Файл: Самосознание.европейской.культуры.XX.века.1991.pdf

Вебер М.

Наука как призвание

ипрофессия *

Внастоящее время отношение к научному производству как профессии обусловлено прежде всего тем, что наука вступила в такую стадию специализации, какой не знали прежде, и что это положение сохранится и впредь. Не только внешне, но как раз внутренне дело обстоит таким образом, что отдельный индивид мо­ жет создать в области науки что-либо завершенное только при условии строжайшей специализации. Всякий раз, когда исследо­

вание вторгается в соседнюю область, как это порой у нас бы­ вает -- у социологов это происходит постоянно, притом по необхо­

ДИМОСТИ,-'- у исследователявозникает смиренноесознание, что его

работа может разве что предложитьспециалиступолезные поста­ новки вопроса, которые тому при его специальнойточке зрения не так легко придут на ум, но что его собственное исследование не­ избежно должно оставаться в высшей степени несовершенным. Только благодаря строгой специализациичеловеку, работающему в науке, дa~o, может быть, один-единственныйраз в жизни ощу­

тить во всеи полноте, что вот ему удалось нечто такое, что оста­

нется надолго. действительно, завершенная и дельная работа - это в наши дни. всегда специальная работа. И поэтому, кто не способен однажды надеть себе, так сказать, шоры на глаза и про­ никнуться мыслью, что вся его судьба зависит от того, правильно

ли он делает это вот предположение в этом вот месте рукописи,

тот пусть не касается науки. Он никогда не испытает того, что называют увлечением наукой. Без этого странного упоения, вызывающего улыбку у всякого постороннего человека, без этой страсти, без убежденности в том, что «должны были пройти тыся­

челетия, прежде чем появился ты, и другие тысячелетия мол­

чаливо ждут», удастся ли тебе эта догадка,- без этого чело­ век не имеет призвания к науке, и пусть он занимается чем-нибудь другим. Ибо для человека не имеет никакой цены то, что он не

может делать со страстью.

Однако даже при наличии страсти, какой бы глубокой и под­

тов. Правда, она является предварительным условием самого глав­ ного: «вдохновения». Сегодня среди молодежи очень распростра­ нено представление, что наука стала чем-то вроде арифметической задачи, что она создается в лабораториях или статистических карототеках одним только холодным рассудком, а не всей «ду­ шои»,- так же как «на фабрике». При этом прежде всего следует заметить, что рассуждающие подобным образом по большей части не знают ни того, что происходит на фабрике, ни того, что делают в лаборатории. И там и здесь человеку нужна идея, и притом идея верная, и только благодаря этому он сможет сделать нечто полноценное. Но ведь ничего не приходит в голову по желанию. Одним холодным расчетом ничего не достигнешь. Конечно, расчет тоже составляе~ необходимое предварительное условие. Так, на­ пример, каждыи социолог должен быть готов к тому, что ему и на старости лет, может быть, придется месяцами перебирать

вголове десятки тысяч совершенно тривиальных арифметиче­

ских задач. Попытка же полностью переложить решение зада­ чи на механическую подсобную силу не проходит безнаказанно:

конечный результат часто оказывается мизерным. Но если v иссле­ дователя не возникает вполне определенных идей о направлении

его расчетов, а во время расчетов - о значении отдельных резуль­ татов, то не получится даже и этого мизерного итога. Идея подго­ тавливается только на основе упорного труда. Разумеется, не всег­ да. Идея дилетанта с научной точки зрения может иметь точно такое же или даже большее значение, чем открытие специалиста. Как раз дилетантам мы обязаны многими нашими лучшими поста­ новками проблем и многими познаниями. Дилетант отличается от специалиста, как сказал Гельмгольц о Роберте Майере, только тем, что ему не хватает надежности рабочего метода и поэтому он большей частью не в состоянии проверить значение внезапно возникшей догадки, оценить ее и провести в жизнь. Внезапная догадка не заменяет труда. И, с другой стороны, труд не может

заменить или принудительно вызвать к жизни такую догадку, так же как этого не может сделать страсть. Только оба эти момента - и именно оба вместе - ведут за собой догадку. Но догадка появля­ ется тогда, когда это угодно ей, а не когда это угодно нам. И в са­ мом деле, лучшие идеи, как показывает Иеринг, приходят на ум,

когда раскуриваешь сигару на диване, или - как с естественно­ научной точностью рассказывает о себе. Гельмгольц - во время прогулки по улице, слегка поднимающейся в гору, или в какой-ли­ бо другой подобной ситуации, но во всяком случае тогда, когда

их не ждешь, а не во время размышлений и поисков за пись­ менным столом. Но конечно же они не пришли бы в голову, если бы

этому не предшествовали именно размышления за письменным столом и страстное вопрошание.

Научный работник должен примириться также с тем риском, которым сопровождается всякая научная работа: придет «вдохно­ вение» или не придет? Можно быть превосходным работником и ни разу не сделать собственного важного открытия. Однако было

бы заблуждением полагать, что только в науке дело обстоит по­ добным образом и что, например, в конторе все происходит ина­ че, чем в лаборатории. Коммерсанту или крупному промышлен­ нику без «коммерческой фантазии», т. е. без выдумки - гениаль­ ной выдумки,- лучше было бы оставаться приказчиком или техни­

ческим чиновником; он никогда не создаст организационных ново­ введений. Вдохновение отнюдь не играет в науке, как это представ­ ляет себе ученое чванство, большей роли, чем в практической жизни, где действует современный предприниматель. И с другой

стороны,- чего тоже часто не признают - оно играет здесь не меньшую роль, чем в искусстве. Это ведь детское представление, что математик приходит к какому-либо научно ценному результа­ ту, работая за письменным столом с помощью линейки или других механических средств: математическая фантазия, например ВеЙ-. ерштрасса, по смыслу и результату, конечно, совсем иная, чем фан­

тазия художника, т. е. качественно от нее отличается, но психоло­ гический процесс здесь один и тот же. У обоих - упоение (в смыс­ ле платоновского «экстаза») И «вдохновение».

Есть ли у кого-то научное вдохновение, это зависит от скры­ тых от нас судеб, а кроме того, от «дара». Эта несомненная исти­

на сыграла не последнюю роль в возникновении именно у молоде­ жи - что вполне понятно - очень популярной установки служить

некоторым идолам; культ этих идолов, как мы видим, широко прак­

тикуется сегодня на всех перекрестках и во всех журналах. Эти идолы - «личность» и «переживание». Оба тесно связаны: гос­

подствует представление, что последнее создает первую и состав­

ляет ее принадлежность. Мучительно заставляют себя «пережи­ вать», ибо «переживание» неотъемлемо от образа жизни, подо­ бающего личности, а в случае неудачи нужно по крайней мере де­ лать вид, что у тебя есть этот небесный дар. Раньше такое пере­ живание называлось «чувством» (sensation). Да и о том, что такое

«личность», тогда имели, я полагаю, точное представление.

... «Личность» в научной сфере есть только у того, кто служит одному лишь делу. И это так не только в области науки. Мы не зна­ ем ни одного большого художника, который делал бы что-либо другое, кроме как служил делу, и только ему. Ведь даже личности такого ранга, как Гёте, если говорить о его искусстве, нанесло ущерб то обстоятельство, что он посмел превратить в творение

искусства свою «жизнь». Пусть даже это покажется сомнитель­ ным - во всяком случае нужно быть Гёте, чтобы позволить себе

подобное, и каждый по крайней мере согласится, что даже и такому художнику, как Гёте, рождающемуся раз в тысячелетие, приходит­ ся за это расплачиваться. Точно так же дело обстоит в политике. Однако об этом сегодня мы не будем говорить. Но в науке совер­

шенно определенно не является «личностью» тот, кто сам выходит

на сцену как импрессарио того дела, которому он должен был бы посвятить себя, кто хочет узаконить себя через «переживание» и спрашивает: как доказать, что я не только специалист; как пока­ зать, что я - по форме или по существу - говорю такое, чего еще

132

никто не сказал так, как я? - явление, ставшее сегодня массовым,

делающее все ничтожно мелким, унижающее того, кто задает по­

добный вопрос, не будучи в силах подняться до высоты и досто­ инства дела, которому он должен был бы служить и, значит, быть преданным только своей задаче. Так что и здесь нет отличия от ху­

дожника.

Однако, хотя предварительные условия нашей работы харак­ терны и для искусства, судьба ее глубоко отлична от судьбы худо­ жественного творчества. Научная работа вплетена в движение прогресса. Напротив, в области искусства в этом смысле не су­ ществует никакого прогресса. Неверно думать, что произведение искусства какой-либо эпохи, разработавшее новые технические средства или, например, законы перспективы, благодаря этому в

чисто художественном отношении стоит выше, чем произведение искусства, абсолютно лишенное всех этих средств и законов, если только оно было создано в соответствии с материалом и с формой, т. е. если его предмет был выбран и оформлен по всем правилам искусства без применения позднее появившихся средств и условий. Совершенное произведение искусства никогда не будет превзойде­ но и никогда не устареет; отдельный индивид лично для себя может

по-разному оценивать его значение, но никто никогда не сможет сказать о художественно совершенном произведении, что его «превзошло» другое произведение, в равной степени совершенное.

Напротив, каждый из нас знает, что сделанное им в области науки устареет через 10, 20, 40 лет. Такова судьба, более того, таков смысл научной работы, которому она подчинена и кото­ рому служит, и это как раз составляет ее специфическое отличие

от всех остальных элементов культуры; всякое совершенное испол­

нение замысла в науке означает новые «вопросы», оно по своему существу желает быть превзойденным. 'С этим должен смириться каждый, кто хочет служить науке. Научные работы могут, конечно,

долго сохранять свое значение, доставляя «наслаждение» своими художественными качествами или оставаясь средством обучения ·научноЙ работе. Но быть превзойденными в научном отношении - это, повторяю, не только наша общая судьба, но и наша общая цель. Мы не можем работать, не питая надежды на то, что другие пойдут дальше нас. В принципе этот прогресс уходит в бесконеч­

ность.

И тем самым мы приходим к проблеме смысла науки. Ибо от­ нюдь не разумеется само собой, что нечто, подчиненное такого рода закону, само по себе осмысленно и разумно. Почему занимаются тем, что в действительности никогда не кончается и не может за­ кончиться? Прежде всего возникает ответ: ради чисто практичес­ ких. в более широком смысле слова -- технических целей, чтобы ориентировать наше п рактическое действие в соответствии с теми ожиданиями, которые подсказывает нам научный OIIblT. Хорошо. НО это имест какой-го смысл только для практнка. А какова же внутренняя позиния самого человека науки [10 отношению к своей профессии. если оп вообще стремится стать ученым? Он утвержла-

ет, что занимается наукой «ради нее самой», а не только ради тех практических и технических достижений, которые могут улучшить питание, одежду, освещение, управление. Но что же осмыслен­ ное надеется он осуществить своими творениями, которым заранее предопределено устареть, какой смысл усматривает он, следова­ тельно, в том, чтобы включиться в это специализированное и ухо­ дящее в бесконечность производство? Для ответа на этот вопрос надо принять во внимание несколько общих соображений." u

Научный прогресс является частью, и притом" важнеишеи частью, того процесса интеллектуализации, которыи происходит

снами на протяжении тысячелетий и по отношению к которому

внастоящее время обычно занимают крайне негативную позицию. Прежде всего уясним себе, что же, собственно, практически

означает эта интеллектуалистическая рационализация, осушест­ вляюшаяся посредством науки и научной техники. Означает ли

она, что сегодня каждый из нас, сидящих здесь в зал:, лучше знает жизненные условия своего существования, чем какой-нибудь инде­ ец или готтентот? Едва ли. Тот из нас, кто едет в трамвае, если

он не физик по профессии, не 'имеет понятия о том, как этот трам­ вай приводится в движение. Ему и не нужно этого знать. Доста­

точно того, что он может «рассчитывать» на определенное «по­ ведение» трамвая, в соответствии с этим он ориентирует свое поведение, но как привести трамвай в движение ~ этого он не знает. Дикарь несравненно лучше знает свои орудия. Хотя мы

тратим деньги, держу пари, что даже присутствующие в зале кол­ леги ~ специалисты по политической экономии, если таковые

здесь есть, каждый, вероятно, по-своему ответят на вопрос: как получается, что за деньги можно что-то купить? Дикарь знает, каким образом он обеспечивает себе ежедневное пропитание и какие институты оказывают ему при этом услугу. Следовательно,

возрастающая интеллектуализация и рационализа~ия не озна­ чает роста знаний относительно жизненных условии, в которых приходится существовать. Она означает нечто иное: люди знают или верят в то, что стоит только захотеть, и в любое время все это можно узнать; что, следовательно, принципиально нет ник~­ ких таинственных, не поддающихся учету сил, которые здесь деи­

ствуют, что, напротив, всеми вещами в принципе можно овладеть

путем расчета. Это означает, что мир расколдован. Больше не нужно прибегать к магическим средствам, чтобы склонить на

свою сторону или подчинить себе духов, как это делал дикарь, для которого существовали подобные таинственные силы. Теперь все делается с помощью технических средств и расчета. Вот

пришел к ним очень своеобразным путем. Его размышления все более сосредоточивались вокруг вопроса, имеет ли смерть какой­ либо смысл или нет. Его ответ таков: для культурного человека -- нет. И именно потому «нет», что жизнь отдельногочеловека, жизнь цивилизованная, включенная в бесконечный «прогресс», по ее собственномувнутреннемусмыслу не может иметь конца, заверше­ ния. Ибо тот, кто включен в движение прогресса, всегда оказыва­ ется перед лицом дальнейшегопрогресса. Человек умирающий не достигает вершины .~ эта вершина уходит в бесконечность. Авра­ ам или какой-нибудь крестьянин в прежние эпохи умирал «стар И пресытившисьжизнью», потому что был включен в органический

круговорот жизни, потому что жизнь его по самому ее смыслу и на закате его дней давала ему то, что могла дать; для него не остава­ лось загадок, которые ему хотелось бы разрешить, и ему было уже

довольно.

Напротив, человек культуры, включенный в цивилизацию, постоянно обогащающуюсяидеями, знанием, проблемами, может «устатьот жизни», но не может пресытитьсяею. Ибо он улавливает

лишь ничтожную часть того, что все вновь и вновь рождает духов­

ная жизнь, притом всегда только что-то предварительное, неокон­ чательное, а потому для него смерть -- событие, лишенноесмысла. А так как бессмысленна смерть, то бессмысленна и культурная жизнь как таковая ~ ведь именно она своим бессмысленным «прогрессом»обрекает на бессмысленностьи самое смерть. В позд­ них романах Толстого эта мысль составляет основное настроение

его искусства.

Как тут быть? Есть ли У «прогресса» как такового постижимый смысл, выходящийза пределы техническойсферы, так, чтобы слу­ жение прогрессумогло стать призванием, имеющим действительно некоторый смысл? Такой вопрос следует поставить. Однако это уже будет не только вопрос о том, что означает наука как профес­ сия и призвание2 для человека, посвятившего себя ей. Это и дру­ гой вопрос: каково призвание науки в жизни всего человечества? Какова ее ценность?

Здесь противоположность между прежним и современным по­ ниманием науки разительная. Вспомните удивительный образ, приведенный Платоном в начале седьмой книги «ГocyдapCTBa»,~ образ людей, прикованных к пещере, чьи лица обращены к стене

пещеры, а источник света находится позади них, так что они не мо­

гут его видеть; поэтому они заняты только тенями, отбрасываемы­ ми на стену, и пытаются объяснить их смысл. Но вот одному из них удается освободиться от цепей, он оборачивается и видит солнце. Ослепленный, он ощупью находит себе путь и, заикаясь, расска­

Но этот процесс расколдования, происходящии в западнои культуре в течениетысячелетий, и вообще этот «прогресс», В кото: ром принимает участие и наука ~ в к~честве звена и движущеи силы,~ имеет ли он смысл, выходяшин за пределы чисто практи­

ческой и техническойсферы? Подобные вопросы самым принципи­ альным образом поставлены в произведенияхЛьва Толстого. Он

Однако постепенно 011 учится созерцать свет, и теперь его задача состоит в том, чтобы спуститься к ЛЮДЯМ в пещеру и вывести их

ксвету. Он - философ, а солнце -- это истина науки, которая

одна не гоняется З3 призраками и тенями, а стремится к истин­

ному бытию.

Кто сегодня так относится к науке? Сегодня как раз у молодежи

появилось скорее противоположное чувство, а именно, что мысли­ тельные построения науки представляют собой лишенное реаль­ ности царство надуманных абстракций, пытающихся своими ис­ сохшими пальцами ухватить плоть и кровь действительной жизни, но никогда не достигающих этого. И напротив, здесь, в жизни, в том, что для Платона было игрой теней на стенах пещеры, бьется пульс реальной действительности, все остальное лишь безжизнен­

ные, отвлеченные тени и ничего больше.

Как совершилось такое превращение? Страстное воодушевле­

ние Платона в «Государстве» объясняется в конечном счете тем что в его время впервые бы открыт для сознания смысл одного из

величайших средств всякого научного познания - смысл понятий, Во всем своем значении понятие было открыто Сократом. И не им одним. В Индии обнаруживаются начатки логики, похожие на ту логику, какая была у Аристотеля. Но нигде нет осознания значе­ ния этого отк~ытия, кроме как в Греции. Здесь, видимо, впервые

в руках люден оказалось средство, с помощью которого можно заключить человека в логические тиски, откуда для него нет выхо­ да, пока он не признает: или что он ничего не знает, или что это _ именно вот это и ничто иное - есть истина, вечная, непреходя­

щая истина, в отличие от действий и поступков слепых людей. Это было необычайное переживание, открывшееся ученикам Сократа. Из этого, казалось, вытекало следствие: стоит только найти правильное понятие прекрасного, доброго или, например, храбрости, души и чего бы то ни было еще, и будет постигнуто также их истинное бытие. А это опять-таки, казалось, открывало путь к тому, чтобы научиться самому и научить других, как надле­

жит человеку поступать в жизни, прежде всего в качестве гражда­ нина государства. Ибо для греков, мысливших исключительно по­ литически, от этого вопроса зависело все. Здесь и кроется причина их занятий наукой.

Рядом с этим открытием эллинского духа появился второй вели­ кий инструмент научной работы, детище эпохи Ренессанса ,- раци­ ональный эксперимент как средство надежно контролируемого познания, без которого была бы невозможна современнаяэмпири­ ческая наука. Экспериментировали,правда, и раньше: в области физиологииэкспериментсуществовал, например, в Индии, в аске­ тической технике йогов; в древней Греции был экспериментмате­ матический, связанный с военной техникой, в средние века экспе­ римент применялся в горном деле. Но возведение эксперимента в принцип исследования как такового - заслуга Ренессанса. Вели­ кими новаторами были тогда пионеры в области искусства: Ле­ онардо и другие, прежде всего экспериментаторы в музыке XVI в. с их экспериментальными темперациями клавиров. От них экспери­ мент перекочевал в науку, прежде всего благодаря Галилею, а в теорию '- благодаряБэкону; затем его перенялиотдельныеточные науки в университетах континента, прежде всего в Италии и Ни­ дерландах.

Что же означала наука для этих людей, живших на пороге Но­ вого времени? для художников-экспериментаторовтипа Лео­

нардо и музыкальныхноваторов она означала путь к истинному ис­ кусству, а это для них значило прежде всего - к истинной при­ роде. Искусство тем самым возводилось в ранг особой науки, а ху­ дожник в социальном отношении и по смыслу своей жизни - в ранг ученого. Именно такого рода честолюбие лежит в основе, например, «Книги О живописи» Леонардо да Винчи. А сегодня? «Наука как путь к природе» - для молодежи это звучит кощунст­ вом. Наоборот, необходимо освобождение от научного интеллек­ туализма, чтобы вернуться к собственной природе и тем самым к природе вообще! Может быть, как путь к искусству? Такое пред­

положение ниже всякой критики.

Но в эпоху возникновения точного естествознания от науки ожи­ дали еще большего. Если вы вспомните заявление Сваммерда­ ма «я докажу вам существование божественного провидения, ана­ томируя вошь», то вы увидите, что собственной задачей научной деятельности, нахолившейся под косвенным влиянием протестан­ тизма и пуританства, считали открытие пути к богу. В то время его больше не находили у философов с их понятиями И де­ дукциями; что бога невозможно найти на том пути, на котором его

искало средневековье, в этом была убеждена вся пиетистская те­ ология того времени, и прежде всего Шпенер 3. Бог сокрыт,

его пути - не наши пути, его мысли - не наши мысли. НО в точных естественных науках, где его творения физически осязаемы, наде­ ялись напасть на след его намерений относительно мира.

А сегодня? Кто сегодня, кроме некоторых взрослых детей, кото­ рых можно встретить как раз среди естествоиспытателей, кто, еще верит в то, что знание астрономии, биологии, физики или химии может - хоть в малейшей степени - объяснить нам смысл мира или хотя бы указать, на каком пути можно напасть на след этого «смыслю>, если он существует? Если наука и может что-нибудь сделать, то скорее убить веру в то, что вообще существует нечто такое, как «смысл» мира! И уж тем более нелепо рассматривать науку как путь «к Богу» - ее, эту особенно чуждую богу силу. А что она именно такова - в этом сегодня в глубине души не сомне­ вается никто, признается он себе в этом или нет. Избавление от

рационализма и интеллектуализма науки есть основная предпо­ сылка жизни в единстве с божественным - этот или ПО смыслу тождественный ему тезис стал основным лозунгом нашей религиоз­ но настроенной или стремящейся обрести религиозное пережива­ ние молодежи. И не только религиозное, а даже переживание вооб­ ще. Однако при этом избирается странный путь: то единственное,

чего до сих пор не коснулся интеллектуализм, а именно иррацио­

нальное, пытаются довести до сознания и рассмотреть в лупу. Ведь

именно к этому практически приходит современная интеллектуа­

листическая романтика иррационального. Этот путь освобождения

от интеллектуализма дает как раз противоположное тому, что на­

деялись на нем найти те, кто на него вступил. Наконец, тот факт,

что науку, т. е. основанную на ней технику овладения жизнью, с на­

ивным оптимизмом приветствовали как путь к счастью, я могу ос­

тавить в стороне после уничтожающей критики Ницше по адресу «последних людей, которые изобрели счастье». Кто верит в это, кроме некоторых взрослых детей на кафедрах или в редакторских кабинетах? 4

В чем же состоит смысл науки как профессии теперь, когда рас­ сеялись все прежние иллюзии, благодаря которым наука выступа­ ла как «путь К истинному бытию», «путь к истинному искусству», «путь К истинной природе», «путь К истинному богу», «путь к истин­ ному счастью»? Самый простой ответ на этот вопрос дал Толстой:

она лишена смысла, потому что не дает никакого ответа на

единственно важный для нас вопрос: «Что нам делать? Как нам жить?» А тот факт, что она не дает ответа на этот вопрос, совер­ шенно неоспорим. Вопрос лишь в том, в каком смысле она не дает «никакого» ответа. Может быть, вместо этого она в состоянии дать кое-что тому, кто правильно ставит вопрос?

Сегодня часто говорят о «беспредпосылочной» науке. Сущест­ вует ли такая наука? Все зависит от того, '11'6 под этим понимают. Всякой научной работе всегда предпосылается определенная зна­ чимость правил логики и методики - этих всеобщих основ нашей ориентации в мире. Что касается этих предпосылок, то они, по крайней мере с точки зрения нашего специального вопроса, наиме­ нее проблематичны. Но существует и еще одна предпосылка: важ­ ность результатов научной работы, их научная ценность. Очевид­ но, здесь-то и коренятся все наши проблемы. Ибо эта предпо­ сылка сама уже недоказуема средствами науки. Можно только указать на ее конечный смысл, который затем или отклоняют или принимают в зависимости от собственной конечной жизненной ус­

тановки.

Различной является, далее, связь научной работы с этими ее предпосылками: она зависит от структуры науки. Естественные науки, например физика, химия, астрономия, считают само собой разумеющимся, что конструируемые наукой высшие законы косми­ ческих явлений стоят того, чтобы знать их. Не только потому, что

спомощью. этого знания можно достигнуть технических успехов,

но и «ради него самого» - если наука есть «призвание». Сама эта предпосылка недоказуем а. И точно так же недоказуемо, досто­ ин л~ существова~ия мир, который описывают естественные науки, имеег ли он какuи-нибудь «смысл» И есть ли смысл существовать в таком мире. Об этом вопрос не ставится.

Или возьмите такое высокоразвитое в научном отношении практическое искусство, как современная медицина. Всеобщая «предпосылка» медицинской деятельности, если ее выразить три­ виально, состоит в утверждении, что необходимо сохранять жизнь

просто как таковую и по возможности уменьшать страдания просто

как таковые. А сама эта задача проблематична. Своими сред­ ствами медик поддерживает смертельно больного, даже если тот умоляет избавить его от жизни, даже если его родственники,

IЗ8

для которых эта жизнь утратила ценность, которые хотят изба­ вить его. от страдани?, которым не хватает средств для поддержа­ ния этои утратившеи свою ценность жизни (речь может идти о каком-нибудь жалком помешанном), желают и должны желать его смерти, признаются они в этом или нет. Только предпосылки медицины и уголовный кодекс мешают врачу отказаться поддер­ живать жизнь смертельно больного. Является ли жизнь ценной и когда? Об этом медицина не спрашивает. Все естественные науки

дают нам ответ на вопрос, что мы должны делать, если мы хотим

технически овладеть жизнью. Но хотим ли мы этого, и должны ли мы это делать, и имеет ли это в конечном счете какой-нибудь смысл - эти вопросы они оставляют совершенно нерешенными или принимают это в качестве предпосылки для своих целей.

Или возьмите такую дисциплину, как искусствоведение. Эсте­ тике дан факт, что существуют произведения искусства. Она пыта­ ется обосновать, при каких условиях этот факт имеет место. Но она

не ставит вопроса о том, не является ли царство искусства, может

быть, царством дьявольского великолепия, царством мира сего ко­

торое в самой своей глубине обращено против бога, а по своему

глубоко вкоренившемуся аристократическому духу обращено про­ тив братства людей. Эстетика, стало быть, не ставит вопроса о том, должны ли существовать произведения искусства.

Или возьмите юриспруденцию. Она устанавливает, что являет­

ся значимым: в соответствии с правилами юридического мышле­ ния, отчасти принудительно логического, отчасти связанного кон­ венционально данными схемами; следовательно, правовые принци­ пы и определенные методы их толкования заранее признаются обя­ зательными. Должно ли существовать право и должны ли быть

установленными именно эти правила - на эти вопросы юриспру­

денция не отвечает. Она может только указать: если хотят опреде­ ленного результата, то такой-то правовой принцип в соответствии

снормами нашего правового мышления - подходящее средство

его достижения.

Или возьмите исторические науки о культуре. Они учат пони­

мать политические, художественные, литературные и социальные

явления культуры, исходя из условий их происхождения. Но сами они не дают ответа ни на вопрос о том, были ли ценными эти явле­ ния культуры и должны ли они дальше существовать, ни на другой вопрос: стоит ли прилагать усилия для их изучения. Они пред­ полагают уверенность, что участие таким путем в сообществе «культурных людей» представляет интерес.

Но что это на самом деле так, они не в состоянии никому

«научно» доказать, а то, что они принимают это как предпосылку, еще ~)тнюдь не доказывает, что это само собой разумеется. И это в деисгвительности отнюдь не разумеется само собой.

Поговорим о наиболее близких мне дисциплинах - социоло­

гии, истории, политэкономии и теории государства, а также о тех видах философии культуры, которые ставят своей целью истол­ кование этих дисциплин. Есть такое мнение - и я его поддержи-