Файл: Прецедент и судебная практика в Российской Федерации проблема соотношения.docx
ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 10.01.2024
Просмотров: 54
Скачиваний: 2
ВНИМАНИЕ! Если данный файл нарушает Ваши авторские права, то обязательно сообщите нам.
24 Но, как представляется, вернее было бы сказать, что закон (а еще точнее – норма права, так как именно она подвергается толкованию), всегда, а не обычно, формулируется как абстрактное правило. А, значит, в толковании нуждается абсолютно л ю б а я норма права, и, следовательно, процесс толкования – неотъемлемое условие, предпосылка применения права.
Помимо абстрактности правовой нормы, имеется еще, как минимум, одна предпосылка необходимости толкования. Речь идет о том, что любая норма права получает свое выражение в словесной форме, по сути, это единственный способ формулирования норм права. Но, как писал К.Н. Лльюэллин, "мы все, юристы не меньше, ошибаемся относительно природы языка. Мы относимся к языку, как если бы слова были вещью с фиксированным содержанием".25 Но сама норма создается лишь как серия слов, связь лингвистических символов. Символ же сам по себе ничто, он является лишь средством отсылки к вещам или неким мысленным конструкциям. Только в той степени, в которой эта отсылка доказуема и связана с первоначальным смыслом символа – символ содержит право изначально. 26 Но каждый из них имеет недвусмысленную и предсказуемую (а также двусмысленную и не вполне предсказуемую) способность к расширению. Когда юрист относительно бесспорного случая определяет, что он подпадает под действие определенной нормы, он, по мнению Лльюэллина даже не просто интерпретирует норму,27 а "расширяет" ее смысл, переформулирует правило. Еще ярче это выступает в так называемых "трудных" случаях; здесь не вызывает сомнения смысл нормы, сомнительным является то, распространяется ли ее действие на сомнительный случай, новую ситуацию. По словам Т. Эркхоффа закон должен быть интерпретирован судьей, и сама такая интерпретация "есть нормотворческая деятельность, которая производит в социальном контексте значительно большее действие, чем абстрактный язык законодательной власти".28
Таким образом, если связывать судебную практику с необходимостью толкования права, становление ее оказывается нерасторжимым с процессом применения права в суде в принципе, то есть, любое применение права и его результат являются компонентами судебной практики.
Исходя из любого понимания судебной практики, узкого или широкого, необходимо признать, что значение различных ее элементов весьма заметно отличается. Как отмечал С.И. Вильнянский, "сила судебной практики в значительной степени зависит от ее убедительности, от авторитета тех инстанций, которые ее вырабатывают. Чем выше и авторитетнее инстанция, вырабатывающая те или иные правоположения, тем они прочнее и сильнее".
29 Если можно так выразиться, "нормативность" судебной практики распределяется крайне неравномерно.
В связи с этим представляется весьма важным такое соображение. Судебная практика как таковая нигде, тем более в странах, чьи правовые системы входят в семью общего права, источником права не является. Для стран общего права этот тезис вообще лишен смысла, поскольку входит в противоречие с доктриной прецедента, в соответствии с которой обязательными для суда являются только определенные части решений определенных судов (см. об этом п. 1.2. настоящей работы). Кроме того, признание за судебной практикой в целом свойств источника права, в условиях не сложившейся, не действующей доктрины прецедента, приведет в ситуации, аналогичной той, которую рассматривает А. Арнулл относительно решений Европейского Суда. По его мнению, отсутствие доктрины прецедента в большей степени связывает нижестоящие суды, чем ее наличие, поскольку в этом случае обязательным становится не только ratio decidendi решения вышестоящего суда, но и те его выводы, которые не входят в основание решения.30
Судебная практика в целом не может, таким образом, выступать в качестве источника права; но так же как источником права является не законодательство, а нормативно-правовой акт (причем его форма и юридическая сила зависят от места, занимаемого принявшим его органом в механизме государства), отдельные элементы судебной практики, безусловно, должны быть признаны в качестве источников права.
Следовательно, необходимо подробнее рассмотреть вопрос об этих элементах и попытаться определить, означает ли признание и закрепление их в качестве источников права признание прецедента в российской правовой системе. Однако достаточно узкие рамки диссертационного исследования не позволяют проанализировать их все без исключения. Хотя автор и придерживается точки зрения о необходимости включать в понятие судебной практики акты всех судов, особое значение в массиве судебной практики имеют, безусловно, акты высших судов. Кроме этого, как уже указывалось, даже в тех правовых системах, где прецедент традиционно признается в качестве источника права, в таком качестве предстают только решения высших судов. Именно по этим соображениям рассмотрение вопроса о природе актов, входящих в судебную практику, мы ограничим анализом актов высших судов Российской Федерации.
Таким образом, нам предстоит проанализировать акты Конституционного Суда РФ, Верховного Суда РФ и Высшего арбитражного суда РФ, представляющих, если так можно выразиться, три ветви судебной власти. Наряду с этим следует обратить особое внимание на акты Европейского суда по правам человека, который хотя и не входит в систему судов Российской Федерации, однако в своей деятельности создает общепризнанные принципы и нормы международного права, наряду с международными договорами России являющиеся частью ее правовой системы в соответствии с ч. 4 ст. 15 Конституции РФ. Однако если в отношении норм международных договоров в Конституции РФ содержится четкое указание на характер их соотношения с национальным правом России, устанавливается их приоритет перед последним, то в отношении общепризнанных норм и принципов такой четкости нет. Более того, само значение слов "общепризнанные нормы и принципы" не является абсолютно ясным.
Выделяя в массиве международно-правовых предписаний общепризнанные принципы и нормы международного права, Конституция РФ не называет характеризующих их признаков. Международное право также не содержит определения общепризнанных принципов и норм. Нет также и документа, содержащего юридически обязательный перечень таких норм и принципов. В теории международного права также нет единства мнений по вопросу о том, какие именно нормы и принципы могут считаться общепризнанными.31 В определении "Об отказе в принятии к рассмотрению запроса судьи Московского областного суда Н.В. Григорьевой" от 3 июля 1997 года по запросу Московского областного суда Конституционный Суд пришел к выводу, что в случае выявленного противоречия какой-либо нормы российского права общепризнанным нормам и принципам международного права или международным договорам Российской Федерации при рассмотрении конкретного дела должны применяться нормы соответствующего акта.32 Таким образом, очевидно, что Конституционный Суд при определении места общепризнанных норм и принципов международного права в правовой системе России исходил из того, что они должны иметь фиксацию в документе, обязательном для России.
В частности, со вступлением Российской Федерации в 1996 г. в Совет Европы для России стали обязательными такие международно-правовые документы, как Конвенция о защите прав человека и основных свобод от 4 ноября 1950 года (далее - Конвенция) и последующие протоколы к ней. В свою очередь, все они являются правовой основой организации и деятельности Европейского Суда по правам человека, который вправе принимать заявления от физических и юридических лиц, чьи конвенциональные права нарушены государством, под юрисдикцией которого они находятся.
Европейские государства, в том числе Россия, добровольно подчинили себя юрисдикции независимого наднационального судебного органа, имеющего право принимать обязательные для них решения.
Данное обстоятельство отражено в Федеральном законе от 30 марта 1998 года "О ратификации Конвенции о защите прав человека и основных свобод и протоколов к ней"33. В соответствии со ст. 2 данного закона Российская Федерации признает ipso facto и без специального соглашения юрисдикцию Европейского суда по правам человека обязательной по вопросам толкования и применения Конвенции и Протоколов к ней. Статья 46 Конвенции устанавливает обязательность окончательных постановлений Суда для государств – участников Конвенции по делам, в которых они являются сторонами.
Как разъяснено в Информационном письме Высшего Арбитражного Суда Российской Федерации от 20.12.99 N С-1-7/СМП-1341 "Об основных положениях, применяемых Европейским судом по правам человека при защите имущественных споров и права на правосудие", в ФЗ от 30.03.98 содержится заявление о признании обязательными для Российской Федерации как юрисдикции Европейского суда, так и решений этого суда.34
При этом Российская Федерация официально признала юрисдикцию Европейского суда обязательной по вопросам толкования и применения Конвенции и протоколов к ней. Тем самым российским судам необходимо учитывать в своей деятельности прецедентную практику Европейского суда по правам человека.
В Бюллетене Верховного суда РФ, №7, июль 2001г., было опубликовано решение Европейского Суда по жалобе, поступившей из РФ. Решение предварялось вводной статьей В.И. Радченко, в которой было сказано, в частности, следующее: "...в соответствии с принятыми Россией обязательствами наша страна признала юрисдикцию Европейского суда по правам человека в области защиты прав и свобод человека. Любое лицо, чьи права, гарантированные Европейской конвенцией о защите прав человека и основных свобод, оказались нарушенными, после исчерпания внутрироссийских процедур их судебной защиты получает право на обращение в Европейский суд. Поэтому для правильного формирования судебной практики в этой области немаловажное значение имеет ознакомление наших судей с подходами, сформированными в Европейском суде при рассмотрении конкретных дел по жалобам о нарушении прав человека".35
Таким образом, в результате присоединения к юрисдикции Европейского Суда российские механизмы судебного контроля за соблюдением прав человека и основных свобод получили поддержку в виде международного судебного контроля. Следовательно, компетенция российских судов по рассмотрению соответствующих обращений и компетенция Европейского Суда по рассмотрению жалоб на нарушение основных прав и свобод человека взаимосвязаны. Эта связь основана на необходимости решения единой задачи международного и внутригосударственного судопроизводства - защите прав и свобод человека при надлежащей охране общественного порядка.
Как известно, нормативное содержание конвенционных положений формируется постепенно, в результате принятия Европейским Судом решений при рассмотрении конкретных дел, то есть международно-правовые стандарты фиксируются не только в тексте Конвенции, но и в решениях Суда. Необходимо, чтобы российская судебная практика не противоречила прецедентному праву Европейского Суда. Прецедентный характер права, создаваемого Судом, признается им самим.
36 При рассмотрении жалобы № 31697/ 03 "Леван Валерьевич Бердзенишвили против Российской Федерации" Суд сослался на собственное "обширное прецедентное право применительно к тому, что жалоба о пересмотре дела и схожие чрезвычайные средства правовой защиты, по общему правилу, не могут приниматься во внимание в целях применения ст. 35 Конвенции".37
Но если в Европейском Суде создаются прецедентные международно-правовые нормы, а в силу положений ч. 4 ст. 15 Конституции РФ общепризнанные принципы и нормы международного права являются составной частью правовой системы России, то логично задаться вопросом о месте и роли практики Европейского Суда в этой системе. Как указано в деле "Ирландия против Великобритании", "решения Суда служат не только для разрешения дела, находящегося на его рассмотрении, но и в широком смысле для прояснения, сохранения и развития норм Конвенции и для того, чтобы таким образом содействовать соблюдению государствами своих обязательств, которые они несут в качестве участников Конвенции".38
Положения Европейского суда реализуются в его решениях на основе излагаемых им правовых позиций. В силу статьи 32 Конвенции "О защите прав человека и основных свобод" от 04.11.195039 Европейский суд имеет право решать все вопросы, касающиеся толкования и применения положений Конвенции и Протоколов к ней. Поэтому правовые позиции Европейского суда, излагаемые им в решениях при толковании положений Конвенции и Протоколов к ней, и сами прецеденты Европейского суда по правам человека в отношении Российской Федерации носят обязательный характер. Как отметил в этой связи П. Лаптев, Уполномоченный Российской Федерации при Европейском Суде, "с 5 мая 1998 года мы перешли в новую правовую систему, и надо исходить из этого. … Пора, наконец, пересмотреть устаревшее и в теории права, перестать вычеркивать прецедент из источников права, которые признаются судами РФ".40
Признание прецедентов Европейского Суда в качестве источников российского права ставит проблему их действия. В соответствии с ч. 3 ст. 15 Конституции в Российской Федерации не применяются не опубликованные в официальном порядке акты, затрагивающие права и свободы граждан. Однако, Европейский Суд, не связанный этой нормой российской Конституции, зачастую не ставит в известность о принятых им решениях, мотивируя это нехваткой персонала и технических средств, хотя и применяет изложенные в них принципы при рассмотрении аналогичных дел.
Помимо абстрактности правовой нормы, имеется еще, как минимум, одна предпосылка необходимости толкования. Речь идет о том, что любая норма права получает свое выражение в словесной форме, по сути, это единственный способ формулирования норм права. Но, как писал К.Н. Лльюэллин, "мы все, юристы не меньше, ошибаемся относительно природы языка. Мы относимся к языку, как если бы слова были вещью с фиксированным содержанием".25 Но сама норма создается лишь как серия слов, связь лингвистических символов. Символ же сам по себе ничто, он является лишь средством отсылки к вещам или неким мысленным конструкциям. Только в той степени, в которой эта отсылка доказуема и связана с первоначальным смыслом символа – символ содержит право изначально. 26 Но каждый из них имеет недвусмысленную и предсказуемую (а также двусмысленную и не вполне предсказуемую) способность к расширению. Когда юрист относительно бесспорного случая определяет, что он подпадает под действие определенной нормы, он, по мнению Лльюэллина даже не просто интерпретирует норму,27 а "расширяет" ее смысл, переформулирует правило. Еще ярче это выступает в так называемых "трудных" случаях; здесь не вызывает сомнения смысл нормы, сомнительным является то, распространяется ли ее действие на сомнительный случай, новую ситуацию. По словам Т. Эркхоффа закон должен быть интерпретирован судьей, и сама такая интерпретация "есть нормотворческая деятельность, которая производит в социальном контексте значительно большее действие, чем абстрактный язык законодательной власти".28
Таким образом, если связывать судебную практику с необходимостью толкования права, становление ее оказывается нерасторжимым с процессом применения права в суде в принципе, то есть, любое применение права и его результат являются компонентами судебной практики.
Исходя из любого понимания судебной практики, узкого или широкого, необходимо признать, что значение различных ее элементов весьма заметно отличается. Как отмечал С.И. Вильнянский, "сила судебной практики в значительной степени зависит от ее убедительности, от авторитета тех инстанций, которые ее вырабатывают. Чем выше и авторитетнее инстанция, вырабатывающая те или иные правоположения, тем они прочнее и сильнее".
29 Если можно так выразиться, "нормативность" судебной практики распределяется крайне неравномерно.
В связи с этим представляется весьма важным такое соображение. Судебная практика как таковая нигде, тем более в странах, чьи правовые системы входят в семью общего права, источником права не является. Для стран общего права этот тезис вообще лишен смысла, поскольку входит в противоречие с доктриной прецедента, в соответствии с которой обязательными для суда являются только определенные части решений определенных судов (см. об этом п. 1.2. настоящей работы). Кроме того, признание за судебной практикой в целом свойств источника права, в условиях не сложившейся, не действующей доктрины прецедента, приведет в ситуации, аналогичной той, которую рассматривает А. Арнулл относительно решений Европейского Суда. По его мнению, отсутствие доктрины прецедента в большей степени связывает нижестоящие суды, чем ее наличие, поскольку в этом случае обязательным становится не только ratio decidendi решения вышестоящего суда, но и те его выводы, которые не входят в основание решения.30
Судебная практика в целом не может, таким образом, выступать в качестве источника права; но так же как источником права является не законодательство, а нормативно-правовой акт (причем его форма и юридическая сила зависят от места, занимаемого принявшим его органом в механизме государства), отдельные элементы судебной практики, безусловно, должны быть признаны в качестве источников права.
Следовательно, необходимо подробнее рассмотреть вопрос об этих элементах и попытаться определить, означает ли признание и закрепление их в качестве источников права признание прецедента в российской правовой системе. Однако достаточно узкие рамки диссертационного исследования не позволяют проанализировать их все без исключения. Хотя автор и придерживается точки зрения о необходимости включать в понятие судебной практики акты всех судов, особое значение в массиве судебной практики имеют, безусловно, акты высших судов. Кроме этого, как уже указывалось, даже в тех правовых системах, где прецедент традиционно признается в качестве источника права, в таком качестве предстают только решения высших судов. Именно по этим соображениям рассмотрение вопроса о природе актов, входящих в судебную практику, мы ограничим анализом актов высших судов Российской Федерации.
Таким образом, нам предстоит проанализировать акты Конституционного Суда РФ, Верховного Суда РФ и Высшего арбитражного суда РФ, представляющих, если так можно выразиться, три ветви судебной власти. Наряду с этим следует обратить особое внимание на акты Европейского суда по правам человека, который хотя и не входит в систему судов Российской Федерации, однако в своей деятельности создает общепризнанные принципы и нормы международного права, наряду с международными договорами России являющиеся частью ее правовой системы в соответствии с ч. 4 ст. 15 Конституции РФ. Однако если в отношении норм международных договоров в Конституции РФ содержится четкое указание на характер их соотношения с национальным правом России, устанавливается их приоритет перед последним, то в отношении общепризнанных норм и принципов такой четкости нет. Более того, само значение слов "общепризнанные нормы и принципы" не является абсолютно ясным.
Выделяя в массиве международно-правовых предписаний общепризнанные принципы и нормы международного права, Конституция РФ не называет характеризующих их признаков. Международное право также не содержит определения общепризнанных принципов и норм. Нет также и документа, содержащего юридически обязательный перечень таких норм и принципов. В теории международного права также нет единства мнений по вопросу о том, какие именно нормы и принципы могут считаться общепризнанными.31 В определении "Об отказе в принятии к рассмотрению запроса судьи Московского областного суда Н.В. Григорьевой" от 3 июля 1997 года по запросу Московского областного суда Конституционный Суд пришел к выводу, что в случае выявленного противоречия какой-либо нормы российского права общепризнанным нормам и принципам международного права или международным договорам Российской Федерации при рассмотрении конкретного дела должны применяться нормы соответствующего акта.32 Таким образом, очевидно, что Конституционный Суд при определении места общепризнанных норм и принципов международного права в правовой системе России исходил из того, что они должны иметь фиксацию в документе, обязательном для России.
В частности, со вступлением Российской Федерации в 1996 г. в Совет Европы для России стали обязательными такие международно-правовые документы, как Конвенция о защите прав человека и основных свобод от 4 ноября 1950 года (далее - Конвенция) и последующие протоколы к ней. В свою очередь, все они являются правовой основой организации и деятельности Европейского Суда по правам человека, который вправе принимать заявления от физических и юридических лиц, чьи конвенциональные права нарушены государством, под юрисдикцией которого они находятся.
Европейские государства, в том числе Россия, добровольно подчинили себя юрисдикции независимого наднационального судебного органа, имеющего право принимать обязательные для них решения.
Данное обстоятельство отражено в Федеральном законе от 30 марта 1998 года "О ратификации Конвенции о защите прав человека и основных свобод и протоколов к ней"33. В соответствии со ст. 2 данного закона Российская Федерации признает ipso facto и без специального соглашения юрисдикцию Европейского суда по правам человека обязательной по вопросам толкования и применения Конвенции и Протоколов к ней. Статья 46 Конвенции устанавливает обязательность окончательных постановлений Суда для государств – участников Конвенции по делам, в которых они являются сторонами.
Как разъяснено в Информационном письме Высшего Арбитражного Суда Российской Федерации от 20.12.99 N С-1-7/СМП-1341 "Об основных положениях, применяемых Европейским судом по правам человека при защите имущественных споров и права на правосудие", в ФЗ от 30.03.98 содержится заявление о признании обязательными для Российской Федерации как юрисдикции Европейского суда, так и решений этого суда.34
При этом Российская Федерация официально признала юрисдикцию Европейского суда обязательной по вопросам толкования и применения Конвенции и протоколов к ней. Тем самым российским судам необходимо учитывать в своей деятельности прецедентную практику Европейского суда по правам человека.
В Бюллетене Верховного суда РФ, №7, июль 2001г., было опубликовано решение Европейского Суда по жалобе, поступившей из РФ. Решение предварялось вводной статьей В.И. Радченко, в которой было сказано, в частности, следующее: "...в соответствии с принятыми Россией обязательствами наша страна признала юрисдикцию Европейского суда по правам человека в области защиты прав и свобод человека. Любое лицо, чьи права, гарантированные Европейской конвенцией о защите прав человека и основных свобод, оказались нарушенными, после исчерпания внутрироссийских процедур их судебной защиты получает право на обращение в Европейский суд. Поэтому для правильного формирования судебной практики в этой области немаловажное значение имеет ознакомление наших судей с подходами, сформированными в Европейском суде при рассмотрении конкретных дел по жалобам о нарушении прав человека".35
Таким образом, в результате присоединения к юрисдикции Европейского Суда российские механизмы судебного контроля за соблюдением прав человека и основных свобод получили поддержку в виде международного судебного контроля. Следовательно, компетенция российских судов по рассмотрению соответствующих обращений и компетенция Европейского Суда по рассмотрению жалоб на нарушение основных прав и свобод человека взаимосвязаны. Эта связь основана на необходимости решения единой задачи международного и внутригосударственного судопроизводства - защите прав и свобод человека при надлежащей охране общественного порядка.
Как известно, нормативное содержание конвенционных положений формируется постепенно, в результате принятия Европейским Судом решений при рассмотрении конкретных дел, то есть международно-правовые стандарты фиксируются не только в тексте Конвенции, но и в решениях Суда. Необходимо, чтобы российская судебная практика не противоречила прецедентному праву Европейского Суда. Прецедентный характер права, создаваемого Судом, признается им самим.
36 При рассмотрении жалобы № 31697/ 03 "Леван Валерьевич Бердзенишвили против Российской Федерации" Суд сослался на собственное "обширное прецедентное право применительно к тому, что жалоба о пересмотре дела и схожие чрезвычайные средства правовой защиты, по общему правилу, не могут приниматься во внимание в целях применения ст. 35 Конвенции".37
Но если в Европейском Суде создаются прецедентные международно-правовые нормы, а в силу положений ч. 4 ст. 15 Конституции РФ общепризнанные принципы и нормы международного права являются составной частью правовой системы России, то логично задаться вопросом о месте и роли практики Европейского Суда в этой системе. Как указано в деле "Ирландия против Великобритании", "решения Суда служат не только для разрешения дела, находящегося на его рассмотрении, но и в широком смысле для прояснения, сохранения и развития норм Конвенции и для того, чтобы таким образом содействовать соблюдению государствами своих обязательств, которые они несут в качестве участников Конвенции".38
Положения Европейского суда реализуются в его решениях на основе излагаемых им правовых позиций. В силу статьи 32 Конвенции "О защите прав человека и основных свобод" от 04.11.195039 Европейский суд имеет право решать все вопросы, касающиеся толкования и применения положений Конвенции и Протоколов к ней. Поэтому правовые позиции Европейского суда, излагаемые им в решениях при толковании положений Конвенции и Протоколов к ней, и сами прецеденты Европейского суда по правам человека в отношении Российской Федерации носят обязательный характер. Как отметил в этой связи П. Лаптев, Уполномоченный Российской Федерации при Европейском Суде, "с 5 мая 1998 года мы перешли в новую правовую систему, и надо исходить из этого. … Пора, наконец, пересмотреть устаревшее и в теории права, перестать вычеркивать прецедент из источников права, которые признаются судами РФ".40
Признание прецедентов Европейского Суда в качестве источников российского права ставит проблему их действия. В соответствии с ч. 3 ст. 15 Конституции в Российской Федерации не применяются не опубликованные в официальном порядке акты, затрагивающие права и свободы граждан. Однако, Европейский Суд, не связанный этой нормой российской Конституции, зачастую не ставит в известность о принятых им решениях, мотивируя это нехваткой персонала и технических средств, хотя и применяет изложенные в них принципы при рассмотрении аналогичных дел.