Файл: Теория_межд._отношений.doc

Во-первых, следствием применения на практике положений «функционализма» стала слишком большая децентрализация международного сообщества, определенная дисперсия его усилий. Громоздкие и многочисленные технические организации породили новые проблемы координации. Одновременно возникла опасность, что параллельно с уменьшением значения государственного суверенитета будет происходить усиление суверенитета специализированных организаций. Так, представитель МОТ на конференции в Сан-Франциско отказывался от субординации ООН во имя суверенитета своей организации.

Во-вторых, обнаружилось, что в реальной практике международной интеграции функциональное сотрудничество не ведет автоматически к «отмиранию суверенитета». Более того, европейский процесс показал, что особенно болезненной является именно проблема передачи государствами «в общий котел» части их политической и военной компетенции.

В-третьих, функциональное сотрудничество нуждается в подкреплении мероприятиями политического характера.

Указанные недостатки отчасти были воспроизведены и «неофункционализмом». Его представители отстаивают идею, согласно которой потребности сотрудничества в том или ином секторе экономической, социальной или культурной деятельности способны вызвать эффект цепной реакции в других сферах, что, в свою очередь, приведет к необходимости создания специализированных наднациональных институтов для их координации и таким образом — к ускорению процесса политической интеграции. При этом начинать следует с ограниченных экономических проектов, которые воспринимаются гораздо легче, чем «крупные политические повороты». Поскольку для реализации ограниченных экономических проектов государствам не нужно отказываться от собственной политики, а достаточно лишь простого сходства интересов в конкретной области, постольку и добиться здесь сотрудничества намного легче. Вместе с тем «неофункционалисты» подчеркивают важность структурных условий успеха интеграции, которым должны отвечать государства (например, политический плюрализм, консенсус относительно фундаментальных ценностей); также они отмечают, что логика функциональной интеграции носит не механический, а вероятностный характер, и сам этот процесс зависит от множества факторов.

Если «функционализм», придавая политическим институтам немаловажное значение, считает их производными или же параллельными экономическим, социальным и другим процессам, то «федерализма делает их центром своей концепции. А. Этциони, А. Спинелли, К. Фридрих, Дж. Элэзэр и другие характеризуют федерализм как «договорный отказ от централизма, структурно оформленную дисперсию полномочий между различными центрами, законные полномочия которых гарантируются конституцией». Международная интеграция на пути федерализма рассматривается по аналогии с «внутренними режимами» государств, основанными на принципах федерального устройства, то есть на основе этатистской модели. В основе этой модели лежат несколько принципов. Во-первых, это двойное гражданство в условиях существования центрального и регионального правительств. Во-вторых, многообразие роли региональных правительств, в-третьих, цикличность изменения силы и роли региональных правительств. Наконец, в-четвертых, это происхождение федерализма, который имеет два источника и, соответственно, две цели: воздействие центростремительных сил и проблем, влекущих за собой федерализм как средство проведения единой политики; влияние центробежных сил, в результате которого федеративные признаки формируются с целью предотвращения распада общества. «Федерализм» обоснованно подчеркивает то значение, которое имеет для международной интеграции политическая воля ее участников, а также роль распределения полномочий, их фрагментации между различными уровнями, как гарантии против возможных злоупотреблений своей властью со стороны центра.

Казавшаяся на первых порах иллюзорной (первые работы А. Спинелли были опубликованы в разгар второй мировой войны), концепция федерализма медленно, преодолевая противоречия, но все же убедительно обретает зримые черты в интеграционном процессе в Западной Европе. Эти черты становятся особенно заметными с первых всеобщих выборов в Европарламент в 1979 г., придавших новый импульс институциональному развитию. В 1984 г. Европарламентом был принят разработанный А. Спинелли проект договора о Европейском Союзе. В нем отмечалось, что в сферу деятельности Союза входит область сотрудничества, находящаяся под эгидой Совета Европы, а также деятельность, подведомственная институтам Союза. Полномочия между Союзом и государствами распределяются на основе принципа субсидиарности: Союз выполняет только те задачи, которые сообща могут быть решены более эффективно, чем государствами в отдельности. Институты призваны служить укреплению позиций Комиссии, оптимизации процесса принятия решения, разделению законодательной власти между Советом и Парламентом.

В феврале 1985 г. был принят Единый Европейский Акт, который еще не институализировал Европейский Союз, но стал важным этапом на пути к этому. Он состоял из двух частей, одна из которых посвящена сообществам, другая — политическому сотрудничеству. В первой фиксируется цель создания единого рынка к концу 1992 г. Вторая ограничивается институализацией 15-летней практики и ее закреплением в юридических обязательствах. В качестве цели политического сотрудничества называется формирование и проведение единой внешней политики, что предполагает постоянные взаимные консультации между двенадцатью странами, принятие ими во внимание позиций друг друга, а также обязательные совместные обсуждения по вопросам, затрагивающим общие интересы, до принятия решений на национальном уровне. Наконец, 1 ноября 1993 г. вступили в силу Маастрихтские соглашения, предусматривавшие создание к 2000 г. валютно-экономического и военно-политического союзов 12 европейских государств. Европейское сообщество изменило свое название и стало Европейским Союзом. Было принято решение о месте нахождения 10 новых европейских организаций — валютного института, Европола, Европейского агентства по проблемам окружающей среды и др. Принято решение о принятии в ряды Европейского союза к 1 января 1995 г. Австрии, Швеции, Норвегии и Финляндии. Кроме того, после многократных отсрочек было заявлено о вступлении в силу с 1 февраля 1994 г. Шенгенских соглашений, подписанных восемью из двенадцати государств. В дополнение к свободному перемещению капиталов, товаров и услуг внутри Союза они предусматривают беспрепятственное передвижение людей, то есть фактическую отмену границ.

Однако федерализм не являлся концептуальной базой европейской интеграции с самого начала. В исходной фазе этого процесса теоретически были возможны три пути:

- наиболее традиционный — сотрудничество в рамках союзов или ассоциаций между государствами, остающимися суверенными и независимыми;

- наиболее смелый — федерация учреждающая в ряде областей единую наднациональную политическую власть;

- наиболее оригинальный — функциональная интеграция, дающая возможность общих действий в рамках специализированных институтов.

На практике первый путь оказался необходимым и полезным, но недостаточным, второй — невозможным. Поэтому процесс интеграции пошел по пути реализации функциональной модели, позволяющей выйти за рамки простого сотрудничества и подготовить условия для возможной федерации. Таким образом, главным недостатком федералистской модели международной интеграции является то, что при всей своей внешней привлекательности она имеет значительно меньше шансов на успех, чем функциональная модель, поскольку удельный вес элемента нормативности в ней еще выше. Учитывая недостатки других рассмотренных выше подходов, реальный процесс международной интеграции может быть осознан лишь с учетом комплексного понимания преимуществ каждого из них. Именно о комплексном изучении идет речь в «плюралистической» концепции К. Дойча. Процесс интеграции рассматривается в рамках этой концепции в терминах коммуникационных сетей, передающих сообщения и сигналы, обменивающихся информацией, способствующих выполнению определенных функций и накоплению опыта. К. Дойч анализирует два типа политических объединений, каждому из которых соответствует свой особый процесс интеграции, — «амальгамный» и «плюралистический».

Под первым понимается «слияние, в соответствующей форме, двух или нескольких ранее самостоятельных единиц в более широкое объединение, наделенное определенным типом общего управления». Во втором интегрирующиеся единицы сохраняют свою политическую самостоятельность. При этом осуществление «амальгамной» интеграции нуждается в целом комплексе разнообразных условий социокультурного и политического характера, среди которых приверженность населения интегрирующихся общностей одним и тем же ценностям; обоснованное ожидание выгод от интеграции; достаточное знание друг друга и, соответственно, предсказуемость поведения. Процесс интеграции должен сопровождаться лояльностью населения к возникающим новым политическим институтам, глубоким осознанием своего единства, а также выходом на политическую арену новой генерации руководителей. В конечном итоге должен сложиться общий образ жизни, который и станет основой для «амальгамной» интеграции.

Реализация «плюралистического» типа интеграции не требует столь обширных и столь жестких условий. Основные социокультурные ценности интегрирующихся единиц просто не должны противоречить друг другу; предсказуемость поведения касается лишь ограниченной сферы общих интересов; требуется также адекватная реакция политических элит на сигналы и действия заинтересованных правительств и населения. Кроме того, успеху интеграции способствует восприятие объединительной идеи интеллектуальными кругами и политическими движениями, как и постоянное развитие сетей коммуникации и всестороннего взаимодействия. В 1970-е гг. под руководством К. Дойча было проведено обширное исследование в Германии (ФРГ) и Франции, в процессе которого были осуществлены интенсивный контент-анализ различных крупных ежедневных изданий, зондажи общественного мнения, экспертные опросы руководящих кадров, изучение статистики международных сделок. В результате обнаружилось, что благоприятный образ единой Европы, сформировавшийся у населения обеих стран, не привел к вытеснению приверженности национальным ценностям. Поэтому был сделан вывод о том, что «плюралистическая» версия европейской интеграции имеет более вероятное будущее, чем «амальгамная». Проблема межгосударственного сотрудничества все еще остается компетенцией частного уровня, а не системной теории международных отношений. Прежде всего, это связано с тем, что наука о международных отношениях не представляет собой некоего монолита, ей изначально присущи соперничество, конкуренция, борьба парадигм, школ и теорий. Стремление к формированию единой теории международных отношений каждый раз сталкивается: с усилением противоборства различных направлений как раз в те моменты, когда кажется, что ее основы уже созданы: так было после первой мировой войны в период недолгого доминирования либерализма; после начала второй мировой войны, когда либерализм был вытеснен политическим реализмом; как попытка создать общую основу могут быть истолкованы и объявления о «конце истории», а затем — о «столкновении цивилизаций» после «третьей мировой» (холодной) войны. Более того, дискуссии в науке о международных отношениях, в центре которых всегда был политический реализм, не поколебали его доминирующего влияния в рассмотрении проблемы международного сотрудничества. В наши дни и неолиберализм (главный оппонент реалистической парадигмы, который расходится с ней в оценке роли международных институтов, считая их способными нивелировать эффект силы и интереса и создать почву для сотрудничества) склонен рассматривать сотрудничество как «вторичный», производный от конфликта, хотя и достаточно самостоятельный феномен. Иными словами, дискуссии все еще продолжаются и ведутся в основном на почве, благоприятной для политического реализма.

Однако такое положение начинает существенно меняться. Сегодня уже не только традиционные либералы, но и представители транснационализма, а также таких новых течений, как конструктивизм, феминизм, постмодернизм, коммунитаризм, подвергают критике основные постулаты реализма и неореализма, связанные с ограничением международного сотрудничества сферой государственных интересов, военных союзов, стремлением к сохранению баланса сил и т.п. Так, транснационалисты выдвигают на передний план проблемы глобальной социально-политической системы, экологии, организации международного экономического пространства, обусловливающие приоритетность вопросов сотрудничества при изучении международных отношений и мирового политического процесса. Институционалисты показывают, что международные организации способны придавать определенную инерцию международному взаимодействию, благодаря которой сотрудничество продолжается даже тогда, когда происходят изменения в конфигурации баланса сил. Нормативисты подчеркивают, что, несмотря на противоречия и парадоксы гуманизации международных отношений, выявляемые этими процессами проблемы справедливости, прав человека, гуманитарного вмешательства становятся неотъемлемой и необратимой чертой международных отношений. Конструктивисты выдвигают аргументы в пользу того, чтобы наука базировалась не на изучении «рациональной политики» и материальных движущих сил (т.е. силы, интереса .и экономического благосостояния), а на убеждениях и ожиданиях, на вере в способность идей изменять природу международных отношений.

Усиление взаимозависимости, делающее все более очевидной потребность в регулировании международной системы и в сознательном управлении ею, влечет за собой «признание» проблемы международного сотрудничества даже в таких далеких от нее сферах, как стратегические исследования и даже геополитика. Новый импульс и новые возможности исследованию межгосударственного сотрудничества придает все более широкое распространение социологии международных отношений, главное достоинство которой — межпарадигмальность — позволяет ей выходить за рамки всех известных парадигм, сохраняя их теоретические приобретения. Можно подчеркнуть, что, относясь к наиболее существенным характеристикам международных отношений, рассматриваемых как процесс, конфликты и сотрудничество представляют собой неразрывно связанные стороны взаимодействия их участников. Выражаясь языком Гегеля и Маркса, они являются «диалектической парой», то есть взаимно отрицающими и взаимно обусловливающими друг друга противоположностями, которые могут «меняться местами». Это означает, что процессы международного сотрудничества всегда включают в себя конфликтное измерение, и наоборот — всякий конфликт предполагает ту или иную долю сотрудничества его участников.

Общность между конфликтами и сотрудничеством проявляется и в том, что при анализе каждого их этих видов международных процессов было бы ошибкой делать выводы относительно их причин каждый раз, когда обнаруживаются какие-либо корреляции. Так же как и конфликты, интеграционные процессы являются многомерным и сложным явлением, как бы «ускользающим» от анализа и «неподдающимся» единой и окончательной типологизации. Поэтому та или иная региональная (субрегиональная, государственная) модель интеграции не может быть механически «перенесена», во-первых, на другой, даже очень «похожий» регион, но с иными социокультурными и экономическими особенностями и традициями. Во-вторых, стихийно возникнув в какой-либо сфере взаимодействия международных акторов, интеграция может не иметь последствий в других сферах, более того, она может обратиться вспять или даже смениться противоположным процессом, если не будет подкреплена соответствующими политическими мероприятиями, создающими благоприятные предпосылки и условия ее реализации и формирующими институциональные основы ее дальнейшего продвижения. Наконец, в-третьих, вряд ли правильно рассматривать интеграционные тенденции как процессы, определяющие существо международных отношений, а тем более пытаться на этой основе судить о будущем этих отношений. Причина состоит именно в том, что содержание международных отношений определяется не только сотрудничеством, но и конфликтами, в том числе и такими, которые сопровождаются дезинтеграцией ранее единых политических образований (примеры — судьба СССР, Югославии, Чехословакии).

В рамках системного подхода конфликты и сотрудничество принадлежат к числу важнейших условий функционирования международных систем, характеризующих степень их стабильности. С этой точки зрения конфликт присущ как нестабильному («революционному»), так и стабильному типу международных систем. Однако отличительными чертами стабильных систем является то, что ценности, которые разделяются ее составными частями (участниками международных отношений), а) не подвергаются постоянному сомнению; б) существует консенсус относительно правил соперничества между этими участниками; в) отношения между ними характеризуются умеренностью. В «революционной» системе, напротив, наблюдаются несовместимость ценностей, непрерывное оспаривание правил и отсутствие умеренности, а следовательно, и слабая степень сотрудничества.

Напомним, что критерии стабильности системы связаны с ее изменениями, в зависимости от которых система либо сохраняет себя, либо настолько трансформируется, что происходит переход к иному типу системы, либо она просто разрушается. В рамках глобальной международной системы подобный переход означает смерть старого и рождение нового международного порядка. При этом степень дестабилизации и разрушения прежней системы (соответственно, степень международного беспорядка) варьируется в зависимости как от исторического контекста с присущими ему цивилизационными и технологическими особенностями, так и от политической воли и действий главных игроков международной сцены.