Файл: Меріме КАРМЕН.doc

звонкие гиней. Гарсия хотел их убить, но мы с Данкайре

этому воспротивились. Мы отобрали у них только деньги и

часы, не считая рубашек, в которых весьма нуждались.

Сеньор, становишься мазуриком, сам того не замечая.

Красивая девушка сбивает вас с толку, из-за нее дерешься,

случается несчастье, приходится жить в горах, и не успеешь

опомниться, как из контрабандиста делаешься вором. Мы

решили, что после истории с милордами нам неуютно в

окрестностях Гибралтара, и углубились в сьерру де Ронда. Вы

мне говорили о Хосе-Марии; как раз там я с ним и

познакомился. В свои экспедиции он возил свою возлюбленную.

Это была красивая девушка, тихая, скромная, милая в

обращении; никогда ни одного дурного слова, и что за

преданность!.. В награду за это он очень ее мучил. Он

вечно волочился за девицами, обходился с нею дурно, а то

вдруг принимался ревновать. Раз он ударил ее ножом. И что

же? Она только еще больше его полюбила. Женщины так уж

созданы, в особенности андалузки. Эта гордилась своим

шрамом на руке и показывала его как лучшее украшение на

свете. И вдобавок ко всему Хосе-Мария был последний из

товарищей!.. В одну из наших с ним экспедиций он устроил

так, что ему достался весь барыш, а нам тумаки и хлопоты.

Но я продолжаю свой рассказ. О Кармен не было ни слуху, ни

духу. Данкайре сказал:

- Надо, чтобы кто-нибудь из нас съездил в Гибралтар

разузнать про нее; она, должно быть, что-нибудь приготовила.

Я бы поехал, да меня в Гибралтаре слишком хорошо знают.

Кривой сказал:

- Меня тоже знают, я там столько штук понастроил ракам

(58). А так как у меня всего один глаз, то меня легко

узнать.

- Так, значит, мне придется ехать? - сказал я, в

восторге от одной мысли увидеть Кармен. - Ну-с, так что же

я должен делать?

Те мне сказали:

- Постарайся пробраться морем или через Сан-Роке, как

тебе покажется удобнее, и, когда будешь в Гибралтаре, спроси

в порту, где живет шоколадница по имени Рольона (59); когда

ты ее разыщешь, она тебе расскажет, что там делается.

Было решено, что мы отправимся все трое в сьерру де

Гаусин, там я расстанусь со своими спутниками и явлюсь в

Гибралтар под видом торговца фруктами. В Ронде один

человек, у которого были с нами дела, раздобыл мне паспорт;

в Гаусине мне дали осла; я его навьючил апельсинами и дынями

и двинулся в путь. Когда я прибыл в Гибралтар, то

оказалось, что Рольону там знают, но что она или умерла, или

отправилась finibus terrae (60), и ее исчезновением,

по-моему, и объяснялось, почему мы потеряли связь с Кармен.

Я поставил осла в стойло, а сам, забрав апельсины, пошел

ходить по городу, как бы ими торгуя, главным же образом,

чтобы посмотреть, не встречу ли какое-нибудь знакомое лицо.

Там множество проходимцев со всех концов света, и это

настоящая Вавилонская башня, потому что там нельзя пройти

десяти шагов по улице, не услышав столько же языков. Мне

попадалось немало цыган, но я им не доверял; я их щупал, а

---

они меня. Нам было ясно, что мы жулики; но важно было

знать, одной ли мы шайки.

Проведя два дня в бесплодных скитаниях, я ничего не узнал

ни о Рольоне, ни о Кармен и уже собирался вернуться к

товарищам, предварительно кое-что закупив, как вдруг, идя по

улице, на закате, я слышу из окна женский голос, который

меня окликнул: "Апельсинщик!.." Я подымаю голову и вижу на

балконе Кармен, облокотившуюся рядом с каким-то офицером в

красном, с золотыми эполетами, завитыми волосами и осанкой

важного милорда. Она же, была одета роскошно: шаль на

плечах, золотой гребень, вся в шелку; и мошенница, как

всегда, хохотала до упаду. Англичанин на ломаном испанском

языке крикнул, чтобы я шел наверх, что сеньора хочет

апельсинов; а Кармен сказала мне по-баскски:

- Иди и не удивляйся ничему.

Действительно, с ней мне ничему не следовало удивляться.

Не знаю, причинила ли мне встреча с нею больше радости или

огорчения. Мне открыл дверь высокий лакей- англичанин, в

пудре, и проводил меня в великолепную гостиную. Кармен

сразу же заговорила со мной по-баскски:

- Ты ни слова не говоришь по-испански, ты со мной незнаком.

Потом, обращаясь к англичанину:

- Я же вам говорила, я с первого взгляда признала в нем

баска; вы услышите, что это за диковинный язык. Не правда

ли, какой у него глупый вид? Словно кошка, пойманная в

кладовке.

- А у тебя, - сказал я ей на своем языке, - вид наглой

мошенницы, и мне сильно хочется искромсать тебе лицо на

глазах у твоего дружка.

- У моего дружка! - отвечала она. - Скажи, это ты сам

додумался? И ты меня ревнуешь к этому болвану? Ты еще

глупее, чем был до наших вечеров на улице Кандилехо. Разве

ты не видишь, дурень ты этакий, что я сейчас занята

цыганскими делами и веду их самым блестящим образом? Этот

дом - мой, рачьи гинеи будут мои; я вожу его за кончик носа

и заведу в такое место, откуда ему уже не выбраться.

- А я, - сказал я ей, - если ты вздумаешь вести цыганские

дела таким манером, устрою так, что у тебя пропадет охота.

- Вот еще! Или ты мой ром, чтобы мной командовать?

Кривой это одобряет, а ты здесь при чем? Мало тебе того,

что ты единственный, который может себя назвать моим

минчорро? (61)

- Что он говорит? - спросил англичанин.

- Он говорит, что ему хочется пить и что он не отказался

бы от стаканчика, - отвечала Кармен.

И упала на диван, хохоча над своим переводом.

Сеньор, когда эта женщина смеялась, не было никакой

возможности говорить толком. Все с ней смеялись. Дылда

англичанин тоже расхохотался, как дурак, каким он и был, и

велел, чтобы мне принесли напиться.

Пока я пил:

- Видишь перстень у него на пальце? - сказала она. -

Если хочешь, я тебе его подарю.

Я отвечал:

- Я бы отдал палец, чтобы встретиться с твоим милордом в

горах и чтобы у каждого из нас в руках была макила.

Англичанин подхватил это слово и спросил:

- Макила? Что это значит?

- Макила, - отвечала Кармен, все так же смеясь, - это

---

апельсин. Не правда ли, какое смешное слово для апельсина?

Он говорит, что ему хотелось бы угостить вас макилой.

- Вот как? - сказал англичанин. - Ну, так приходи опять

завтра с макилами.

Пока мы разговаривали, вошел слуга и сказал, что обед

подан. Тогда англичанин встал, дал мне пиастр и предложил

Кармен руку, словно она не могла идти сама.

Кармен, смеясь по-прежнему, сказала мне:

- Мой милый, я не могу пригласить тебя к столу; но

завтра, как только ты услышишь, что бьют развод, приходи

сюда с апельсинами. Ты увидишь комнату, обставленную лучше,

чем на улице Кандилехо, и посмотришь, прежняя ли я

Карменсита. А потом мы поговорим о цыганских делах.

Я ничего не ответил, и до меня уже на улице донесся крик

англичанина: "Приходите завтра с макилами!" и хохот Кармен.

Я вышел, не зная, что мне делать, не спал ночь, а наутро

был так зол на эту изменницу, что решил уехать из

Гибралтара, не повидавшись с ней; но как только раздался

барабанный бой, все мое мужество меня покинуло; я взял свою

корзину с апельсинами и побежал к Кармен. Ее ставни были

приотворены, и я увидел ее большой черный глаз, который меня

высматривал. Пудреный лакей тотчас же провел меня к ней.

Кармен услала его с каким-то поручением и, как только мы

остались одни, разразилась своим крокодиловым хохотом и

бросилась мне на шею. Никогда еще я не видел ее такой

красивой. Разряженная, как мадонна, надушенная... шелковая

мебель, вышитые занавеси... ах!.. а я - вор вором.

- Минчорро, - говорила Кармен. - Мне хочется все здесь

поломать, поджечь дом и убежать в сьерру.

И нежности!.. И смехи!.. Она плясала, она рвала на себе

свои фалборки; никакая обезьяна не могла бы так скакать, так

кривляться и куролесить. Угомонившись, она мне сказала:

- Послушай, теперь дело цыганское. Я прошу его съездить

со мною в Ронду, где у меня сестра в монастыре... (Здесь

опять хохот.) Мы проезжаем местом, которое я тебе укажу. Вы

на него нападаете; грабите дочиста. Лучше всего было бы его

укокошить; но только, - продолжала она с дьявольской

улыбкой, которая у нее иногда бывала, и этой улыбке никому

не было охоты вторить, - знаешь ли, что следовало бы

сделать? Надо, чтобы Кривой выскочил первым. Вы держитесь

немного позади, рак бесстрашен и ловок; у него отличные

пистолеты... Понимаешь?

Она снова разразилась хохотом, от которого я вздрогнул.

- Нет, - сказал я ей, - я ненавижу Гарсию, но он мой

товарищ. Быть может, когда- нибудь я тебя от него избавлю,

но мы сведем счеты по обычаю моей страны. Я только случайно

цыган; а кое в чем я всегда останусь, как говорится, честным

наваррцем (62).

Она продолжала:

- Ты дурак, безмозглый человек, настоящий паильо. Ты как

карлик, который считает, что он высокий, когда ему удалось

далеко плюнуть (63). Ты меня не любишь, уходи.

Когда она мне говорила: "уходи", я не мог двинуться с

места. Я обещал ей уехать, вернуться к товарищам и

---

поджидать англичанина; со своей стороны, она мне обещала

быть нездоровой до тех пор, пока не поедет из Гибралтара в

Ронду. Я провел в Гибралтаре еще два дня. Она имела

смелость прийти ко мне переряженной в гостиницу. Я уехал; у

меня тоже был свой план. Я вернулся в условленное место,

зная, где и когда должны проехать англичанин с Кармен.

Данкайре и Гарсия меня уже ждали. Мы заночевали в лесу у

костра из сосновых шишек, который великолепно горел. Я

предложил Гарсии сыграть в карты. Он согласился. Когда мы

играли вторую партию, я ему сказал, что он плутует; он

расхохотался. Я швырнул ему карты в лицо. Он хотел

схватить мушкетон; я наступил на него ногой и сказал:

- Говорят, ты владеешь ножом, как лучший малагский хват;

хочешь попробовать со мной?

Данкайре пытался нас разнять. Я несколько раз ударил

Гарсию кулаком. Злость сделала его храбрым; он вынул нож, я

- свой. Мы сказали Данкайре посторониться и не мешать нам.

Он увидел, что нас не остановишь, и отошел. Гарсия уже

согнулся пополам, как кошка, готовая броситься на мышь. В

левую руку он взял шляпу, чтобы отражать, нож выставил

вперед. Это их андалузский прием. Я стал по- наваррски,

лицом к нему, левую руку кверху, левую ногу вперед, нож у

правого бедра. Я чувствовал себя сильнее великана. Он

кинулся на меня стрелой; я повернулся на левой ноге, и перед

ним оказалось пустое место; а я попал ему в горло, и нож

вошел так глубоко, что моя рука уперлась ему в подбородок.

Я с такой силой повернул клинок, что он сломался. Все было

кончено. Клинок вышибло из раны струею крови в руку

толщиной. Гарсия упал ничком на бревно.

- Что ты сделал? - сказал мне Данкайре.

- Послушай, - сказал я ему. - Вместе мы жить не могли.

Я люблю Кармен и хочу быть один. К тому же Гарсия был

мерзавец, и я не забыл, как он поступил с бедным Ремендадо.

Теперь нас только двое, но мы люди хорошие. Скажи, хочешь,

будем друзьями на жизнь и на смерть?

Данкайре пожал мне руку. Это был человек пятидесяти лет.

- Чортовы любовные истории! - воскликнул он. - Если бы

ты попросил у него Кармен, он бы тебе продал ее за пиастр.

Теперь нас только двое; как нам быть завтра?

- Положись на меня, - отвечал я ему. - Теперь мне весь

свет нипочем.

Мы похоронили Гарсию и перенесли наш лагерь на двести

шагов дальше. На следующий день подъехала Кармен со своим

англичанином, в сопровождении двух погонщиков и слуги. Я

сказал Данкайре:

- Я беру на себя англичанина. Припугни остальных, они

без оружия.

Англичанин оказался храбр. Не толкни его Кармен под

руку, он бы меня убил. Словом, в этот день я отвоевал

Кармен и с первого же слова сообщил ей, что она вдова.

Когда она узнала, как это произошло:

- Ты всегда будешь лильипенди! - сказала она мне. -

Гарсия наверное бы тебя убил. Твой наваррский прием -

просто глупость, а он отправлял на тот свет и не таких, как

ты. Но видно, пришел его час. Придет и твой.

---

- И твой, - ответил я, - если ты не будешь мне настоящей

роми.

- Ну что ж! - сказала она. - Я не раз видела в кофейной

гуще, что мы кончим вместе. Ладно! Будь что будет.

И она щелкнула кастаньетами, как всегда, когда хотела

прогнать какую-нибудь докучную мысль.

Когда говоришь о себе, забываешься Вам, должно быть,

скучно слушать все эти подробности, но я скоро кончу. Такую

жизнь мы вели довольно долго Мы с Данкаире завербовали

несколько товарищей надежнее прежних и промышляли

контрабандой, а также иной раз, надо сознаться, грабили на

большой дороге, но только в последней крайности, когда иначе

нельзя было. Впрочем, путешественников мы не трогали и

только отбирали у них деньги. Первые месяцы я был доволен

Кармен, она по- прежнему была нам полезна, указывая нам, что

можно предпринять Она жила то в Малаге, то в Кордове, то в

Гранаде, но по первому моему знаку бросала все и приезжала

ко мне, то в какую-нибудь глухую венту, а то и на бивак.

Только раз, в Малаге, она меня встревожила. Я узнал, что

она имеет виды на некоего весьма богатого негоцианта, с

которым она, должно быть, собиралась повторить гибралтарскую

шутку. Несмотря на уговоры Данкайре, я поехал и прибыл в

Малагу среди дня. Я разыскал Кармен и тотчас же увез ее. У

нас вышло крупное объяснение.

- Знаешь, - сказала она мне, - с тех пор, как ты стал

моим ромом по-настоящему, я люблю тебя меньше, чем когда ты

был моим минчорро. Я не хочу, чтобы меня мучили, а главное,

не хочу, чтобы мной командовали. Чего я хочу, так это быть

свободной и летать, что мне вздумается. Смотри, не выводи

меня из терпения. Если ты мне надоешь, я сыщу какого-нибудь

молодчика, который поступит с тобой так же, как ты поступил

с Кривым.

Данкайре нас помирил, но то, что мы друг другу

наговорили, легло нам на сердце, и что-то между нами

изменилось. Вскоре за тем с нами случилась беда. Нас

настигли солдаты. Данкайре был убит, и с ним два моих

товарища; двух других забрали. Я же был тяжело ранен и,

если бы не мой добрый конь, попался бы в руки солдатам.

Падая от усталости, с пулей в теле, я скрылся в лесу вдвоем

с уцелевшим товарищем. Слезая с коня, я лишился чувств и

думал уже, что подохну в кустах, как подстреленный заяц.

Товарищ снес меня в знакомую нам пещеру, потом отправился за

Кармен Она была в Гранаде и тотчас же приехала. Целых две

недели она не отходила от меня ни на шаг Она глаз не

сомкнула, она ухаживала за мной с такой ловкостью и с таким

вниманием, как не ухаживала ни одна женщина за самым любимым

человеком. Как только я смог держаться на ногах, она в

величайшей тайне отвезла меня в Гранаду. У цыганок всюду

есть верные убежища, и я больше полутора месяцев прожил под

самым боком коррехидора, который меня разыскивал. Несколько

раз, глядя сквозь ставни, я видел его идущим по улице.

Наконец я поправился; но я многое передумал на ложе болезни

---