Файл: makarov-osnovu_teorii_diskursa-8l.pdf

Формалисты обычно строят иерархию составляющих «целое» единиц, типов отношений между ними и правил их конфигурации. Но чрезмерно высокий уровень абстракции подобных моделей затрудняет их применение к анализу естественного общения.

Второй подход дает функциональное определение дискурса как всякого «употребления языка»: «the study of discourse is the study of any aspect of language use» [Fasold 1990:65]; «the analysis of discourse, is necessarily, the analysis of language in use» [Brown, Yule 1983: 1; ср.: Schiffrin 1994: 31]. Этот подход предполагает обусловленность анализа функций дискурса изучением функций языка в широком социокультурном контексте. Здесь принципиально допустимыми могут быть как этический, так и эмический подходы. В первом случае анализ идет от выделения ряда функций (например, по Р. О. Якобсону) и соотнесения форм дискурса (высказываний и их компонентов) с той или иной функцией. Во втором случае исследованию подлежит весь спектр функций (не определяемых априорно) конкретных форм и элементов дискурса.

Д. Шифрин предлагает и третий вариант определения, подчеркивающий взаимодействие формы и функции: «дискурс как высказывания» [discourse as utterances — Schiffrin 1994: 39— 41; ср.: Clark 1992: xiii; Renkema 1993: 1; Drew 1995: 65]. Это определение подразумевает, что дискурс является не примитивным набором изолированных единиц языковой структуры «больше предложения», а целостной совокупностью функционально организованных, контекстуализованных единиц употребления языка. В этом случае вызывают затруднение различия подходов к определению высказывания [ср.: Арутюнова 1976: 43; Бенвенист 1974: 312; Леонтьев 1979; Бахтин 1979: 263; Степанов 1981:

86

291; Колшанский 1984: 85; Падучева 1985: 4; Слюсарева 1981: 67; Сосаре 1982: 81; Адмони

1994; Чупина 1987: 42; Сергеева 1993; Лурия 1975: 33; энонсема — Борботько 1981: 27; Blakemore 1992; Brown, Yule 1983: 19; Levinson 1983: 18; Sperber, Wilson 1995: 9 и др.].

3.1.3 (Устный) дискурс, (письменный) текст и ситуация

Соотношение понятий дискурс, текст и речь дискутируется давно и с неизменным интересом [например, см. Бисималиева 1999]. Эти категории требует краткого комментария и в данной работе. Иногда их разграничивают по оппозиции письменный текст vs. устный дискурс, что неоправданно сужает объем данных терминов, сводя их к двум формам языковой действительности — использующей и не использующей письмо [ср.: Гальперин 1981: 18; Гиндин 1981: 29; Москальская 1981; Дридзе 1984; Тураева 1986; Филиппов 1989; Реферовская

1989; written text vs. spoken discourse — Coulthard 1992; 1994]. Такой подход весьма характерен для ряда формальных подходов к исследованию языка и речи.

На основании этой дихотомии некоторые исследователи склонны разграничивать дискурсанализ (объектом которого, по их мнению, должна быть лишь устная речь) и лингвистику

(письменного) текста: «there is a tendency... to make a hard-and-fast distinction between discourse (spoken) and text (written). This is reflected even in two of the names of the discipline(s) we study — discourse analysis and text linguistics» [Hoey 1983/4: 1]. Такой подход просто не срабатывает в целом ряде случаев, например, доклад можно рассматривать одновременно и как письменный текст, и как публичное выступление, т. е. коммуникативное событие, хотя и монологическое (в традиционных терминах) по своей форме, но тем не менее отражающее всю специфику языкового общения в данном типе деятельности [Goffman 1981]. О неадекватности строгого разграничения дискурса и текста пишет и сам Хоуи: «it (the distinction. — M. M.) may at times obscure similarities in the organisation of the spoken and written word» [Hoey 1983/4: 1].

В начале 70-х годов была предпринята попытка дифференцировать понятия текст и дискурс, бывшие до этого в европейской лингвистике почти взаимозаменяемыми, с помощью включения в данную пару категории ситуация. Так, дискурс предлагалось трактовать как «текст плюс ситуация», в то время как текст, соответственно, определялся как «дискурс минус

ситуация» [Widdowson 1973; Östman, Virtanen 1995: 240]. В этом нашла выражение общая тенденция к пониманию дискурс-анализа как широкого подхода к изучению языковой коммуникации, для которого характерны, с одной стороны, повышенный интерес к более продолжительным, чем предложение, отрезкам речи

87

и, с другой стороны, чувствительность к контексту социальной ситуации: Discourse analysis is «a rapidly expanding body of material which is concerned with the study of socially situated

speech... united by an interest in extended sequences of speech and a sensitivity to social context» [Thompson 1984: 74].

Термин дискурс, понимаемый как речь, «погруженная в жизнь», в отличие от текста, обычно не относится к древним текстам, связи которых с живой жизнью не восстанавливаются непосредственно [ЛЭС: 137], хотя в последнее время наметилась тенденция к применению методологии дискурс-анализа и самого термина дискурс к языковому материалу разной культурно-исторической отнесенности, например Библейским текстам и апокалиптической литературе [Arens 1994; O'Leary 1994], а также произведениям литературы, текстам массовой культуры, психоанализу [см.: Гаспаров 1996; Миловидов 2000; Rimmon-Kenan 1987; Shotter 1993; Maingueneau e. a. 1992; Bracher 1993; 1994;Salkie 1995 и др.].

3.1.4 Дискурс/диалог/процесс vs. текст/монолог/продукт

Некоторые лингвисты трактуют дискурс как подчеркнуто интерактивный способ речевого взаимодействия, в противовес тексту, обычно принадлежащему одному автору, что сближает данное противопоставление с традиционной оппозицией диалог vs. монолог. Само по себе последнее разграничение довольно условно, потому что наиболее естественным проявлением языковой активности следует считать диалог (даже монолог по-своему диалогичен — он всегда обращен к адресату, реальному или гипотетическому, alter ego говорящего). О диалогичности языка, речи и сознания писали очень многие [ср.: Волошинов 1929; Бахтин 1979; 1995; Радзиховский 1985; 1988; Якубинский 1986; Бенвенист 1974; Выготский 1934; 1982; Hagège 1990; Burton 1980; Myerson 1994; Weigand 1994; Shotter 1995; Baxter, Montgomery 1996 и др.].

Дискурс-анализ изучает социокультурные, интерактивные стороны языкового общения, но из этого не следует вывод об ограниченности его интересов только лишь устным диалогом: практически любой фрагмент языкового общения, включая самый банальный письменный текст, может быть рассмотрен под этим углом зрения.

Во многих функционально ориентированных исследованиях видна тенденция к противопоставлению дискурса и текста по ряду оппозитивных критериев: функциональность

— структурность, процесс — продукт, динамичность — статичность и актуальность — виртуальность. Соответственно, различаются структурный текст-как-продукт и функциональный дискурс-

88

как-процесс [text-as-product, discourse-as-process — Brown, Yule 1983: 24; Textais-Struktur, Text-in-Funktion — Hess-Lüttich 1979: 25].

Вариация на ту же тему, близкая третьему определению дискурса по Д. Шифрин, переходит в точку зрения на текст как на абстрактный теоретический конструкт, реализующийся в дискурсе [van Dijk 1977: 3; 1980: 41] так же, как предложение актуализуется в высказывании (sentence vs. utterance). Это один из способов теоретически связать форму с функцией. Другими авторами это отношение переносится на целый ряд категорий: грамматисты говорят об узусе, предложении, локуции, тексте, когезии; в то время как представители дискурс-анализа имеют дело с употреблением, высказыванием, иллокуцией, дискурсом, когеренцией [Coulthard 1977: 9]:

Таблица 4. Категории грамматики и дискурс-анализа

По выражению Дж. Лича, текст реализуется в сообщении, посредством которого осуществляется дискурс: «discourse by means of message by means of text» [Leech 1983: 59].

Таким образом, в сложившихся рядах понятий предложение и текст отходят к первому, а ко второму, соответственно, — высказывание и дискурс [ср.: Stubbs 1983: 9; Werth 1984: 11; Mey 1993: 187]. Если принять, что первый принадлежит уровню языка, а второй — языкового общения, то подобное разграничение приобретает смысл и оказывается методологически полезным.

3.1.5 Дискурс = речь + текст

Другой способ решения проблемы, причем довольно распространенный, сформулировал В.

В. Богданов [1990а; 1993], рассматривая речь и текст как две неравнозначные стороны, два аспекта дискурса. Подобное решение встречается и у зарубежных авторов, например, это видно уже по титульному листу коллективной монографии Analyzing Discourse: Text and Talk [Tannen 1982; ср.: «discourse is either spoken or written» — Stenström 1994: xi; подробнее об этом см.: Cmejrkova e. a. 1994].

He всякая речь поддается текстовому перекодированию, и далеко не любой текст можно «озвучить» [см.: Богданов 1990а: 3; Горелов 1987: 225—227]. Вследствие этого дискурс понимается широко — как все, что говорится и

89

пишется, другими словами, как речевая деятельность, являющаяся «в то же время и языковым материалом» [Щерба 1974: 29], причем в любой его репрезентации — звуковой или графической. Текст (в узком смысле) понимается как «языковой материал, фиксированный на том или ином материальном носителе с помощью начертательного письма (обычно фонографического или идеографического). Таким образом, термины речь и текст будут видовыми по отношению к объединяющему их родовому термину дискурс» [Богданов 1993: 5—6]. Заметим, что все эти термины не образуют оппозиций и выраженных дихотомий.

Эта точка зрения, безусловно, заслуживает внимания, хотя бы уже потому, что здесь подчеркивается обобщающий характер понятия дискурс, снимается всякая ограниченность признаками монологический/диалогический, устный/письменный. Широкое употребление

дискурса как родовой категории по отношению к понятиям речь, текст, диалог сегодня все чаще встречается в лингвистической литературе, в то время как в философской, социологической или психологической терминологии оно уже стало нормой. Подобной широкой трактовке отдается предпочтение и здесь.

На выбор термина дискурс в качестве центрального понятия, определяющего специфику парадигмы, влияют также метанаучные традиции: дискурс-анализ воспринимается как «открытая» теория и практика в отличие от европейской школы лингвистики текста, занимающейся практически только письменными текстами, и американского конверсационного анализа, интересующегося изучением лишь повседневной речи.

3.2. ПОДХОДЫ К ИЗУЧЕНИЮ ДИСКУРСА

Слово означает для всех одно, но большинство людей живет так, как если бы каждый понимал его смысл по-своему.

ГЕРАКЛИТ

Хотя историю междисциплинарного исследования дискурса Т. А. ван Дейк [1989: 113—114] предлагает вести от античных трактатов по риторике и поэтике, современная «биография» дискурс-анализа начинается с середины 60-х годов. Тем не менее, до этого времени некоторые направления, школы и отдельные ученые, обращаясь к проблемам дискурса, готовили почву для возникновения и распространения новой парадигмы.

90

3.2.1 Дискурс-анализ: источники и составные части

Самим термином «дискурс-анализ» мы обязаны Зеллигу Харрису, который таким образом назвал «метод анализа связанной речи», предназначен-

ный «для расширения дескриптивной лингвистики за пределы одного предложения в данный момент времени и для соотнесения культуры и языка» [Harris 1952: 1—2].

Говоря об идейных предшественниках современного дискурс-анализа, нельзя не обратить внимание на признание многими учеными выдающейся роли ранних работ русских формалистов [ван Дейк 1989: 114; Renkema 1993: 118; Östman, Virtanen 1995: 240], в частности исследования Владимира Проппа [1928] по морфологии русской сказки, заложившего основы нарративного анализа. Вне этого контекста трудно даже представить появление довоенных публикаций М. М. Бахтина и В. Н. Волошинова. Через плодотворную научную деятельность Романа Якобсона эта традиция распространилась на Пражскую школу и европейский, а чуть позже — и американский структурализм. Вот еще один наглядный пример непротиворечивости формализма и дискурс-анализа.

Под этим же углом зрения следует рассматривать влияние европейского структурализма, реализовавшееся в структурной антропологии Клода Леви-Строса [1985; Lévi-Strauss 1958] и других представителей французской школы, ожививших связи антропологии с поэтикой и