Файл: dementev_v_v_teoriya_rechevyh_zhanrov.pdf

«dialogos» миссионерские (В. Ф. Хэнкс), dowcip (А. Вежбицкая),

edict (Т. Н. Астафурова, А. В. Олянич), job interview (О. Н. Дубровская), kawał (А. Вежбицкая),

«Musikkritik» (А. Г. Пастухов), podanie (А. Вежбицкая), pogadanka (А. Вежбицкая), «portrait» (А. Г. Пастухов), role-playing game (Ю. М. Иванова),

small talk (Б. Малиновский, В. В. Дементьев, В. В. Фенина), «Тodesanzeige» (Т. Б. Геращенко)

5.2. Предлагаемые материалы к энциклопедии

Мы отдаем себе отчет в том, что этой части книги могло бы не быть вовсе или она могла быть построена совершенно по-другому.

Собственно, здесь мог бы быть представлен любой из многих со- тен существующих в каждой национальной речевой культуре жан- ров — или любой из тех только что названных двух с половиной сотен жанров, которые уже становились объектом исследования. Любой из этих жанров «ничем не хуже» тех, что отобраны нами; в то же время фактически любое из соответствующих четырехсот исследований от- дельных жанров имеет нисколько не меньше прав на то, чтобы быть представленным здесь, чем выполненные нами исследования четы-

рех жанров — разговор по душам, светская беседа, флирт, анекдот.

Иными словами, сами эти жанры объективно нисколько не более ин- тересны, чем любые другие, а само исследование — методика, аспек- ты, терминология — не имеет никаких преимуществ перед любым другим исследованием.

В принципе книга обобщающего характера по жанрам, наверное, должна включать подробное описание вс ех существующих РЖ — но на это, вероятно, не хватит одной человеческой жизни (и это была бы не книга, а именно энциклопедия).

Мы согласны, что жанры выбраны нами из общего списка ис - ключительно из субъективных соображений лич - ной заинтере сованно сти и личного вклада авто - ра в описание жанров.

Но... у этих исследований все-таки есть преимущества: они, в от- личие от тех «других» исследований, которые тоже могли бы быть

здесь представлены, выполнены в одной и той же теоретической плоскости — при этом той же, что и предшествующая теоретическая часть. В частности, мы исходим из: а) признания принципиальной важности диалогической природы РЖ, считаем их формами не вы- сказываний, а текстов; б) из принятой типологии фатических речевых жанров с двумя рассмотренными в главе III основаниями — шкалой А. Р. Балаяна и степенью косвенности; в) из понимания общей роли РЖ как коммуникативных аттракторов — отсюда признание прин- ципиальной важности связи между понятием РЖ и понятиями пря- мой / непрямой коммуникации, роли НК для РЖ, — которая, как было показано, становится особенно важной для фатических речевых жан- ров. Исследование жанров осуществляется с опорой на понятие вну- трикультурной речежанровой ценности, в связи с общим состоянием данной национально-языковой оценочной картины мира.

Наконец, по нашему глубокому убеждению (которое, скорее все- го, опять-таки основывается исключительно на субъективных предпо- чтениях и вкусе), это интере сные жанры, и хочется верить, что читатель также найдет их описание интересным.

5.2.1. Разговор по душам

Разговор по душам (далее — РпД; другие названия — дружеский разговор, дружеская беседа, «экзистенциальный разговор “о самом главном”» (А. Д. Шмелев); кроме того, в советской России получи- ла широкое распространение разновидность РпД «кухонный разго- вор») — русский речевой жанр, по нашему мнению, имеющий исклю- чительное значение для русского коммуникативного пространства, а также системы основных ценностей русской культуры.

Это, по-видимому, фатический жанр: в нем личности говорящих и их отношения важнее, чем предмет речи. В то же время русский разговор по душам настолько отличается от других фатических жан- ров, что определение «праздноречевой» по отношению к нему (в не- которых работах, например [Арутюнова 1998], это синоним термина «фатический») оказывается совершенно неверным. Часто глубокое, сущностно важное для участников РпД содержание также принципи- ально противостоит общим представлениям о фатическом общении, идущим от Б. Малиновского [Malinowski 1972]. Русский РпД именно не праздный разговор, а «разговор о главном» — жизненных позици- ях и ценностях. Ср. рассуждения Н. А. Бердяева о русской менталь- ности и общении: «Всякий истинно русский человек интересуется во-

просом о смысле жизни и ищет общения с другими в искании смысла,... умудряется даже самым практическим общественным интересам придавать философский характер» [Бердяев 1998: 176]. Можно ска- зать, что разговор по душам — это разговор о душе:

— Ведь русские мальчики как до сих пор орудуют?.. Вот, напри- мер, здешний вонючий трактир, вот они и сходятся, засели в угол. Всю жизнь прежде не знали друг друга, а выйдут из трактира, сорок лет опять не будут знать друг друга, ну и что ж, о чем они будут рас- суждать, пока поймали минутку в трактире-то? О мировых вопро- сах, не иначе: есть ли бог, есть ли бессмертие? (Ф. М. Достоевский. «Братья Карамазовы»).

Сказанное нельзя, конечно, понимать таким образом, будто на- стоящий РпД означает непременно глубокий порождаемый смысл — важнее, чтобы самими собеседниками разговор понимался как «раз- говор о самом главном». В этом отношении нет принципиальной разницы между обменом сложнейшими, тончайшими смыслами (как в общении персонажей Достоевского) и суррогатами жанра типа Ты меня уважаешь? (Так, в поэме В. Ерофеева «Москва — Петушки» собутыльники в электричке решают не более и не менее как глобаль- нейшие проблемы мировой литературы — и это тоже оказывается для них самым важным в данный момент!) Спектр тем в РпД может быть значителен: от простейших бытовых деталей до самых высоких идей, жизненных позиций, но сами собеседники безошибочно отличают «главное» от «мелочей».

Несмотрянаотносительновысокуюстепеньизученностибазовых ценностей русской культуры, несмотря на то что описан ряд смеж- ных речевых жанров [Байкулова 2001; Борисова 2002; Гастева 1997; Капанадзе 1989; Рытникова 1997; Седов 1997; Уваров 1992; Федосюк 1996], наконец, несмотря на то что данный жанр очень ярко и подроб- но отображен в русской литературе XIX и ХХ в. (следует упомянуть также постоянный интерес к нему у русских философов), интересую- щий нас жанр, как представляется, осмыслен еще совершенно недо- статочно1.

1 Так,вучебникедлявузов«Межличностноеобщение»(авторыВ.Н.Ку- ницына, Н. В. Казаринова, В. М. Погольша) «самораскрытию» посвящены два параграфа, но данная тема освещена явно недостаточно: например, об эмоциональной тональности самораскрытия говорится только следующее: «хвастовство, бравада или смущение, стыд» [257].

Мы остановимся на некоторых свойствах РпД, с нашей точки зре- ния существенных для понимания его природы и его места в русской речевой культуре.

Настоящее исследование встает в один ряд с исследованиями культурных концептов, культурных ценностей, ключевых слов рус- ской национально-языковой картины мира, таких, как душа, правда,

дружба, искренность, тоска и подоб. [Апресян 1995; Арутюнова

1998; Булыгина, Шмелев 1997; Ермакова 1999; Карасик 1996; 2002; Лихачев 1993; Степанов 1997; Урысон 1997; Шмелев 2002]. Многие из названных концептов имеют коммуникативный характер [Шмелев 2002; Карасик 2002]; исследовались некоторые русские коммуника- тивные ценности, например речевая этика [Вежбицкая 2002: 7].

Однако концепт «душа» недостаточно исследован в его коммуни- кативном значении.

А. Вежбицкая выявила противопоставление в русском языке двух разныхконцептов«правды»:первогоуниверсальногопредикативногои второго национально-специфичного нравственного [Вежбицкая 2002].

Думается, противопоставлены и два разных концепта «души»: универсальный первый концепт (здесь он не рассматривается) и на- ционально уникальный второй, имеющий значительную нравствен- ную составляющую и значительную коммуникативную составляю- щую.

Так, во-первых, лексема душа входит в названия коммуникатив- ных жанров (разговор по душам), стратегий (излить душу), а также в состав фразеологизмов, дающих оценочное наименование для очень важных коммуникативных факторов. Значения почти всех идиом с лексемой душа в той или иной степени коммуникативны: душа в душу,

по душам, читать в душе, с открытой душой, душа нараспашку, вой- ти в душу, влезть в душу, без мыла в душу лезть, открывать душу, выкладывать душу, изливать душу, распахивать душу и не слышать души, закрывать душу на замок; ср. прилагательное душевный и др.

В других европейских языках, как известно, нет такого многообразия идиом с аналогами лексемы душа2.

2 Ср. данные А. П. Седых: «Во французских высказываниях, которые функционально можно перевести как “излить душу”, “vider son sac” — букв. ‘опустошить свой мешок’, “déballer” — букв. ‘распаковаться’, “confesser” — букв. ‘исповедаться’, нет упоминания о душе» [Седых 2004: 25]. Даже в ге- неалогически, типологически и культурно близком польском языке лексема dusza распространена гораздо меньше, чем в русском; ср. ближайшие соот-

Во-вторых, при помощи лексемы душа обозначаются два важней- ших диалогических момента в гармоническом общении: высказать главное для себя (открыть душу) и услышать главное для собеседни-

ка (войти в душу).

Разговаривать по душам так же понятно, естественно и испол- нено глубокого смысла для русского человека, как говорить правду,

жить по правде и по совести, гулять на воле — и тосковать, маять-

ся оттого, что такова судьба, оттого, что не в ладу с совестью, или от отсутствия воли, простора, раздолья или приволья. Выделенные слова культурологически рядоположены и относятся к «ключевым словам русской культуры», по определению А. Вежбицкой [2001]. Коммуникативные ценности соотносятся с двумя лексемами — душа и правда, при этом правда закрепляется за информативной речью

(и глаголом говорить / сказать), душа — за фатической (гово-

рить / разговаривать). Невозможны или маловероятны выражения

*сказать по душам, *разговаривать по правде, ?сказать о душе, ?раз- говаривать правдиво.

Коммуникативная ценность концептов «правда» и «душа», соглас- но А. Вежбицкой [2002: 31–32], обусловливается сценариями русской речевой культуры:

(1)люди говорят два рода вещей другим людям; вещи одного рода — правда,

хорошо, если кто-то хочет говорить вещи этого рода другим людям, вещи второго рода — неправда, нехорошо, если кто-то хочет говорить вещи этого второго рода другим,

людям плохо, если кто-то хочет, чтобы другие люди думали, что эти вещи — правда

(2)хорошо, если человек хочет сказать другим людям, что он думает хорошо, если человек хочет сказать другим людям, что он чувствует

Назовем доминанты РпД. Данный жанр в значительной степени национально специфичен (неуниверсален, непереводим). В этом от- ношениирядособенностейРпДмогутбытьвыявленычерезсопостав- ление: РпД обнаруживает общие черты с некоторыми фатическими

ветствия, предлагаемые в польско-русском фразеологическом словаре [Гюлу- мянц 2004]: okazać komuś serce ‘проявить душевное участие (отзывчивость, доброту)’; wygarnąć komuś od serca ‘поговорить с кем-л. начистоту, погово-

рить по душам’.

жанрами, присущими другим культурам, но ни с одним не совпадает полностью. Так, РпД имеет черты польского речевого жанра kawał, представляющего собой «тип “конспиративной шутки”. Жанр кawał ценят не за искусность или утонченность, а за чувство корпоратив- ного единения, которое он дает. Подразумевается здесь следующее: я могу рассказать это тебе, но есть люди, которым я не могу это рас- сказать» [Вежбицкая, Годдард 2002: 150]. Однако в отличие, напри- мер, от польского kawał (а также общего представления о «хорошей» гармонизирующей речи в других национально-речевых культурах) в русском РпД не просто мало ценится искусность речи — излишняя правильность, риторическая выстроенность и изощренность речи в РпД даже вредны.

По-видимому, можно говорить даже о существовании формально- го запрета на правильность речи в русском РпД в отличие от многих жанров кооперативного фатического общения, а также общего пред- ставления о «хорошей» гармонизирующей речи, присущих другим национально-речевым культурам (ср. дружеское общение персонажей Хемингуэя, Ремарка и др.).

В исследованиях, посвященных «истине», иногда отмечается, что «истина­ » для людей непостижима и что «в каком-то смысле истину знает только Бог» (ср.: [Булыгина, Шмелев 1997: 481]). Это качество сближает русское представление о хорошей речи с японским, где о главном нельзя сказать, о нем можно только молчать. У японцев су- ществует верование, согласно которому опыт, выраженный словами, теряет свою сущность. В момент сильного эмоционального пережива- ния, будь то смерть родителей, или успех сына на вступительном экза- мене, или просто прекрасное зрелище, самое правильное — ничего не говорить [Saville-Troike 1989: 167]. Однако если в японской речевой культуре о главном лучше молчать, то в русской речевой культуре о главном говорят, но говорят трудно и негладко (ср. речь Пьера Без- ухова в «Войне и мире» и Константина Левина в «Анне Карениной» Л. Н. Толстого, князя Мышкина в «Идиоте» Ф. М. Достоевского).

Вспомним встречу Пьера Безухова и Андрея Болконского в Бо- гучарове («Война и мир». Т. 2. Ч. 2). Андрей вначале кажется Пьеру «мертвым»: он говорит через силу, общение с Пьером ему в тягость. Но вскоре Пьеру удается заинтересовать его; разгорается спор, и Андрей превращается в блестящего оратора. Его безукоризненные аргументы полностью обезоруживают Пьера, чьи сбивчивые речи кажутся совершенно беспомощными против такого ораторского ма-