само по себе условное. Однако их сопоставление убеждает в том, что женщины действительно между собой не схожи, каждая из них по – своему неповторима и именно этим привлекательна.
Традиционный образ в длинных сиджо несет несколько иную, чем ранее в поэзии, смысловую нагрузку. «Ласточка, сидящая на кровле» - символ красавицы вообще – здесь олицетворяет лишь определенной тип красоты. Меняется, уровень условности: от условности общего намечается переход к условности более частично. Интерес поэзии к конкретному очевиден, но он еще абсолютен и не всегда последователен.
С появлением длинных сиджо меняется не только поэтическая концепция мира (характер взаимосвязи: человек - мироздание), но и субъект поэзии. Если, например, в пейзажной лирике XV – XVI вв. человек – это некая сущность, изъятая из сферы человеческих отношений и призванная слиться с природой, а потому единица социально неопределенная, то в длинных сиджо человек выступает как представитель конкретной социальной – бытовой среды.
Центром чан – сиджо становится человек в его повседневном отношении с другими людьми. В связи с этим, большую роль начинает играть диалог, в поэзию приходит бытовая разговорная речь.
-Хозяин, купите крабов!
-Эй, купец, о чем ты там кричишь?
-Сверху – кости, внутри - мясо, два глаза смотрят в небо.
Две большие лапы могут схватить и отпустить,
А малых пара несет его и вперед и назад
Под красной соевой подливкой, под зеленой – купите крабов!
Эй, перестань вопить, я их куплю!
Важной темой в длинных сиджо занимает тема социального неравенства, которая нередко раскрывается средствами сатиры. Осмеянию подвергается и борьба придворных группировок, и буддийское духовенство; причем часто явления оцениваются с позиций трудового человека. Сильные мира здесь – насекомые паразиты, жабы на навозной куче. Если в стихотворениях XVI в, посвященных борьбе группировок, дерущиеся вороны противопоставлялись благородному белому журавлю (как называл себя или своих единомышленников пострадавший в этой борьбе автор), то в длинных
сиджо,- все вороны. В их драке не разберешь, кто хорош, а кто плох («Вороны носятся за воронами следом»). Происходит очевидное «снижение» поэзии, идет процесс ее демократизации. На примере длинных сиджо прослеживается рождение в корейской литературе новой стилистической системы, рядом с которой удерживается и старая в поэзии.
В чан-сиджо наблюдается не только распад строки классического сиджо и утверждения за полустишием больших прав как метрической единицы, но и распад полустишия, и появление свободных стоп. Колебание слогов в стопах чан-сиджо, в основном, комплекс проблем в нем, связанных принципиально с иным, нежели в сиджо, подходом к действительности, с новым героем, создает свою стилистическую систему, отразившую тенденцию чан-сиджо к демократизации, к сближению поэзии с жизнью, а ее языка и стиля – с живой разговорной речью.
Важной художественной особенностью чан-сиджо является «снижение стиля». Одним из проявлений этой общей тенденции был отказ от «высокой символики»: в чан-сиджо наблюдается процесс развенчания и утраты китайской образности, возврат к национальному поэтическому образу. В связи с усилением критической направленности поэзии XVII-XVIII вв., в чан-сиджо воскрешаются традиции национальной поэзии эпохи Корё в области социально – политической аллегории.
В чан-сиджо увеличивается вес разговорного элемента, что проявлялось и в композиции стихотворений: многие стихотворения построены в форме диалога, между тем, диалогическая форма сиджо воспринимается как редкое исключение.
Наряду с обращением к национальной образности и введением образа «низкого», «вульгарного», бытового, в чан-сиджо наблюдается тяготение к внешнему описанию явлений окружающей жизни и одновременно – пересмотр отношению к самому образу в стихотворении, стремление проникнуть вглубь, осветить его изнутри.
Общие характеристики в чан-сиджо постепенно отмирают сами собой, так как чан-сиджо интересует не «общее» в характеристике предмета, а «индивидуальное»: особенности предмета, неповторимость его свойств. В чан-сиджо предмет многосторонен и потому ему необходима каждый раз такая характеристика, которая отражала бы его особенности, проявившиеся в данной неповторимой ситуации. В связи с этим, утрачивают былое значение и те заимствованные из китайской литературы средства художественной выразительности, к которым прибегало классическое
сиджо: китайские образы, система художественных средств, близких по функции постоянному эпитету, цитаты из стихотворений классиков китайской поэзии. Их заменяют образы, увиденные в жизни, в быту. Отмечают, что метрические особенности чан-сиджо не только не стали еще объектом специального изучения, но и постоянно выпадают из поля зрения тех авторов, которые занимаются корейской метрикой.
Чан-сиджо имеет две разновидности: оссиджо и сосоль- сиджо. Различие между ними, по - видимому сводится скорее к исполнительной стороне, чем к метрической. Так, корейские авторы отмечают, что одна из строк оссичжо исполняется в манере сосоль -сиджо, в то время как остальные две исполняются в манере сиджо.
Если строка классического сиджо содержит два полустишья, то строка чан-сиджо не ограничена каким-либо определенным количеством полустиший и может содержать как четное, так и не четное их число. Место трех – и двустопных полустиший в чан-сиджо заранее не определяется. Границы полустиший в чан-сиджо так же четко обозначены, как и сиджо. Характеристика стопы, данная для классического сиджо, может быть принята и для чан-сиджо.
В чан-сиджо наблюдается не только распад строки классического сиджо и утверждения за полустишием больших прав как метрической единицы, но и распад полустишия, и появление свободных стоп. Колебание слогов в стопах чан-сиджо, в основном такие же, как и в классическом сиджо, с той разницей, что никаких определенных правил употребления стоп нет.
В чан-сиджо не всегда заметна трехстрочная структура. Это происходит потому, что количество полустиший в одной из строк увеличивается настолько, что границы строк стираются, и стихотворение воспринимается как не расчлененное на строки. Если принять во внимание, стремление чан-сиджо к стиранию границ строки за счет увеличения количества полустиший, и то, что в чан-сиджо нет стандарта в употреблении двух – и трехстопных полустиший, а также то, что в чан-сиджо появляются стопы, не объединенные в полустишия, можно предположить, что перед нами переходный этап в развитии корейского стиха, - от упорядоченного (классического сиджо) к свободному современному стиху.
В поэзии на ханмуне, основными темами являлись традиционные темы бедственного положения народа под управлением «дурных чиновников». Осуждению подвергались те, кто, занимая государственный пост, не соответствовал своему назначению. Лирическая тема стала одной из ведущих. К ней обращались Хо Гюн (1569-1618), Лю Монъин (1559-1623) – известные прозаики, Ким Ман Чжун (1637-1692) – автор первых корейских романов. Наряду с лирической темой немало внимания уделялось воспеванию прошлого – основателей ранних корейских государств и героев древних преданий. Очевидно, возрождение интереса к родной старине и фольклору может быть тесно связано с традиционными противопоставлениями идеального общества древности несовершенству современного мира.
Несмотря на окончание Имджинской войны, внешне – политическая обстановка оставалась тревожной. Беспокойство за судьбу родины звучит в стихах начала века. Примером может служить стихотворение Квон Пхиля (1569 - 1612) «Верхом на коне произношу стихи», написанные на ханмуне:
Трудные нынче
Для нашей страны времена,
Ни сановников, ни воевод
Не имеет в достатке страна.
В Ённагаме, на юге,
Никак не кончается бой.
В Кванбуке, на севере,
Горе в деревне любой.
Печалюсь в том,
что стало жить тяжело,
Что бремя войны
нынче для нас не легло.
На одежду слезу
роняю, тоски не стерпев
Военный доклад,
Как стихи, твержу нараспев.
(перевод Е. Витковского.)