ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 02.10.2020
Просмотров: 2637
Скачиваний: 7
грусть и странность уже тогда вызывали опасения.
В общем Эрнест был добросердечным, послушным, любвеобильным мальчиком,
особенно нежным к матери. Наступление периода созревания несколько запоздало,
и он долго не обнаруживал ни малейшего чувства к девушкам. В последних
классах гимназии началось резкое изменение характера: он сделался угрюмым,
нервозным и ипохондричным. Терпение и умственная продуктивность заметно
ослабли. Место усиленных занятий заняли легкомысленное чтение, безграничное
философствование и неудачные попытки писать стихи. Юноша перестал
заботиться о чистоте тела, приходилось принуждать его умываться и
причесываться. Часами он бесцельно проводил время в мечтах. Плохо сданный
выпускной экзамен рассеял все возлагавшиеся на него надежды.
Одновременно с этим изменился также и его характер. Раньше добродушный,
тихий, мальчик сделался недовольным, сумрачным, упрямым. Он возненавидел
отца. Еще долгое время он был сильно и нежно привязан к матери и к сестре, пока
та не вышла замуж и не умерла от туберкулеза. Под влиянием бредовых идей
ревности к зятю он вбил себе в голову, что родители виноваты в ее смерти, и с
фанатичной ненавистью начал преследовать мать. Иногда у него проявлялись
черты старой нежности к матери. «Любовь к матери была последней его опорой».
Интересно заглянуть в семью отца. Сестра отца заболела в период созревания
душевным расстройством, сопровождавшимся сильным беспокойством; с того
времени она возбуждена, недружелюбна и терзает окружающих. Брат отца был
прекрасным учеником, внезапно в университете утратил энергию к занятиям, не
достиг никакого положения в жизни, стал враждебен к родителям и жил чудаком,
не имея профессии. Двоюродный брат отца (сын сестры отца) был ненормален и
ничего не достиг.
Если мы такой случай, как этот, сравним с предшествующим, то невольно
возникает вопрос: принадлежали ли все эти типы личности к однородному в
биологическом отношении кругу или до некоторой степени родственному? Что
имеет общего этот жестокий, холодный циник и опасный тиран с теми нежными,
добродушными, идеалистичными людьми, о которых мы до сих пор говорили?
Мы, конечно, отнюдь не хотим настаивать, что шизофреническая и шизоидная
группы должны представлять собою нечто биологически однородное. Мы лишь
ставим вопрос: имеем ли мы право как критические эмпирики провести линию
разделения между отдельными психологическими типами именно в том месте, где
это больше всего напрашивается?
Не без намерения я привел рядом оба случая. Они наводят нас на следующее
размышление. Каким образом могло произойти, что нежный идеалист Франц Блау
является сыном холодного деспота? И как случилось, что холодный тиран Эрнест
Кат в детстве был кротким, нежным ребенком?
Это та своеобразная связь в наследственности и построении личности, которую мы
встречаем постоянно у шизофреников. Мы должны признать эту связь именно
потому, что она не столь неожиданна, потому что она установлена благодаря
опыту, ибо мы не могли бы к этому прийти путем спекулятивных психологических
дедукций. В равной степени мы заранее не могли бы предположить, что мания и
меланхолия связаны между собой.
Состояние нашего пациента до периода полового созревания соответствует во всех
существенных чертах шизоидному препсихотическому главному типу
сентиментального примерного ребенка, лишенного аффекта. То, что с ним
произошло в период полового созревания, не было тяжелым шизофреническим
психозом, но это следует рассматривать, особенно в связи с наследственностью,
как биологический эквивалент шизофренического процесса. Личность, которая
возникла после, с точки зрения строгой теории, надо считать постпсихотической.
Личности до и после периода полового созревания как будто отделены пропастью.
И все-таки перемена в период зрелости не обозначает никакого разрыва с прежней
личностью, но представляет лишь сдвиг в ней. Это типичный пример того, что мы
назвали сдвигом психэстетической пропорции. Тщательно присматриваясь, мы
находим в следующей картине жестокого, циничного деспота еще множество черт,
которые установлены нами у тонких препсихотиков: выраженный вкус к
аристократическому, тенденцию к созданию сентиментального, художественно-
музыкального внутреннего мира, резко отличающегося от обычной жизни
посредственного человека, и до последнего момента пробивающиеся следы
мечтательной, элективной нежности к отдельным лицам, особо характерную
привязанность к матери. Мы также и в этой почти уже охладевшей психике
находим последний отзвук трагического конфликта, как и у нашего патетического
идеалиста: горькое разочарование, «влечение к красоте, к общению с людьми», со,
слезами на глазах высказанное признание: «У меня отсутствует человеческое!»
При все уменьшающейся восприимчивости он замечает еще, не будучи в
состоянии предотвратить его, неудержимо прогрессирующий процесс
эмоционального охлаждения.
«Всякое чувство умерло», он ведет «чисто искусственную жизнь». Наряду с этим
— судорожное желание жить, юношески наслаждаться и вырваться из
наступающего оледенения. Погружение «во внутреннюю безнадежность и
расщепление». И вместе с тем напыщенно-насмешливые попытки из холодной
пустоты вместе с остатками тонкого чувства создать стильную личность. Наконец,
трагическая гримаса: «Я — Иванушка-дурачок».
Гёрдерлин умер такой же духовной смертью шизофреника, но красивее. Стихи,
которые мы выше цитировали, вновь всплывают в нашем сознании. У него была
более счастливая судьба — после короткого перехода погрузиться в глубокое
тупоумие. Эрнест Кат, напротив, по дороге к кататонии остановился на пути.
Вначале по крайней мере. Быть может, также и навсегда. Такие шизоиды — самые
несчастные, у них еще остается столько тонкого чувства, чтобы ощущать, как они
холодны, пусты и мертвы. Если мы такое холодное бесчувственное существо
рассмотрим генетически и с внутренней стороны, то оно выступит перед нами
совсем не таким, каким бы оно нам казалось, если бы мы отметили только его
социальные действия. Тогда мы не только-видим родство между нежным
художником и жестоким деспотом, но также и чувствуем его.
Психэстетическая пропорция переместилась, центр тяжести темперамента
передвинулся от гиперэстетического к анэстетическому полюсу. Такой же сдвиг
проделал психический темп: от упорной чрезмерно добросовестной педантичности
к порывистой разбросанности. Если последний сдвиг не имел места, то мы
получаем тип не капризного деспота, как здесь, а педантичного тирана и холодного
фанатика, о которых мы позже поговорим, касаясь таких исторических фигур, как
Робеспьер, Савонарола и Кальвин. Шизоиды, как Эрнест Кат, напоминают
нероновские фигуры, с их смесью порывистого произвола и содрогающейся
ярости, напыщенного комедиантства и холодной, расчетливой жестокости. Тем не
менее отсутствует достаточно проверенный биологический материал, чтобы
решить вопрос, наблюдается ли здесь внешняя аналогия или биологическая
зависимость.
Гневно-тупой тип
Строение тела и характер
Кречмер, Эрнст
Доктор медицины Грабер, практикующий врач, 50 лет, уже живет давно вдовцом с
кучей маленьких детей. Он происходит из семьи сектантов. Его отец, способный
человек, воспитывал своих детей в большой строгости; сам был очень
фанатичным, мечтательно-религиозным и весьма педантичным. Так как его не
удовлетворяли взгляды баптистской общины, то он лично организовал еще общину
и стал во главе ее.
Сам Грабер отличался большими способностями, в школе был всегда первым
учеником и обнаруживал значительное самомнение. Со студенческой скамьи
обращали на себя внимание некоторые его странности. Он отправился как
миссионер в тропики, где он из принципа ходил с непокрытой головой, без шляпы,
на ярком солнце. Теперь уже давно он на континенте.
После смерти первой, нежно любимой им жены, около десяти лет тому назад,
стало отмечаться все больше и больше недочетов в его врачебной практике и
семейной жизни. Вскоре он женился на грубой, необразованной женщине с
сомнительным прошлым. Этот брак, представлявший цепь ужасных сцен, был
расторгнут через год.
На войне, во время спокойных военных занятий, его неожиданно обнаружили
перед обедом в кабинете, где он кастрировал себя случайно попавшимся ножом.
Он сказал, что страдал от сильного сексуального инстинкта, что противоречило его
моральным и религиозным чувствам.
Дети никогда не любили отца. Они его постоянно боялись и скрывали от него все
свои мысли; у них ничего общего не было с отцом, который жил изолированно в
своей семье. Он был удивительно спокоен, за обедом почти ничего не говорил.
Было заметно, что он внутренне раздражается и волнуется, например, в связи с
врачебной практикой, но никогда не приходилось слышать от него ни одного слова
по поводу того, что его угнетает. Если к этому присоединялся какой-нибудь
пустяк, то он впадал в неистовую ярость, рычал, бил детей, пока все не
оказывались на полу. Его всегда видели мрачным, недружелюбным и
подавленным. Никогда он не бывал веселым. Недавно, в понедельник, пришел в
гости сын его хозяйки; это было ему неприятно, но он ничего об этом не говорил
до субботы, когда мальчик случайно позже обычного оставался в постели. В это
утро неожиданно и без всякого объяснения разразилась бурная сцена. Когда вошла
квартирная хозяйка в комнату, он крикнул ей: «В течение часа он должен оставить
дом!» Это он непрерывно повторял до тех пор, пока мальчик не убежал.
Он был удивительно непрактичен. Его велосипед постоянно ломался; для того
чтобы исправить велосипед, ему нужно было бесконечно много времени. И
ограниченная практика отнимала у него время с утра до ночи, так как Грабер без
всякой надобности тратил слишком много времени.
Он был совершенно равнодушен к своей внешности: костюм содержал в
небрежном виде, руки грязные, в еде непритязателен.
Это была смесь педантизма и непостоянства. Никто никогда не знал, как ему
угодить. Его бережливость граничила со скупостью. Его принципом было, чтобы
маленькие дети много ели. Свою дочь, нервную и слабую, он принуждал к
большим порциям. У нее часто случалась рвота, но она должна была тотчас же
опять есть, как только он появлялся. Каждый час днем и ночью он мог заставлять
детей работать в доме и саду.
Его близкие знакомые пишут о нем следующее: «Уже очень рано он обнаруживал
признаки крайней душевной возбудимости, легкую внушаемость и склонность к
некоторым странностям: то удивительное равнодушие или полная апатия, даже
при тяжелых положениях, например при уменьшении практики и при нужде в
деньгах, то неожиданные вспышки страстного возбуждения при незначительных
неудачах или когда он встречал противоречие».
Недавно он крестил двух своих еще не крещенных по баптистскому обряду детей.
В это время он был очень торжествен, совершенно не такой, как обычно. Он всю
неделю носил черный фрак, ночью не спал и бродил взад и вперед, как бы ожидая
кого-то. Утром он читал вслух Библию, но больше ничего не говорил. В
воскресенье утром он приказал всем своим детям стать перед домом во фронт.
«Кто будет отсутствовать, не войдет больше в мой дом». Дождь лил ручьем, но они
должны были стоять без зонтика. Затем он по-военному скомандовал выступление
и сам без шляпы и зонтика пошел впереди, в белых брюках, в церковь.
Через день, когда он гулял со своими двумя еще не крещенными детьми, начался
дождь. Тогда у него возникла мысль: здесь достаточно воды для крещения. Тотчас
же он заставил детей, сделав им необходимое наставление, отправиться с
обнаженной головой и без зонтиков в ближайший большой город, где он их,
промокших до костей, привел в еврейскую семью. Этим он считал крещение
свершившимся.
Свое поведение он мотивировал библейским изречением, случайно пришедшим
ему в голову: «Он не щадил своего собственного сына». «Это дети, которых я
представил Господу».
Последний поступок послужил поводом к помещению его в больницу. Здесь он
был совершенно иным. Никаких следов раздражительности. Он производил
впечатление довольного, добродушного, душевно спокойного человека. Речь и
движения очень медленные, почти торжественные. Он гулял немного, занимался
музыкой и курил трубку, развалившись в удобной позе на софе.
Такова личность Грабера по своим внешним проявлениям. Внутри у него жила —
и, вероятно, уже давно — совершенно фантастическая шизофреническая бредовая
система религиозного характера, которую он составил в письменном виде, по
строго проведенной схеме, со многими цифрами и символическими числами.
Обычно он не говорил об этом. При тщательном анализе можно было
констатировать в последние годы два психотических приступа,
продолжительностью в несколько недель, из которых первый наступил после
кастрации, между тем как второй относится ко времени описанной церемонии
крещения. Весьма вероятно, что у него были и другие приступы, но их нельзя было
доказать.
Что можно сказать по поводу этой картины? Если мы у Эрнеста Ката совершенно
отнимем тонкое чувство и одновременно прибавим еще немного тупости, то он не
будет отличаться от доктора Грабера. Сдвиг психэстетической пропорции здесь
больше коснулся анэстетического полюса. Вместе с этим вся личность более груба,
и психический внешний фасад, который у Ката еще сохранился в известном
обманчивом лоске, у Грабера сильно пострадал. Отсутствуют утонченное
художественное чувство, аристократические манеры, умение держать себя в
обществе, забота о своей внешности. Первый признак небрежности во внешности,
которую мы уже заметили у Ката, здесь ясно выступает в неряшливости,
нечистоплотности. И там мы видели, наряду с остатками сентиментальности,
грозно выступающую ярость. Здесь, у Грабера, мы находим жестокий гнев и
вместо тонкой раздражительности грубую форму внутренней гиперэстезии:
угрюмую внутреннюю раздражительность, которая может вылиться во вспышку
ярости, как у лиц с повреждением мозга. Очень типичен в нашем случае
комплексный характер раздражительности. При полном отсутствии внешних
столкновений нет и внутреннего расстройства настроения. Остается картина
чистого спокойствия и тупости. Если настроение характеризуется тупостью наряду
с гневливостью, то психическому темпу присуща своеобразная комбинация
педантизма и фанатической стойкости, с одной стороны, разорванность, странные,
порывистые причуды — с другой; здесь, таким образом, сочетаются две типичные
крайности шизоидного темперамента.
Грабер — представитель особенно большой группы темпераментов
посредственных шизоидов, которая, наряду с группой лиц сентиментальных,
лишенных аффекта, типа Эриха Ганнера, является, пожалуй, наиболее частой;
особенно это касается постпсихотиков и врожденно дефективных. Конечно, и у
этих угрюмо-тупых содержание психики скуднее, если речь идет о простых людях
из народа, и тогда различные стороны их темперамента не так хорошо отделяются
друг от друга. В общем, тип Грабера представляет собою приблизительно ту
границу, где еще можно, при прогрессирующем шизофреническом расстройстве,
рассуждать о личности. Там, где сдвиг пошел дальше, мы уже не можем говорить о
постпсихотической личности, ибо речь идет о развалине, о шизофреническом
слабоумии.
В личности Грабера ясно выступают, даже целостнее, чем в личности его отца,
черты холодного фанатика, который страстно лелеет только свои идеалистические
мысли (например, баптистские церемонии крещения), при полной эмоциональной
холодности к живым людям, даже к собственным детям.
Тип никчемного бездельника
(безразличие - wurstigkeit)
Строение тела и характер
Кречмер, Эрнст
Карл Ганнер, кровный родственник Эриха Ганнера, с детства был
высокоодаренным и очень злым. Уже со студенческой скамьи он считался не
совсем нормальным. Он окончил теологический факультет и служил некоторое
время, затем перешел на филологический, истратив для этой цели последние
деньги своих малосостоятельных родителей, непосредственно перед
государственными экзаменами из страха перед ними убежал и исчез в Америке.
Там он социально опустился и впал в печальное положение. Он был настолько
неловок, что работа на фабрике у машин была сопряжена для него с опасностью
для жизни. Попытка рекомендовать его домашним учителем не увенчалась
успехом вследствие его неаккуратности, нечистоплотности и дурных манер.
Долгое время он шатался без дела; до сих пор неизвестно, на какие средства он