Файл: Самосознание.европейской.культуры.XX.века.1991.pdf

ваю - что политика не должна иметь места в аудитории. Сту­

ден;ы в аудитории не должны заниматься политикой. Если бы,

например, в аудитории моего прежнего коллеги Дитриха Шефера

в Берлине пацифистски настроенные студенты стали окружать ка­ федру и поднимать шум, то я счел бы это столь же примитив­ ным явлением, как и то, что делали антипацифистски настроен­ ные студенты в аудитории профессора Фюрстера, воззрения кото­

рого я совсем не разделяю.

Впрочем, политикой не должен заниматься в аудитории и пре­ подаватель. И прежде всего в том случае, если он исследует сферу политики как ученый. Ибо практически-полиuтическая y~Ta~OBKa и научный анализ политических образовании и партиинои пози­ ции - это две разные вещи. Когда в народном собрании г~ворuят о демократии, то из своей личной позиции не делают никакои гаины; ясно выразить свою позицию - здесь неприятная обязанность и долг. Слова, которые при этом употребляются, выступают в та­ ком случае не как средство научного. анализа, а как средство завер­ бовать политических сторонников. Они здесь - не лемехи для

взрыхления почвы созерцательного мышления, а мечи, направлен­ ные против противников, средство борьбы. Напротив, на лекции или в аудитории было бы преступлением пользоваться словами по­ добным образом. Здесь следует, если, например, речь идет о «демо­ кратии», представить ее различные формы, проанализировать, как они фукционируют, установить, какие последствия для жизненных отношений имеет та или иная из них, затем противопоставить им другие, недемократические формы политического порядка и п~ возможности стремиться к тому, чтобы слушатель нашел такои

пункт исходя из которого он мог бы занять позицию в соответствии

со св~ими высшими идеалами. Но подлинный наставник будет

очень остерегаться навязывать с высоты кафедры слушателю ту

или иную позицию - будь то откровенно или путем внушения,­

потому что, конечно, это самый нечесгный способ, когда «застав­

ляют говорить сами факты».

Почему, собственно, мы не должны этого делать? Я допускаю,

что некоторые весьма уважаемые коллеги придерживаются того

мнения, что такое самоограничение вообще невозможно, а если бы оно и было возможно, то было бы просто капризом избегать всего ЭТОIО. Конечно, никому нельзя научно доказать, в чем состоит его обязанность как академического преподавателя. Можно только требовать от него интеллектуальной честности - осознания того, что установление фактов, установление математического или логи­ ческого положения вещей или внутренней структуры культурного достояния, с одной стороны, и, с другой стороны, ответ на вопрос о ценности культуры и ее отцельных образований и, соответствен­ но, ответ на вопрос о том, как следует действовать в рамках культурной общности и политических союзов,---- это две совершен­

но раз: ые проблемы.

Если он после этого спросит, почему он не должен обсуждать обе эти проблемы в аудитории, то на это следует ответить: пророку

чит - иди туда, где возможна критика. В аудитории преподава­ тель сидит напротив своих слушателей: они должны молчать, а он - говорить. И я считаю безответственным пользоваться тем, что студенты ради своего будущего должны посещать лекции пре­ подавателей и что там нет никого, кто мог бы выступить против него с критикой; пользоваться своими знаниями и научным опы­ том не для того, чтобы принести пользу слушателям - в чем состо­ ит задача преподавателя,- а для того, чтобы привить им свои лич­

ные политические взгляды.

Конечно, возможен такой случай, когда человеку не удается полностью исключить свои субъективные пристрастия. Тогда он подвергается острейшей критике на форуме своей собственной со­ вести. Но это ничего еще не доказывает, ибо возможны и другие, чисто фактические ошибки, и все-таки они не являются свиде­ тельством против долга - искать истину. Я отвергаю субъективное пристрастие именно в чисто научных интересах. Я готов найти в работах наших историков доказательство того, что там, где чело­

век науки приходит со своим собственным ценностным сужде­ нием, там уже нет места полному пониманию фактов 5. Но это вы­

ходит за рамки сегодняшней темы и требует длительного обсуж­

дения.

Я спрашиваю только об одном: как может, с одной стороны, верующий католик, с другой - масон, слушая лекцию о формах церкви и государства или об истории религии, как могут они когда­ либо сойтись в своих оценках этих вещей? Это исключено. И тем не менее у академического преподавателя должно быть желание

принести пользу своими знаниями и своим методом и тому, и друго­

му. Такое требование он должен поставить перед собой. Вы спра­ ведливо возразите: верующий католик никогда не примет того понимания фактов, связанных с происхождением христианства, которое ему предложит преподаватель, свободный от его догмати­ ческих предпосылок. Конечно! Однако отличие науки от веры за­ ключается в следующем: «беспредпосылочная», в смысле свободы от всяких религиозных стеснений, наука в действительности не признает «чуда» И «откровения», В противном случае она не была бы верна своим собственным «предпосылкам». Верующий признает и чудо, и откровение. И эта «беспредпосылочная» наука требует от него только одного - не менее, но и не более: признать, что, если ход событий объяснить без допущения сверхъестественного вмеша­ тельства, исключаемого эмпирическим объяснением в качестве причинного момента, этот ход событий должен быть объяснен именно так, как это стремится сделать наука. Но это он может признать, не изменяя своей вере.

Однако имеют ли научные достижения какой-нибудь смысл для того, кому факты, как таковые, безразличны, а важна только прак­ тическая позиция? Пожалуй, все же имеют. Для начала хотя бы один аргумент. Если преподаватель способный, то его первая

141

задача состоит в том, чтобы научить своих учеников признавать неидобные факты, я.имею в виду такие, Ko~opыe н:уд~БНЫ с точки

зрения их партийнои позиции; а для всякои партиинои позиции, в том числе и моей, существуют такие крайне неудобные факты. Я ду­

маю, в этом случае академический преподаватель заставит своих слушателей привыкнуть к тому, что он совершает нечто большее, чем только интеллектуальный акт,- я позволил бы себе.быть не­

скромным и употребить здесь выражение «нравственныи акт»­ хотя это, пожалуй, может прозвучать слишком патетически для такого простого и само собой разумеющегося дела.

До сих пор я говорил только о пракзических основаниях, в силу

которых следует избегать навязывания личной позиции. Но эт~

еще не все. Невозможность «научного» оправдания практическои позиции - кроме того случая, когда обсуждаются средства дости­ жения заранее намеченной цели,- вытекает из более глубоких оснований. Стремление к такому оправданию принципиально

лишено смысла, потому что различные ценностныебпорядки мира находятся в непримиримой борьбе. Старик Милль - философию его в целом я не похвалю, но здесь он был прав - как-то ска­

зал: если исходить из чистого опыта, то придешь к политеизму. Это сказано напрямик и звучит парадоксально, но это правда. Сегодня мы хорошо знаем, что священное может не быть прекрас­

ным более того - оно священно именно потому и постольку, nо­

скол'ьку не прекрасно. Мы найдем тому примеры в 53 главе Исайи

и в 21 псалме 7. Мы знаем также, что прекрасное может не быть добрым и даже что оно прекрасно именно потому, что не .дббро,­ это нам известно со времени Ницше, а еще ранее вы наидете это в «Цветах зла» - так Бодлер назвал томик своих стихов. И уже ходячей мудростью является то, что истинное может не быть

прекрасным и что нечто истинно лишь постольку, поскольку оно

не прекрасно, не священно и не добро.

Но это самые элементарные случаи борьбы богов, несовмести­ мости ценностей. Как представляют себе возможность «научного» выбора между ценностью французской и немецкой культур, этого

я не знаю. Тут тоже спор разных богов и демонов: точно так же как эллин приносил жертву Афродите, затем Аполлону и прежд~

всего каждому из богов своего города, так это происходит и по сеи день,- только без одеяний и волшебства этого мифичеsкого об­

раза действий, внутренне, однако, исполненного истиннои пласти­ ки. А этими богами и их борьбой правит судьба, а вовсе не «наука». Следует только понять, что представляет собой божественное для

одного и что - для другого, или как оно выступает в одном и в другом порядке. Но тем самым кончается обсуждение предмета

ваудитории профессором - это, разумее.:гся, не означает, что

вместе с тем кончается сама эта серьезнеишая жизненная проб­ лема. Однако слово здесь уже не за университетскими кафед­ рами, а за иными силами. Какой человек отважится «научно опро­ вергать» этику Нагорной проповеди, например заповедь «непро­ тивления злу» или притчу О человеке, подсгавляющем и левую, и

142

правую щеку? И тем не менее ясно, что здесь, если взглянуть на это с мирской точки зрения, проповедуется этика, требующая отка­ за от чувства собственного достоинства: нужно выбирать между религиозным достоинством, которое дает эта этика, и мужским

достоинством, этика которого проповедует нечто совсем иное:

«Противься злу, иначе ты будешь нести свою долю ответствен­ ности, если оно пересилит». В зависимости от конечной установки индивида одна из этих этических позиций исходит от дьявола, другая - от бога. и индивид должен решить, кто для него бог и КТО дьявол. И так обстоит дело со всеми порядками жизни.

Величественный рационализм методически-этического образа

жизни, которым проникнуто всякое религиозное пророчество, низ­

ложил это многобожие в пользу «Единого на потребу», а затем перед лицом реальностей внешней и внутренней жизни был вынуж­ ден ввести релятивизм и пойти на те компромиссы, которые всем

нам известны из истории христианства.

Но сегодня это стало религиозными «буднями». Многочислен­ ные древние боги, лишенные своих чар и поэтому принявшие образ безличных сил, выходят из гробов, стремятся завладеть нашей жизнью и вновь начинают вести между собой свою вечную борьбу. Но что так трудно современному человеку и труднее всего молодо­ му поколению, так это быть вровень с этими буднями. Всякая по­ гоня за «переживаниями» вырастает из этой слабости. Ибо не иметь сил взглянуть в суровое лицо судьбы, судьбы времени - это слабость.

Однако судьба нашей культуры состоит в том, что мы все от­

. четливее снова сознаем эту судьбу, тогда как в течение тысячеле­ тия, проникнутые величественным пафосом христианской этики, мы не замечали этих сил. Но довольно обсуждать эти вопросы, уводя­ щие нас слишком далеко. Все же среди части нашей молодежи, той части, которая на все это ответила бы: «Да, но мы же идем на лекцию, чтобы пережить нечто большее, чем только анализ и кон­ статацию фактов», ходячим является заблуждение, заставляющее искать в профессоре не то, что она видит перед собой: вождя, а не учителя. Однако мы поставлены на кафедру только как учителя. Это две разные вещи, в чем можно легко убедиться. В Америке такие вещи можно видеть часто в их грубой первобытности. Аме­ риканский мальчик учится несравненно меньше нашего. Несмотря на невероятно большое число экзаменов, он по самому духу своей учебной жизни еще не стал тем абсолютным «человеком экзамена», как мальчик-немец. Ибо бюрократия, которой нужен диплом, фиксирующий результаты экзамена и служащий входным билетом в мир человеческой карьеры, там еще только зарождается. Моло­ дой американец не испытывает почтения ни перед чем и ни перед кем; ни перед традицией, ни перед службой; он уважает только собственную личную заслугу - вот это американец и называет «демократией». Как бы искаженно ни выступала реальность по отношению к этому идейному содержанию, идейное содержание именно таково, и об этом здесь идет речь. О своем учителе амери-

143

канский юноша имеет вполне определенное представление: за

деньги моего отца он продает мне свои знания и методические принципы точно так же, как торговка овощами продает моей мате­ ри капусту. И точка. Впрочем, если учитель, например, футболист, то в этой области он выступает в качестве вождя. Но если он таковым (или чем-то подобным в другом виде спорта) не является, то он только учитель и ничего больше, и молодому американцу ни­

когда не придет в голову покупать у него «мировоззрение» или

правила, которыми следует руководствоваться в жизни. Конечно, в такой грубой форме мы это отвергаем. Но разве в этом намеренно заостренном мною способе чувствования не содержится зерно

истины?

Студенты приходят к нам на лекции, требуя от нас качеств вождя, и не отдают себе отчета в том, что из сотни профессоров по меньшей мере девяносто девять не только не являются масте­ рами по футболу жизни, но вообще не претендуют и не могут претендовать на роль «вождей», указывающих, как надо жить. Ведь ценность человека не зависит от того, обладает ли он ка­ чествами вождя или нет. И уж во всяком случае не те качества

делают человека отличным ученым и академическим преподава­

телем, которые превращают его в вождя в сфере практической жизни или, специальнее, в политике. Если кто-то обладает еще и этим качеством, то это чистая случайность, и очень опасно, если каждый, кто занимает кафедру, чувствует себя вынужденным притязать на обладание таковым. Еще опаснее, если всякий академический преподаватель задумает выступать в аудитории в

ное - ситуация на кафедре не представляет никаких возможно­ стей доказать, способны они или нет. Профессор, чувствующий себя призванным быть руководителем юношества и пользую­ щийся У него доверием, в личном общении с молодыми людьми может быть своим человеком. И если он чувствует себя призванным включиться в борьбу мировозэрений и партийных убеждений, то он может это делать вне учебной аудитории, на жизненной сцене: в печати, на собраниях, в кружке - где только ему угодно. Но было бы слишком удобно демонстрировать свое призвание там, где

ПРИСУТСl;вующие - в том числе, возможно, инакомыслящие­

вынуждены молчать.

Наконец, вы можете спросить: если так, то что же собственно позитивного дает наука для практической и личной «жизни»? И тем самым мы снова стоим перед проблемой «призваниЯ»

Внауке. Прежде всего наука, конечно, разрабатывает технику

овладения жизнью - как внешними вещами, так и поступками людей - путем расчета. Однако это на уровне торговки ово­ щами, скажете вы. Целиком с вами согласен. Во-вторых,- и это уже обычно не делает торговка овощами - наука разрабатывает методы мышления, рабочие инструменты и вырабатывает навыки обращения с ними. Вы, может быть, скажете: ну, это не овощи,-

но это тоже не более как средство приобретения овощей. Хорошо, оставим сегодня этот вопрос открытым. Но на этом дело науки, к счастью, еще не кончается - мы в состоянии содействовать вам в чем-то третьем, а именно в обретении ясности. Разумеется,

при условии, что она есть у нас самих.

Насколько это так, мы можем вам пояснить. ПО отношению к проблеме ценности, о которой каждый раз идет речь, можно занять

практически разные позиции - для простоты Я предлагаю вам

взять в качестве примера социальные явления. Если занимают

определенную позицию, то в соответствии с опытом науки следует

применить соответствующие средства, чтобы эту позицию практи­ чески провести в жизнь. Эти средства, возможно, уже сами по себе таковы, что вы считаете необходимым их отвергнуть. В таком слу­ чае нужно выбирать между целью и неизбежными средствами ее. «Освящает» цель эти средства или нет? Учитель должен показать вам необходимость такого выбора. Большего он не может - пока остается учителем, а не становится демагогом. Он может вам, конечно, сказать: если вы хотите достигнуть такой-то цели, то вы

должны принять также и соответствующие следствия, которые, как это показывает опыт, влечет за собой деятельность по достижению этой цели.

Все эти проблемы могут возникнуть и у каждого техника, ведь он тоже часто должен выбирать по принципу меньшего зла или от­ носительно лучшего варианта. Для него важно, чтобы было дано одно главное: цель. Но именно она, поскольку речь идет о действи­ тельно «последних» проблемах, нам не дана. И тем самым мы по­ дошли к последнему акту, который наука, как таковая, должна

осуществить ради достижения ясности, и одновременно мы подош­ ли к границам самой науки.

Мы можем и должны вам сказать: такие-то практические уста­ новки с внутренней последовательностью и, следовательно, чест­ ностью можно вывести - в соответствии с их духом - из такой-то последней мировоззренческой позиции (может быть, из одной, может быть, из разных), а из других - нельзя. Если вы выбираете эту установку, то вы служите, образно говоря, одному богу и оскор­ бляете всех остальных богов. Ибо если вы остаетесь верными себе, то вы необходимо приходите к определенным последним внутрен­ ним следствиям. Это можно сделать, по крайней мере, в принципе. Выявить связь последних установок с их следствиями - это зада­ ча философии как социальной дисциплины и как философской базы отдельных наук. Мы можем, если понимаем свое дело (что здесь должно предполагаться), заставить индивида - или по крайней мере помочь ему - дать себе отчет в конечном смысле собственной деятельности. Это мне представляется отнюдь не ма­ ловажным даже для чисто личной жизни. Если какому-нибудь учителю это удается, то я бы сказал, что он служит «нравствен­

ным» силам, поскольку вносит ясность; что он тем лучше.выполняет

свою задачу, чем добросовестнее будет избегать внушать слушате­

лям свою позицию, свою точку зрения.

То, что я вам здесь излагаю, вытекает, конечно, из главного положения, а именно из того, что жизнь, основанная на самой себе и понимаемая из нее самой, знает только вечную борьбу богов, знает (если не прибегать к образу) только несовместимость наибо­ лее принципиальных, вообще возможных жизненных позиций и непримиримость борьбы между ними, а следовательно, необходи­ мость между ними выбираль, Заслуживает ли наука при таких условиях того, чтобы стать чьим-то «призванием», И есть ли у нее самой какое-либо объективное ценное «призвание» ~ это опять­ таки ценностное суждение, которое невозможно обсуждать в ауди­ тории, ибо утвердительный ответ на этот вопрос является предпо­ сылкой занятий в аудитории. Я лично решаю вопрос утвердительно уже моей собственной работой. И утвердительный ответ на этот вопрос является также предпосылкой той точки зрения, которая ~ как это делает сейчас или по большей части притворяется, что делает, молодежь -~ ненавидит интеллектуализм как злейшего дьявола. Ибо тут справедливы слова: «Дьявол стар ~ состарь­ тесь, чтобы понять его». Это надо понимать не буквально, а в том

смысле, что, желая покончить с этим дьяволом, при виде его

надо не обращаться в бегство, как это предпочитают делать, а с начала до конца обозреть его пути, чтобы увидеть его силу и

его границы.

Сегодня наука ~ это профессия, осуществляемая как спе­

циальная дисциплина и служащая делу самосознания и познания фактических связей, а вовсе не милостивый дар провидцев и про­ роков, приносящий спасение и откровение, и не составная часть размышления мудрецов и философов о СМblсле мира. Это, несом­ ненно, "неизбежная данность в нашей исторической ситуации, из которои мы не можем выйти, пока остаемся верными самим себе.

И если в нас вновь заговорит Толстой и спросит: «Если не нау­

ка, то кто ответит на вопрос: что нам делать, как устроить нам свою жизнь?» ~ или на том языке, на котором мы говорим сегодня: «Какому из борющихся друг с другом богов должны мы служить? Или, быть может, какому-то совсем иному богу,-- и кто этот бог?» - то надо сказать: ответить на это может только пророк или Спаситель. Если его мет или если его благовествованию больше не

верят, то вы совершенно определенно ничего не добьетесь тем что

тысячи профессоров в качестве оплачиваемых государством' или

привилегированных маленьких пророков в своих аудиториях попы­

таются взять на себя его роль. Тем самым вы лишь воспрепятствуе­

те осознанию того, что нет пророка. по которому тоскуют столь многиuе представители нашего молодого поколения. Я думаю, что не поидет на пользу действительно «музыкальному» В религиозном отношении ~еловеку, если и от него, и от других будут скрывать тот основнои факт, что его судьба -- жить в богочуждую, лишен­ ную пророка эпоху, если это будут скрыватьс помощью суррогата, каким являются все эти пророчества с кафедры. Мне кажется, против этого должна была бы восстать его религиозная чест­

ность.

Но как же отнестись к факту существования «теологии» И К ее претензиям на «научность»? Попробуем не уклоняться от ответа. «Теология» и «догмы», правда, существуют не во всех религиях, но и не только в христианстве. Если оглянуться на прошлое, то мож~о увидеть их в весьма развитой форме также в исламе, в ма­ нихеистве, у гностиков, в суфизме, парсизме, буддизме, в индуист­ ских сектах, в даосизме, в упанишадах, в иудаизме. Но, разумеется, си<;,тематическое развитие они получили в разной мере. И не слу­

чаино западное христианство, в противоположность тому, что создал в области теологии иудаизм, не только более системати­ чески развило ее (или стремится к этому), но здесь ее развитие имело несравненно большее историческое значение. Начало этому положил эллинский дух, и вся теология Запада восходит к нему

точно так же, как, очевидно, вся восточная теология восходит к ин­

дийскому мышлению.

Всякая теология представляет собой интеллектуальную рацио­ нализацию религиозного спасения. Ни одна наука не является абсолютно беспредпосылочной, и ни одна наука не может доказать свою ценность тому, кто отвергает ее предпосылки. Впрочем, вся­ кая теология для своей работы и тем самым для оправдания своего собственного существования добавляет некоторые специфические предпосылки. Они имеют различный смысл и разный объем. Для всякой теологии, в том числе, например, и для индуистской, имеет

силу предпосылка: мир должен иметь смысл, и вопрос для нее состоит в том, как толковать мир, чтобы возможно было мыслить этот смысл?

Кант в своей теории познания исходил из предпосылки: научная

истина существует и имеет силу, а затем ставил вопрос: при каких мыслительных предпосылках это возможно (имеет смысл такое утверждение) ? Точно, так же современные эстетики (осознанно ~ как, например, Георг фон Лукач ~ или просто фактически) исхо­

дят из предпосылки, что существуют произведения искусства, а

затем ставят вопрос: как это в конце концов возможно? Правда, теологи, как правило, не удовлетворяются этой (по

существу, религиозно-философской) предпосылкой, а исходят из предпосылки ~более далеко идущей ~ из веры в «откровение» как факт, важныи для спасения, т. е. впервые делающий возможным осмысленный образ жизни. Они допускают, что определенные со­ стояния и поступки обладают качеством святости, т. е. создают образ жизни, исполненный религиозного смысла.

Вы опять-таки спросите: как истолковать эти просто долженст­ вующие быть принятыми предпосылки, чтобы это имело какой-то смысл? Сами эти предпосылки для теологии лежат по ту сторону того, что является «наукой». Они служат не «знанием» в обычном смысле слова, а, скорее, некоторым «достоянием». У кого нет веры или всего прочего, необходимого для религии, тому их не заменит никакая теология. И уж тем более никакая другая наука. Напро­ тив, во всякой «позитивной» теологии верующий достигает того пункта, где имеет силу положение Августина: credo поп quid, sed