Файл: Райх В. - Анализ характера.pdf

совершенно другим, противоположным нынешнему. Анализ мог бы позволить ему узнать,
когда  и  при каких обстоятельствах в  его характере  произошли  изменения. Я сказал  ему,
что  свойственная  ему  сегодня  фемининность, возможно, обратная  сторона  прежней  его
агрессивной  мужественности. Пациент  отреагировал  на  это  тем, что  вновь  вернулся  к
старому  сопротивлению, опять  начав  жаловаться, что  не  может  постичь  смысл  всего
сказанного, что вообще анализ не трогает его, и т. д.

Я снова интерпретировал его чувство неполноценности и повторяющиеся попытки

показать несостоятельность анализа и аналитика. Но теперь я еще постарался проработать
перенос, связанный  с  братом, подчеркнув  его  слова  о  том, что  брат  всегда  играл
доминирующую роль. На это он отреагировал сильным смущением, которое объясняется
тем, что мы имели дело с его основным детским конфликтом. Он снова говорил о том, как
много  внимания  его  мать  уделяла  брату, но  о  своей  субъективной  оценке  этого  не
упомянул, Установление причинной связи показало, что зависть к брату была полностью
вытеснена. Видимо, его зависть так тесно ассоциировалась с интенсивной ненавистью, что
он не пускал в сознание даже ее. Приближение к этой проблеме спровоцировало особенно
яростное  сопротивление, которое  продолжалось  несколько  дней  в  форме  уже
стереотипных  жалоб. Поскольку  сопротивление  не  двигалось  с  места, можно  было
заключить, что  это  было  особенно  острое  отторжение  личности  аналитика. Я  попросил
пациента  снова  как  можно  свободнее  и  смелее  высказаться  об  анализе  и  особенно  об
аналитике и сказать мне, какое впечатление я произвел на него во время первой встречи

*

.

После  сильного  замешательства  он  сказал, что  аналитик  представляется  ему

мужественным  и  жестким, мужчиной, который  абсолютно  безжалостен  к  женщинам. Я
спросил его об отношении к мужчинам, которые производили на него впечатление особей
с сильной потенцией.

Четвертый месяц анализа подходил к концу. К этому времени впервые прорвалось

вытесненное отношение к брату, тесно связанное с наиболее искажающей трансферентной
позицией — завистью к потенции. В состоянии сильного аффекта он вспомнил, что всегда
осуждал  брата  за  то, что  он  волочился  за  женщинами, соблазнял  их  и  потом  хвастался
этим.  Он  сказал,  что  я  напоминаю  ему  брата.  Я  объяснил,  что  он  видит  во  мне  своего
сексуально озабоченного  брата  и  не  может  открыться  мне, потому  что  осуждает  меня  и
обижается  из-за моего превосходства, так  же  как обижался  на  брата. Теперь  стало ясно,
что основой его чувства неполноценности было чувство импотенции.

Итак, открылось  то, что  выявляется  всегда, когда анализ  точен  и  последователен.

Центральный  элемент  характерного  сопротивления  всплыл  на  поверхность. Пациент
неожиданно  вспомнил, как  неоднократно  сравнивал  свой  маленький  пенис  с  большим
пенисом брата и как завидовал последнему.

Как  и  следовало  ожидать, последовала  новая  волна  сопротивления. Снова

посыпались жалобы «я не могу ничего поделать». Но теперь я мог продвинуться дальше в
интерпретации  и  показать  ему, что  он «отыгрывает» импотенцию. Реакция  была
совершенно неожиданной. На мое разъяснение его недоверия он впервые заявил, что не
верит  никому  и  ничему, и  анализу  тоже. Это  было, конечно  же, значительным
прогрессом, но аналитическая ситуация от этого не стала ясней. Два часа он говорил обо
всех разочарованиях, которые ему пришлось пережить, и был уверен, что его аргументы
рационально объясняли его неверие. И снова возникло старое сопротивление. Мне было
неясно, что  еще я мог бы предпринять в этот момент, поэтому я ждал. Такое поведение
продолжалось несколько дней. Я только интерпретировал снова и снова те элементы его
сопротивления, которые  были  уже  хорошо  известны. Затем  вдруг  выявился  новый
элемент. Пациент  сказал, что  боится  анализа, потому  что  он  может  лишить  его
привычных  идеалов. Ситуация  снова  прояснилась. Он  переносил  свою  кастрационную
тревогу  с  брата  на  меня.  Он  меня  боялся.  Конечно,  я  не  стал  затрагивать  его
кастрационную  тревогу, но, принимая  во  внимание  его  чувство  неполноценности  и

*

 Дальше я намеревался попросить пациента описать меня. Этот прием всегда помогает устранить блоки в

ситуации переноса.

импотенцию, снова спросил, не дают ли его высокие идеалы чувства превосходства над
всеми  остальными  людьми.  Он  открыто  признал  это.  Более  того,  он  заявил,  что
действительно  лучше  всех  тех, кто  волочится  за  женщинами  и  ведет  животную
сексуальную  жизнь. Однако  потом  добавил, что  это  чувство  часто  нарушалось  его
импотенцией  и  что, по-видимому, он  в  конце  концов  почти  примирился  со  своей
сексуальной слабостью. Теперь я мог показать ему невротический способ, к которому он
прибегал, стараясь  преодолеть  свою  импотенцию: он  стремился  утвердиться  в  сфере
идеалов. Я  раскрыл  ему  суть  механизма  компенсации  и  снова  подчеркнул  его
сопротивление анализу, возникшее из-за скрытого чувства превосходства. Я сказал ему,
что он не только втайне считает себя лучше и умнее других людей, но что именно по этой
причине он и сопротивляется анализу. Если бы это сопротивление не удалось побороть,
ему бы пришлось обратиться за дополнительной помощью к кому-то еще, что в конечном
счете  привело  бы  к  победе  над  неврозом, тайное  удовольствие  от  которого  было  уже
почти «разоблачено». С точки зрения его невротического состояния это воспринималось
бы  как  поражение, которое, кроме  прочего, бессознательно  истолковывалось  как
принятие  женской  роли. Таким образом, продвигаясь  от эго  и  защитных механизмов, я
подготовил  почву  для  интерпретации  кастрационного  комплекса  и  фемининной
фиксации.

Дальше  анализ  характера  развивался  успешно. Шло  продвижение  вглубь — от

модели  его  поведения  к  ядру  невроза — кастрационной  тревоге, зависти  к  брату,
вызванной  тем, что  мать  предпочла  ему  старшего  сына, и  разочарованию  пациента  в
матери. В  этом  методе  важно  не  просто  вынесение  бессознательных  элементов  на
поверхность (что  зачастую  происходит  спонтанно), а  придание  этому  процессу
логической  последовательности  и  установление  тесного  контакта  с  эго-защитой  и
переносом. Далее, важно, что это происходит без каких бы то ни было дополнительных
стимулов  или  побуждений, а  естественным  образом  по  ходу  аналитической
интерпретации  поведения  пациента. Кроме  того, важно, что  это  сопровождается
соответствующими  аффектами. Именно  эти  факторы  определяют  последовательность
анализа  характера. Таким  образом  происходит  основательная  проработка  конфликтов,
ассимилированных эго.

Для  сравнения  предположим, что  могло  бы  произойти  без  последовательного

акцентирования  способов  защиты. В  самом  начале  у  нас  была  возможность
интерпретировать  пассивно-гомосексуальное  отношение  к  брату  и  желание  смерти.
Несомненно, сновидения  и  ассоциации  могли  бы  предоставлять  нам  необходимый
дополнительный материал для интерпретации. Но без предварительной сиc тематической
и  детальной проработки эго-защиты, интерпретации не  сопровождались бы  аффектом. В
результате пациент обогатился бы дополнительной информацией о пассивных влечениях
лишь на интеллектуальном уровне, наряду с неистовой аффективной защитой против них.
Аффективное  стремление  к  пассивности  и  импульсы  желания  смерти  продолжали  бы
сохраняться  в  функционирующей  защите. В  конце  концов  возникла  бы  хаотическая
ситуация, иначе  говоря, типичная  картина  беспомощности  анализа, когда  он  богат
интерпретациями и беден результатами.

Несколько  месяцев  кропотливой  и  упорной  работы  над  эго-защитами  пациента,

особенно над формами их выражения (жалобами, манерой говорить и т. д. ), подняли эго
на  тот  уровень, который  нужен  для  ассимиляции  вытесненного. Это  несколько
высвободило  аффекты  и  позволило  переместить  их  в  направлении  вытесненных  идей.
Нельзя, однако, говорить, что в этом случае использовались две различные техники. Если
работать  с  пациентом, используя  динамический  подход, то  у  нас  остается  только  одна
возможность. Я полагаю, что этот случай прояснил иную концепцию приложения теории
к практике. Самый важный критерий упорядоченного анализа — применение нескольких
точных  и  последовательных  интерпретаций  вместо  обильной  несистематизированной  и
несогласованной  с  динамическим  и  экономическим  аспектами  интерпретацией. Если  не
позволить  материалу  сбить  аналитика  с  толку, если  точно  оценить  динамические  и

экономические характеристики материала, то позже он обретет большую основательность
и аффективно обогатится.

Второй  критерий — континуум, непрерывность  связей  между  имеющейся

актуальной  и  инфантильной  ситуациями. Хотя  вначале  разнообразные  элементы  всего
этого  содержания  беспорядочно  сосуществуют  друг  с  другом, они  выстраиваются
аналитиком  в  логическую  последовательность  сопротивлений  и  содержаний,
последовательность, детерминированную  динамикой  и  структурой  индивидуального
невроза. В  случае  несистематической  интерпретации  возникает  необходимость  каждый
раз  начинать  сначала, двигаясь, скорее, наугад, нежели  по  установленному  маршруту.
Методом  характерно-аналитической  работы  с  сопротивлениями  процесс  анализа
развивается  как  бы  сам  по  себе. В  первом  случае  вначале  анализ  будет  идти  гладко, но
постепенно обрастать проблемами. Во втором — самые большие трудности встретятся в
первые  несколько недель  и  месяцев  лечения, но они  подготовят  почву  для  дальнейшего
ровного  продвижения,  в  том  числе  и  для  гладкой  работы  с  глубоко  вытесненным
материалом. Эффективность анализа зависит от работы на вводном этапе, то есть от того,
насколько точно проработаны сопротивления.

Третий критерий — отказ от беспорядочного «прилипания» то к одной, то к другой

содержательной  точке  бессознательного, которую  вроде  бы  удалось  нащупать  в  тот  или
иной  момент  анализа; концентрация  на  точке, которая  скрывает  наиболее  важную  эго-
защиту, и систематическое расширение «бреши» в бессознательное именно в этом месте.
Кроме  того, необходима  проработка  инфантильной  фиксации, которая  наиболее
аффективно значима в каждый данный момент времени.

Та или иная бессознательная позиция пациента, проявляющаяся в сновидениях или

ассоциациях, может  быть  ключевым  звеном  невроза, но  с  технической  точки  зрения
может не иметь почти никакого значения. В случае нашего пациента фемининная позиция
в  отношениях  с  братом  имела  центральное  патогенное  значение. Для  нас  же  основной
технической  проблемой  в  первые  несколько  месяцев  работы  с  ним  был  страх  потерять
высокие идеалы, которые компенсировали его импотенцию. Обычная ошибка аналитиков
заключается в том, что ими атакуется центральное патогенное звено невроза, которое, как
правило, проявляет  себя  как  раз  в  самом  начале  анализа. Вместо  этого  необходимо
атаковать  наличную, явную  позицию, которая, если  прорабатывать  ее  систематически,
неизбежно приведет к центральной патогенной ситуации. Важно, и во многих случаях это
упускается из виду, как, когда и с какой стороны подойти к центральной точке невроза.

То, что  мы  описываем  как  анализ  характера, без  труда  вписывается  во

фрейдовскую  теорию  сопротивлений, их  формирования  и  разрешения. Мы  знаем, что
каждое сопротивление связано с импульсом ид, который отталкивается, и эго-импульсом,
который  его  отталкивает. Оба  импульса  бессознательны. В  принципе, казалось  бы, все
равно, что  интерпретировать  в  первую  очередь — ид-импульс  или  эго-импульс.
Например, если  в  начале  анализа  возникает  гомосексуальное  сопротивление  в  форме
молчания, можно приблизиться к ид-импульсу, сказав пациенту, что он захвачен мыслью
о  любви  аналитика  и  влюбленностью  в  него.  Можно  интерпретировать  этот
положительный  перенос, и  тогда, если  пациент «не  ускользнет», в  лучшем  случае
потратить  много  времени  на  то,  чтобы  он  смог  примириться  с  этой  запретной  идеей.
Однако  все  же  в  первую  очередь  предпочтительнее  приблизиться  к  эго-защите, которая
более тесно связана с сознательным «я». Вначале можно просто называть пациенту ту или
иную причину, по которой он сохраняет молчание, то есть не прикасаться к ид-импульсу,
не  говорить, что он  защищается  от  анализа, потому что анализ  кажется  ему опасным. В
первом случае мы привязаны к аспекту ид, а во втором — к аспекту сопротивления эго, к
эго-защите.

Следуя  по  второму  пути, мы  охватываем  отрицательный  перенос, к  которому  в

конечном  итоге  приводит  всякая  защита, а  кроме  того, характер  пациента, панцирь  эго.
Сознательные  пласты  каждого  сопротивления, которые  расположены  ближе  к

поверхности, неизбежно формируются в  негативное отношение к аналитику, независимо
от  того, чем  является  отталкиваемый  ид-импульс — любовью  или  ненавистью. Свои
защиты  от  ид-импульса  эго  проецирует  на  аналитика, который  становится  опасным
врагом, потому  что, настаивая  на  выполнении  основного  правила, аналитик  невольно
провоцирует  ид-импудьсы, тем  самым  нарушая  невротическое  равновесие. Эго,
защищаясь, прибегает  к  древним  формам  негативных  отношений; оно  использует
импульсы ненависти, исходящие от ид, даже если это отвергнутые импульсы любви.

Если  мы  придерживаемся  правила  подхода  к  сопротивлениям  со  стороны  эго, то

одновременно  неминуемо  разрешаем  определенный  объем  отрицательного  переноса,
ненависти. Этот  маневр  позволяет  избежать опасности  проглядеть  деструктивные, часто
хорошо  скрытые  тенденции, а  также  усиливает  положительный  перенос. Пациент  легче
принимает интерпретации эго, потому что они более созвучны его сознательному опыту,
чем интерпретации ид. В дальнейшем ему будет легче иметь дело с последними.

Какими бы ни были вытесненные ид-импульсы, эго-защиты всегда имеют одну и ту

же  форму, соответствующую  характеру  пациента. Но  разные  люди  по-разному
отталкивают  одни  и  те  же  ид-импульсы. Если  интерпретировать  только  их, мы  не
притронемся  к  характеру. Если  же, напротив, в  каждом  случае  мы  будем  подходить  к
работе  с  сопротивлением  со  стороны  защит  эго, то  тогда  мы  включим  в  анализ  и
невротический  характер. В  первом  случае  мы  сразу  же  говорим  пациенту,

что

  за

импульсы он отталкивает. Во втором –сначала проясняем ему, что он что-то отталкивает,
а  затем  объясняем,

как

  он  это  делает  и  каков  смысл  его  защиты (анализ  характера). И

только  потом, когда  анализ  сопротивления  в  достаточной  мере  продвинулся, пациенту
можно сказать (или помочь определить самому), что именно он отталкивает. Проделывая
такой  крюк  в  интерпретации  ид-импульсов, мы  анализируем  все  соответствующие
позиции  эго.  Это  снимает  опасность  того,  что  пациент  слишком  рано  научится  чему-то
или что он будет лишен аффекта и нашего участия.

Анализ, в  котором  много  внимания  уделяется  отношениям  пациента, проходит

более упорядоченным и логичным курсом и не страдает от теоретических выкладок. Хотя
в этом случае мы действительно позже «добываем» важные инфантильные переживания,
но это более  чем  достаточно вознаграждает  нас  в  виде того эмоционального оживления,
которое сопровождает  появление  инфантильного материала после аналитической  работы
над характерным сопротивлением,

Заметим, что  нам  не  следует  избегать  упоминания  о  некоторых  негативных

аспектах последовательного анализа характера. Для пациента это очень тяжелая ноша. Он
страдает  гораздо  больше, чем  если  по  собственному  убеждению  расстается  со  своим
характером. Правда, при  этом  процесс  характеризуется  как  селективный. Кому  не  под
силу  его  выдержать, тому  не  видать  успеха. Но  ведь  прийти  даже  к  такому  результату
лучше через несколько месяцев, чем через несколько лет. Опыт показывает, что, если не
проявлено  характерное  сопротивление, не  следует  ожидать  удовлетворительного
результата.

Преодоление  характерного  сопротивления  не  означает, что  характер  изменился,

что, конечно, возможно только после анализа инфантильных истоков. Это лишь означает,
что  пациент получает возможность объективно взглянуть на свой характер и проявить к
нему  аналитический  интерес, что, в  свою  очередь, может  привести  к  ощутимому
продвижению в анализе.

д) Ослабление характерного панциря.

До  этого  мы  говорили  об  анализе  симптома, о  том, что  невротическая  черта

характера, которая  фактически  является  тем  же  симптомом, с  начала  анализа
рассматривается изолированно и объективно. В то время как собственно черту характера
необходимо  продолжительное  время  выделять  так, чтобы  пациент  обратил  на  нее
внимание  и  осмыслил  так  же, как  симптом. Сделать  это  легко  удается  очень  редко.

Большинство  пациентов  не  склонны  объективно  рассматривать  свой  характер. Это
объяснимо, потому  что  объективно  анализировать  характер  означает  расшатывать
механизм  нар-циссического  проецирования, освобождая  тревогу, которая  в  нем
заключена.

Двадцатипятилетний мужчина обратился к аналитику в связи с появлением у него

слабых  симптомов, с  жалобой  на  нарушение  работоспособности. Он  демонстрировал
свободное, самоуверенное  поведение, но  при  этом  создавалось  впечатление, что  его
манера  держаться  искусственна  и  что  он  не  устанавливает  искренних  отношений  с
человеком, с которым разговаривает. В его манере говорить было нечто холодное, какая-
то  скрытая  ирония. И  хотя  он  часто  улыбался, было  неясно, что  выражает  его  улыбка:
смущение, превосходство или иронию.

Анализ  начался  с  бурных  эмоций  и  обильного  отыгрывания.  Он  плакал,  когда

говорил о смерти матери, и сыпал проклятьями, описывая манеру воспитания детей в его
семье. Брак его родителей был крайне неудачным. Мать была очень строга с сыном, а со
своими  родными  братьями  и  сестрами  он  лишь  недавно  установил  какие-то отношения.
То, как  он  говорил, усиливало  мое  первое  впечатление  о  нем — ни  его  слезы, ни  его
проклятья, никакие  другие  эмоции  на  самом  деле  не  естественны  и  не  проявляются  в
полной  мере. Он  сам  заявил, что  все  настолько  нелепо, плохо, что  только  и  остается
смеяться надо всем, что сам же и говорит. Уже по прошествии нескольких часов первого
сеанса  он  начал  меня  провоцировать. К  примеру, он  мог, когда  я  заканчивал  сеанс,
демонстративно лежать на кушетке или продолжать говорить. Однажды он спросил меня,
что  бы  я  стал  делать,  если  бы  он  вцепился  мне  в  глотку.  Два  дня  спустя  он  попытался
напугать  меня, неожиданно  вскинув  руку  в  сторону  моей  головы. Я  инстинктивно
отпрянул и сказал ему, что при анализе допускается говорить все, что приходит в голову,
но не делать, что вздумается. В другой раз он ударил меня по руке. Глубинный смысл его
поведения, который пока еще  нельзя  было интерпретировать  на данном  этапе, состоял в
гомосексуальном  переносе, проявлявшем  себя  как  садизм. Когда  я  на  поверхностном
уровне  интерпретировал  эти  действия  как  провокационные, он  усмехнулся  и  замкнулся
еще  больше. Действия  прекратились, но  и  коммуникации — тоже. Осталась  только
формальная  улыбка. Он  замолчал. Когда  я  определил  характер  его  поведения  как
защитный, он  только  усмехнулся  и, помолчав, повторил, явно  иронизируя  надо  мной,
сказанное мной слово «сопротивление». Именно это — его ухмылка и ирония в мой адрес
-стало центром аналитической работы.

Это  была  трудная  ситуация. Кроме  нескольких  услышанных  детских

воспоминаний, я  не  знал  о  нем  ничего. Мне  оставалось  иметь  дело  лишь  с  его манерой
поведения  во  время  анализа.  Некоторое  время  я  просто  ждал  и  наблюдал.  Но  его
поведение  оставалось  неизменным  на  протяжении  двух  недель. Затем  мне  пришло  в
голову, что  его  ухмылка  появлялась  тогда, когда  я  отражал  его  агрессию. Я  попытался
объяснить ему, в чем смысл его усмешек. Я сказал ему, что не сомневаюсь, что его улыбка
может многое означать, но в настоящий момент она представляет собой реакцию на мою
трусость, которую я продемонстрировал, инстинктивно отпрянув от его руки. Он сказал,
что может быть и так, но продолжал усмехаться. Он говорил о пустяках и насмехался над
анализом, говорил, что не верит моим словам. Так выяснилось, что его усмешка служила
защитой от анализа. Я повторял ему это на каждом сеансе. Несколькими неделями раньше
он видел сон, в котором машина рассекала длинную полосу глины на отдельные кирпичи.
Связь  этого сновидения  с аналитической  ситуацией  не  устанавливалась, потому что мой
пациент не продуцировал никаких ассоциаций. Наконец он заявил, что смысл сновидения
очень прост, — по-видимому, он связан с комплексом кастрации, и усмехнулся. Я обратил
его  внимание  на  то,  что  его ирония не  что  иное,  как  попытка оттолкнуть  знак,  который
бессознательное  подает  через  его  сновидение. Вскоре  у  него  появилось  смутное
воспоминание, которое  оказалось  чрезвычайно  важным  для  последующего  развития
анализа. Он вспомнил, как однажды в пятилетнем возрасте, играя в коня на заднем дворе,