Файл: Самосознание.европейской.культуры.XX.века.1991.pdf

В ЗАЩИТУ ФАРФОРОВЫХ ПАСТУШЕК *

Мир не любит вспоминать о своих былых увлеч:,ниях. Одно из таких увлечений ~ пылкая любовь к безмятежнои пастушес­ кой жизни - держалась необычайно долго, от времен, которые мы зовем древностью, до времен, которые, в сущности, можно наз:

вать недавними. Жизнь пастухов и пастушек мыслилась невиннои и радостной и при Феокрите, и при Вергилии, и при Катулле, и при Данте, и при Сервантесе, и при Ариосто, и при Шекспире, и при Попе. Нас учили, что язычники сотворили себе кумиров из

камня и меди; но ни меди, ни камню не выстоять столько веков,

сколько выстояли фарфоровые пастушки. Только Идеальный Пас­ тух и христианство перекинули мост через пропасть между древ­ ним и новым миром. Однако, как мы уже говорили, человечество не любит вспоминать о своей мальчишеской любви.

Но воображение -~. непременная добродетель историка - не может не считаться с ней. Дешевые бунтари полагают, что вообра­ жение всегда мятежно и призвано грезить о новом и небывалом.

На самом же деле высшая цель воображения ~ оживлять прош­ лое. Трубный глас Воображения вызывает мертвых из могил. Бла­ годаря воображению, мы видим Дельфы глазами грека, Иеруса­ лим - глазами крестоносца, Париж - глазами якобинца, Арка­

дию - глазами эвфуиста. По милости воображения наша упо­ рядоченная жизнь оказывается построенной на напластованиях революций. Бунтари неправы: воображение не столько претворяет чудо в жизнь, сколько жизнь ~ в чудо. Для человека с воображе­ нием все общие места - парадоксы (были же они парадоксами в каменном векег) . Простой справочник для него до краев напол­

нен кощунством.

Рассмотрим же при свете воображения старую мечту о пас­ тушках. Мы относимся к ним без всякого энтузиазма. Нам кажет­

ся, что изучать их - все равно что копаться в письмах давно умер­

шего человека. ИХ цветы для нас - мишура; ягнята, танцующие под свирель, искусственны, как балерины. Даже наши собственные скучные занятия кажутся нам радостней, чем их забавы. Они

переходят границы разума и добродетели ~ и застывают в скач­ ке фигурами античного фриза. Вакханки на старых, серых картин­ ках нудны, как викарий. Их разгул холоднее нашего ханжества. Очень легко почувствовать сухую сентиментальность и притор­ ную слащавость пастушеского идеала. Все это ясно, но это еще

не все.

Веками сменяли друг друга самые гордые, самые смелые идеа­ лы силы и разума, но мечта о совершенном крестьянине жила

мудрость и невинность недосягаемы для него, ими, по крайней мере, тайно владеют бедные. Ему полезно было верить, что, если даже нет рая над ним, есть рай под ним, внизу. Полезно было, сре­ ди блеска побед, сохранить ощущение, что есть вещи получше

славы, что «это еще не все».

Идеальный пастух кажется нам нелепым Но только это заня­ тие бедных сами богатые уровняли со своими занятиями. Пастух из пасторали был, без сомнения, очень мало похож на настояще­ го. Первый невинно играл овечкам на свирели, второй так же не­

винно орал на них; различались они и умом, и умытостью. Но раз­ ница между пастушком, который пляшет с Амарилис б, и пасту­

хом, который ее колотит, ни на капельку не больше, чем разница

между воином, умирающим за честь знамени, и солдатом, живу­ щим для чистки пуговиц; между священнослужителем, бодрствую­ щим у чужого ложа, и священником, который хочет поскорей добраться до своего. В каждом деле есть идеал и есть реальные люди. Я ничего не имею против идеальных пастушек, но искренне сожалею, что только пастухов подняли на пьедестал. Я жалею,

что нет идеального почтальона, идеального лавочника, идеаль­

ного паяльщика. Конечно, все мы посмеемся при мысли об

идеальном почтальоне и докажем, что мы ~ не идеальные демо­

краты.

Если мы попросим современного бакалейщика, уподобившись жителю Аркадии, воспеть в символической пляске радости бака­ лейного дела или поиграть на несложном инструменте среди ска­ чущих приказчиков, он, без сомнения, смутится, а может, и рас­ сердится. Но это еще не значит, что он прав; может быть, просто оскудело воображение бакалейщиков. В каждом деле и ремесле должен быть идеальный образец, и не так уж важно, что он далек от действительности. Никто не думает, что представления о дол­

ге и славе никогда не покидают сознание врача или солдата; что при мысли о Ватерлоо легче ползать на брюхе, а образ стражду­

щего человечества смирит несчастного, которого подняли с посте­

ли в два часа ночи. Ни один идеал не спасет то или иное дело от нудности и грубости. НО идеал живет в подсознании и у солдата, и у врача, и потому их нудное, грубое дело стоит усилий. В высшей

степени жаль, что такого идеала нет во многих хороших занятиях

и ремеслах, от которых зависит жизнь современного города. Жаль, что мы не нашли замены старому обычаю, когда у каждого дела был святой покровигель. Если бы мы нашли, был бы святой покро­ витель паяльщиков, и паяльщики верили бы, что жил на свете идеальный человек, который паял.

Мы это понимаем. И все-таки спрашиваем себя: не оскудел ли мир, когда перестал верить в счастливых пастушков? Глупо думать, что крестьяне ходили в бантиках, но еще хуже думать, что они ходят в лохмотьях, и оставаться равнодушным. Современ­ ное реалистическое восприятие бедности уводит нас дальше от истины. Нам не постигнуть сложной светотени крестьянской жиз­ ни, пока добродетели бедных так же грубы для нас, как их пороки,

а радости - так же унылы, как печали. И может быть, в ту самую минуту, когда мы видим двух серолицых мужчин за кабацкой кружкой, сами они справляют праздник сердца, увенчаны цвета­ ми радостного безделья и похожи на счастливых пастушков гораз­ по больше, чем мы думаем.

УПОРСТВУЮЩИЙ В ПРАВОВЕРИИ *

Недавно меня попросили объяснить одно мое странное свой­ ство. Просьба эта предстала передо мной в виде вырезки из очень лестной, хотя и несколько удивительной, статьи, напечатанной в Америке. Насколько я понял, автору кажется, что необычно быть обычным, непорядочно - добропорядочным. Я же обычен и добро­ порядочен в самом прямом смысле слова - я подчиняюсь обычаю, принял добрый порядок: верю в Творца; как велит здравый смысл, благодарен Ему за этот мир; ценю прекрасные дары - жизнь и любовь; признаю обуздывающие их законы - рыцарство и брак; разделяю другие традиции и взгляды моей земли и моих предков. Многим непонятно, почему я считаю траву зеленой, хотя свеже­ открытый словак написал ее серой; как я терплю дневной свет, когда тринадцать литовских философов, усевшись в ряд, честят его вовсю; с какой стати я, подумать только, предпочитаю свадь­ бы разводам, а детей - абортам. Не буду сейчас защищать по­ одному эти взгляды, которые разделяет со мной подавляющее большинство живущих ныне и живших прежде. Отвечу сразу

на все, и вот почему: мне хочется по казать пояснее, что я не из

чувствительности защищаю такие вещи. Очень легко слезливо разглагольствовать обо всем ЭТОм. Но вот я бросаю читателю вызов: пусть он найдет в моей статье хоть одну слезу. Я придер­

живаюсь столь странных взглядов не по велению чувств, а по

велению разума.

Скажу больше. Не я, а скептики отдались на волю чувств. доб­ рая половина наших смелых, современных мятежей - просто жал­ кое преклонение перед молодыми. Мои ровесники, с упоением уверяя, что они «всей душой за молодых», защищают любую прихоть моды. Я же не защищаю по той самой причине, по какой не крашу волос и не ношу корсета. Модные толки о том, что моло­ дые всегда правы,- просто жалкие сантименты. Не буду спо­ рить, они вполне естественны. Всякому приятно смотреть на счаст­ ливых молодых людей; но тот, кто возводит это в принцип, страда­ ет излишней чувствительностью. Быть может, вы просто хотите осчастливить побольше народу. Что же, 'на свете гораздо больше тех, кому от тридцати до семидесяти. Жертвовать всем во имя молодых - то же самое, что работать на богатых: они станут привилегированной кастой, а все остальные - подхалимами.

А главное, молодым и так неплохо. Если мы вправду ХОТЮ,1 уте­

шить мир, лучше заняться стариками. Как видите, я ссылакэ, не

на чувства, а на факты. Примеров таких многоскажем, рнцар­ ство. Рыцарское отношение к женщине основано не на ром ити­

ческом, а на самом реалистическом понимании «проблемы пола» _

таком реалистическом, что о нем и не напишешь.

Отмечу, что поборники свободной любви еще чувствите.,ьнеЙ прочих. Возьмем хотя бы их слабость к эвфемизмам. Их любчмый

девиз смягчен и отредактирован прямо для газеты. Они призыва­

ют к свободной любви, а думают совсем другое; точнее всего, тут будет «свобода похоти». Однако, по своей чувств.ггельности. они

не могут обойтись без жеманства и воркуют о любви. Мы в.огли бы разнести их вдребезги, если бы они осмеЛШ1ИСЬ говорить так'

же неприс;ойно и прямо, как действуют. Но я отвлекся. Вегнусь

косновнои теме.

Те, кого мы зовем интеллектуалами, делятся на два класса:

одни интеллекту поклоняются, другие им пользуются. Бывак, I ис­ ключения, но чаще всего это разные люди. Т:, кто ПОЛЬ3"1\'ТСЯ

умом, не станут поклоняться ему -- они слишком хорошо eгc~ зна­ ют. Те, кто поклоняется,-не пользуются, судя по тому, чти они

о нем говорят. От этих, вторых, и пошла современ гая возня вгчруг интеллекта, интеллектуализма,интеллектуальнойжизни и Т. ;Со На самом деле интеллектуальныймир состоит из КРужков и сборищ,

где говорят о книгах и картинах, преимущесты'нно новых и о музыке (наиновейшей). Для начала об этом мире можно скгзатъ то, что Карлейль сказал о человеческом роде: г!(.~Пtl все - дураки. Круглых дураков тянет к интеллектуальности, как кошЕ.,-- к огню. Я часто бывал в таких кружках, и всегда несколько уча, .ни­

ков оказывалось гораздо глупее, чем может быть человек. Однако

они так и светились оттого, что попали в интелл зктуальную а гмо­ сферу. Я помню почтенного бородатого человека, .соторый. суля по

всему, и спал в салоне. Время от времени он под гчмал руку, при­

зывая к молчанию, и предупреждал: «J\1.ысль!», :t потом говорил что-~.ибудь TaKoe~ чего постеснялась бы корова Наконец один

тихни, терпеливыи гость (кажется, мой друг Эдгар Джипсон ) не

выдержал " крикнул: «Господа, вот это по-вашему мысль? ;!ет вот это?» Надо сказать, такими были почти все мысли, особеи:о ,-.: у свободомыслящих.

Конечно, и тут есть исключения. Умных мох.но найти .n'1же среди интеллектуалов. Иногда умный и спсн:обl'ЫЙ челове., гак тщеславен, что ему приятна н лесть дураков. П(.!'I':ому он гов-эрит

то, чтоглупые сочтут умным, а не то, что толг.ь.о умные сочгут правдои. Таким был Уайльд. Когда он сказал, Ч'() безнраве . вен­

ная жеНtI~ина не надоест вовек, он ляпнул чистейшую бессмыс ,ЩУ, в когорои даже нет соли. Всякий мужчина, особенно без ,)зв­ ственныи, знает, как может осточертеть целое !;'с:ствие беэчпав­ ственных Жt'!IЩНН. Эта фраза -- «1\1blC:IIJ», т. ('; " что над,) НО}­

I3еща~ь, прсдваритольио подняв руку, сбори шу Н' умеюшик д\ мать люден. В их бедных, темных головах цинизм смутно ассопии-

руетгч с остроумием; вот они и восхищаются Уайльдом, когда он, -ахнув рукой на остроумие, ударяется в цинизм. Однако

он }J'~ сказал: «Циник знает всему цену, но не знает ценности». Это .- безупречный афоризм, в нем есть и смысл, и соль. Но если бы 1""0 поняли, Уайльда немедленно бы свергли. Ведь его и

ВОЗЕ личили за цинизм.

у иенно В этом, интеллектуальном, мире, где много дураков, немн--го остроумцев и совсем мало умных, бродит закваска мод­ ного мятежа. Из этого мира идет всякая Новая Разрушительная Криз «ка (которую, конечно, свергает нанновейшая раньше, чем она сто-нибудь как следует разрушит). Когда нас торжественно иэве.лают. что мир восстал против веры, или семьи, или патрио­

тизм" надо понимать. что восстал этот мир, а вернее, что этот мир .сегда восстает против всего. Восстает он не только по глу­

своб дно, отнестись к ней внимательно хоть на минуту. Вот она:

эти люди слишком тесно связаны с искусством и переносят его

зако. Ъ! на этику и философию. Это - логическая ошибка. Но,

как, уже говорил, интеллектуалы неумны.

р .кусство, не наш первобытный взгляд, существует для вящей слав: Божьей, а в переводе на современный психологический

жар эн - для того, чтобы пробуждать и поддерживать в человеке УДИЬ1ение. Картина или книга удалась, если, встретив после нее обла 'О, дерево, характер, мы скажем: «Я это видел сотни раз и ни Р' зу не увидел». Чтобы добиться такой удачи, естественно и не­

обхоьимо менять угол зрения - ведь в том-то и суть, что читателя

и зр геля нужно застать врасплох, подойти к нему с тыла. Худож­ ник "ли писатель должен осветить вещи заново, и не беда, если

он осветит их ультрафиолетовыми лучами, невидимыми для про­

чих-- скажем, темным, лиловым светом тоски и безумия. Но если он поставит такой опыт не в искусстве, а в жизни, он уподобится рассечнному скульптору, который начал бы кромсать резцом лы­

сую ,'ОЛОВУ гостя.

для ясности приведу пример. Теперь принято смеяться над

кон.. этным искусством, т, е. над искусством плоским и приторным.

Ид; '1ствительно, нетрудно, хотя и противно, вообразить коробку конф эт, на которой розово-голубая девица в золотых буклях стоит на (- лконе под луной с розой в руке. Она может вместо розы судорожно сжимагь письмо, или сверкать обручальным кольцом, или -'омно махать платочком вслед гондоле на зло чувствитель­ ном зрителю. ~ очень жалею этого зрителя, но не соглашаюсь

сни

t'-о мы имеем Б виду, когда называем такую картинку идиот- ског пошлой иэ, И тошнотворной,И даже конфеты не могут настро­ ить 'ас на боле,' кроткий лад? Мы чувствуем, что даже хорошее мо» ~ приесгьс .. как присдаются конфеты. Мы чувствуем, уса

а н'' изображение розы, девушки или :lуНЫ, Художник скопировал

216

другого, тот - третьего и так далее, в глубь годов, вплоть до пер­ вых, искренних картин романтической поры.

Но розы не копируют роз, лунный свет не копирует лунного

света, и даже девушка - копирует девушку только внешне. Настоящие роза, луна и девушка - просто роза, луна и девушка. Представьте, что все это происходит в жизни; ничего тошнотвор­ ного тут нет. Девушка - молодая особа женского пола, впервые явившаяся в мир, а чувства ее впервые явились к ней. Если ей взду­ малось встать на балконе с розой в руке (что маловероятно в наше время), значит, у нее есть на то причины. Когда речь идет о жиз­ ни, оригинальность и приоритет не так уж важны. Но если жизнь для вас - скучный. приевшийся узор, роза покажется вам бумаж­ ной, лунный свет - театральным. Вы обрадуетесь любому нов­ шеству и восхигитесь тем, кто нарисует розу черной, чтобы вы поняли, как темен ее пурпур, а лунный свет - зеленым, чтобы вы увидели, насколько его оттенок нежнее и тоньше белого. Вы правы. Однако в жизни роза останется розой, месяц - месяцем,

адевушки не перестанут радоваться им или хранить верность

кольцу. Переворот в искусстве - одно, в нравственности - дру­ гое. Смешивать их нелепо. ИЗ того, что вам опостылели луна и розы на коробках, не следует, что луна больше не выэывает прили­

вов, а розам не полезен чернозем.

. Короче говоря, то, что критики зовут романтизмом, вполне реально, более того - вполне рационально. Чем удачней человек

пользуется разумом, тем ему яснее, что реальность не меняется от того, что ее иначе изобразили. Повторяется же, приедается только изображение; чувства остаются чувствами, люди - людьми. Если

в жизни, а не в книге девушка ждет мужчину, чувства ее - весьма древние - только что явились В мир. Если она сорвала розу, у нее в руке - древнейший символ, но совсем свежий цветок. Мы видим

всю непреходящую ценность девушки или розы, если голова у нас не забита модными изысканиями; если же забита - мы увидим, что они похожи на картинку с коробки, а не на полотно с послед­ ней выставки. Если мы думаем только о стихах, картинах и сти­

о безвкусице аляповатых стишков или обоев, живет в мире мни­ мостей.

В этом мире и родился современный скептический протест. Его отцы, интеллектуалы, вечно толковали о книгах, пьесах, кар­ тинах, а не о живых людях. Они упорно тащили жизнь на сцену -

но так и не увидели жизни на улице; клялись, что в их книгах

реализма все большено в их беседах его было все меньше. Они ставили опыты, беспокойно ИСКаЛИ УТОЛ зрения, и это было очень

полезно Д.:;Я де-ла, но никак не годилось для суж лсния О :?«ко­ нах i, связях бытия. КС:'да они добирались Д,) эз ИЮ1 И фи.чо­ софии, получелся какой-го Набор бессвязных. безумных картин.

217

Художник всегда ви~ит мир с определенной точки, в опреде­

ленном свете; и порои этот свет внезапен и краток, как молния. Но когда наши анархисты принялись освещать этими вспыш­

ками человеческую жизнь, получился не реализм, а просто-на­ просто бред. Определенный художник в определенных целях может писать розу черной, но пессимисты вывели из этого, что красная роза любви и бытия так черна, как ее малюют. Определенный поэт в определенных целях может назвать луну зеленой, а фило­ соф торжественно заявляет, что луна кишит червями, как зеле­ ный сыр.

Да, что-то есть в старом добром призыве: «искусство для ис­ кусства». Правда, понять его надо чуть иначе: пусть люди ис­

кусства занимаются искусством, а не чем другим. Когда они зани­ м-аются моралью и религией, они вносят туда власть настроения,

дух эксперимента, дух тревоги, столь уместные в их прямом деле.

Каковы бы ни были законы и связи человеческой жизни, вряд ли они действительно меняются с каждой модой на рифмы или на брюки. Эти законы объективны, как чернозем или прилив, а вы не освободитесь от приливов и чернозема, объявив старомодными

розу и луну.

Яне меняю взглядов на эти законы, потому что так и не понял,

счего бы мне их менять. Всякий, кто слушается разума, а не тол­

пы, может догадаться, что жизнь и теперь, как и во все времена.э-­

бесценный дар Божий; доказать это можно, приставив револьвер к ГО.10ве пессимиста. И здравый смысл, и жизненный опыт гово­ рят нам, что романтическая влюбленность - естественна для мо­ лодости, а в более зрелые годы ей соответствуют, ее продолжают супружеская и родительская любовь. Тех, кого заботит правда, а не мода, не собьет с толку чушь, которой окутывают теперь всякое проявление раздражительности или распущенности. Те же, кто

видит не правду и ложь, а модное и немодное,- несчастные жерт­

вы слов и пустой формы. Их раздражают бумажные розы, и они не верят, что у живой розы есть корни; не верят они и в шипы, пока не вскрикнут от боли.

А все дело в том, что современный мир пережил не столько нравственный, сколько умственный кризис. Смелые Современные Люди смотрят на гравюру, где кавалер ухаживает за дамой в кринолине, с той же бессмысленной ухмылкой, с какой деревен­ ский простак смотрит на чужеземца в невиданной шляпе. У них

хватает ума только на то, чтобы подметить: теперь девушки совре­

менно стригутся и ходят В коротких юбках, а их глупые прабабки

носили букли и кринолины. Кажется, это вполне удовлетворяет их неприхотливый юмор. Снобы - простые души, вроде дикарей. Вернее, они похожи на лондонского зеваку, который лопается от хохота, услышав, что у французских солдат синие куртки и красные РСЙТУ3Ы, а не красные куртки и синие рейтузы, как у нормальных англичан. Я не меняю ради НИХ своих вэглядов. Стоит ли?

218

ГАМЛЕТ И ПСИХОАНАЛИТИК *

Сегодня я посвятил науке долгие предутренние часы. Всякий

знает в наши дни, что новая славная наука по имени психоана­ лиз зиждется на исследовании снов. Чтобы исследовать сны, их надо видеть; а чтобы их видеть, надо спать. И вот, пока другие расточали бесценное время на легковесные ненаучные занятия,

пока темные суеверные крестьяне копали свои темные суеверные огороды во имя темной суеверной картошки, пока священники предавались благочестивой пантомиме, а поэты писали о жаворон­ ках, я обогнал их всех на несколько веков. Не ведая устали, я про­

грессивно смотрел кошмары, которые с развитием науки найдут истолкователя. Я не буду описывать подробно мои сны. Кажется, я гулял в каких-то катакомбах под Альберт-холлом 7, ел пышки (румяные упругие булочки, исчезнувшие в наше время, как и все, чему Англия обязана славой) и спорил с теософом. Все это нелег­ ко подогнать под теорию подавленных желаний - ни разу в жизни

я не отказывался съесть пышку или поспорить с теософом, а посе­ тить лишний раз Альберт-холл не захочется никому. Спустившись к завтраку, я развернул газету (утреннюю, а не вечернюю, как вы, со свойственным вам юмором, поспешили предположить), я развернул утреннюю газету и нашел в ней немало сведений о пси­ хоанализе. Строго говоря, я нашел там все, кроме одного: никто не потрудился сообщить, что же такое психоанализ. Как выясни­ лось, сны - это символы; причем, насколько я понял, символи­ зируют они непременно какую-нибудь подспудную гадость. Мне кажется, слово «символ» употребляется здесь не к месту. Ведь символ - не маска, а ключ. Мы прибегаем к символу, когда хотим выразить получше то, что не выразишь прямо. Я ел пышку, может быть, это означает, что - в пылу эдипова комплекса - я хотел

отъесть нос моему отцу; но символ этот не слишком удачен. Мо­ жет быть, Альберт-холл обозначает стремление к дядеубийству;

но и этот символ скорей затемняет, чем проясняет дело. На мой взгляд, сны не приблизили меня к познанию истины - ночью она спрятана еще глубже, чем днем. Стремление к убийству дяди на­ помнило мне о Гамлете, о котором я скажу чуть позже. Сейчас

же я хочу отметить, что моя газета не отличалась ясностью мысли.

Так, например, она предполагала, что массовый опрос пациен­ тов методом психоанализа способствует развитию литературы. Не

знаю, так ли это; зато, если я хоть немного постиг человеческую природу, я знаю, что он способствует развитию вранья. Меня трогает нечеловеческая наивность фрейдистов, толкующих о на­ учной точности единственного исследования, которое абсолютно невозможно проверить. Конечно, поиски знамений в снах стары, как мир. Точнее, они не столько стары, сколько очевидны. Нель­ зя сказать, что кто-то открыл их,- они были известны всегда. Задолго до нынешней моды я сам (видит небо - никак не психо-

* Chesterton G. К. Hamlet and psychoanalysist / / Chesterton G. К. Fancies versus fads. N. У., 1923. Р. 31-40.

219