Файл: Райх В. - Анализ характера.pdf

выдвигается тот импульс или та черта, которая вызывает характерное сопротивление при
переносе. Давайте вернемся к иллюстрации поведения пассивно-фемининного характера.
Чем  более  объективное  отношение  к  собственной  тенденции  пассивно  подчиняться
занимает пациент, тем агрессивнее он становится. Это происходит потому, что пассивно-
фемининное  отношение, в  сущности, является  реакцией  на  вытесненные  агрессивные
импульсы. Но вместе с агрессией возвращается инфантильная кастрационная тревога, из-
за  которой  в  детстве  агрессивное  поведение  сменилось  пассивно-фемининным. Таким
образом, анализ характера направленно приводит к центру невроза — эдипову комплексу.

Однако  не  надо  питать  иллюзий. Изолированность  такого  характерного

сопротивления  и  его  аналитическая  проработка  обычно  продолжаются  много  месяцев  и
требуют больших усилий и настойчивости пациента. В конце концов происходит прорыв,
хотя  надо  отметить, что, как  правило, анализ  проходит  довольно  быстро, если
аналитические переживания заряжены эмоционально. Если же пренебрегать характерным
сопротивлением  и  вместо  этого  просто  следовать  линии  материала, интерпретируя  его
целиком, то такие сопротивления образовывают балласт, сдвинуть который бывает очень
трудно, а  подчас  и  невозможно. В  таком  случае  у  аналитика  все  больше  и  больше
создается впечатление, что каждая интерпретация смысла материала пропадает даром, что
пациент  продолжает  во  всем  сомневаться  или  претендует  только  на  приятие  вещей  как
они  есть, или  же  он  встречает  все  с  внутренней  усмешкой. Если  устранение  подобных
сопротивлений не  сделано  в самом  начале, они образуют  непреодолимое препятствие на
более  поздних  стадиях  анализа,  в  то  время,  когда  назрела  необходимость  дать  наиболее
важные интерпретации эдипова комплекса.

Я  уже  попытался  опровергать  возражение  по  поводу  того, что  нельзя

прорабатывать  сопротивления, пока  не  знаешь  их  инфантильной  детерминации. Очень
важно с самого начала просмотреть актуальный смысл характерного сопротивления. Это,
как  правило, можно  сделать  и  без  инфантильного  материала, который  совершенно
необходим  для  разрешения  сопротивления. Если  сначала  просто  показать  пациенту
картину  его  сопротивления  и  объяснить  его  выявленный  смысл, то  соответствующий
инфантильный материал вскоре появится и поможет устранить сопротивление.

То, что мы  таким образом выделяем  анализ модели поведения, вовсе не означает,

что мы пренебрегаем содержанием. Мы только обращаем внимание на то, что до сих пор
не принималось в расчет. Опыт показывает, что анализу характерного сопротивления надо
придавать  первостепенное  значение. Это  не  значит, конечно, что  какое-то определенное
время  следует  заниматься  только  анализом  характерного  сопротивления  и  только потом
переходить  к  интерпретации  содержания. Две  фазы — анализ  сопротивления  и  анализ
ранних  детских  переживаний — по  сути  дела, частично  совпадают. Только  вначале  мы
отдаем  предпочтение анализу  характера, то есть обучению анализа  анализом, в то время
как  на  более  поздних  стадиях  акцент  смещается  на  содержание  и  на  детский  материал.
Это, конечно же, не жесткое незыблемое правило, все зависит от индивидуальной позиции
пациента. С  одним  человеком  интерпретация  детского  материала  начинается  раньше, с
другим  —  позже.  Правило,  пожалуй,  состоит  в  том,  чтобы  не  давать  глубоких
интерпретаций — независимо от того, насколько ясен материал, — пока пациент не будет
готов ассимилировать  их. И снова я отмечаю, что ничего нового в  этом нет, но отличие
аналитической  техники  в  значительной  степени  определено  тем, что  именно  тот  или
другой  аналитик  подразумевает  под  готовностью  к  аналитической  интерпретации.
Необходимо  также  различать  то  содержание, которое  является  неотъемлемой  частью
характерного сопротивления от того, которое относится к другим сферам опыта. Обычно
пациент  бывает  готов  сначала  познать  первое, а  не  последнее. Вообще  говоря, наши
попытки  анализировать  характер  есть  не  что  иное, как  попытка  достичь  максимально
возможной  безопасности  во  время  вводной  части, предшествующей  анализу, и  в
интерпретации  детского  материала. Это  приводит  нас  к  важной  задаче  изучения  и
систематического  описания  различных  форм  характерологического  трансферентного

сопротивления. Если мы понимаем их, то техника возникает автоматически в зависимости
от их структуры.

г) Техника интерпретации защиты (индивидуальный подход, вытекающий из

структуры характерного сопротивления).

Теперь  давайте  обратимся  к  тому, насколько  техника  анализа  характера  может

быть  обусловлена  характерным  сопротивлением, которое  пациент  так  или  иначе
обнаруживает с самого начала, но  структура  которого тем не  менее изначально остается
не совсем понятой. В приведенном ниже случае характерное сопротивление имеет очень
сложную  структуру: здесь  огромное  количество  сосуществующих  и  частично
совпадающих  определений. Постараюсь  описать  те  причины, которые  побудили  меня
начать  интерпретацию  именно  с  аспекта  сопротивления,  а  не  с  чего-то  другого.  Кроме
того, мы увидим, что последовательная и логическая интерпретация защит и механизмов
панциря направленно ведет к основным инфантильным конфликтам.

Случай проявления чувства неполноценности.

Тридцатилетний  мужчина  обратился  к  аналитику, поскольку «не  был  способен

получать  от  жизни  какого-то  удовольствия».  Он  не  считал  себя  больным  и  сказал,  что
слышал  о  психоанализе  и  что, возможно, психоанализ  поможет  что-то  выяснить. На
вопрос  о симптомах он  ответил, что их нет. Несколько  позже обнаружилось, что  у него
слабая  половая  потенция. Он  почти  не  осмеливался  поухаживать  за женщинами, очень
редко  имел  половые  контакты  и  в  этих  редких  случаях  страдал  от  преждевременной
эякуляции, и половой акт его не удовлетворял. Он не очень удивился, когда узнал о своей
импотенции. Он смирился с этим. В конце концов он сказал, что есть множество мужчин,
«которые обходятся без этого».

Его поведение, несомненно, выдавало человека, который жестко сдерживает себя.

Он говорил, не глядя на меня, тихим голосом, скованно и смущенно прочищая горло. В то
же самое время имела место попытка подавить это смущение и выглядеть мужественным.
Но в целом  его внешний вид производил впечатление  человека  с выраженным чувством
неполноценности.

Ознакомившись  с  основным  правилом, он  стал  говорить  подавленным  и  тихим

голосом. В  числе  его  первых  высказываний  было  воспоминание  о  двух «ужасных»
переживаниях. Однажды он сбил машиной женщину, и она умерла от травм. А во время
войны, будучи медиком, ему пришлось произвести трахеотомию. Воспоминание об этих
двух случаях наполняло его ужасом. Далее, на протяжении нескольких сессий он говорил
тем же монотонным, тихим подавленным голосом уже о своем детстве. Он был одним из
младших детей и оказался отодвинутым семьей на задний план. Старший брат, который
был  старше  его  почти  на  двадцать  лет,  был  любимцем  родителей.  Он  часто  ездил  в
деловые  командировки, «видел  мир», гордился  собой  и  своим  опытом, и  когда
возвращался  домой  после  очередной  поездки, «вся  семья  вертелась  вокруг  него». Хотя
содержание этой истории выявляло зависть к брату и достаточно очевидную ненависть к
нему, пациент в ответ на осторожный вопрос отрицал наличие подобных чувств. Затем он
заговорил о матери, о том, как хорошо она к нему относилась и что она умерла, когда ему
было  семь  лет.  Здесь  он  начал  тихо  плакать,  застыдился  и  на  некоторое  время  смолк.
Было ясно, что одна только мать и уделяла ему внимание, давала какую-то любовь. И что
утрата матери очень потрясла его. После ее смерти он пять лет провел в доме брата. Не
содержание,  а  тон  его  рассказа  раскрыл  ту  горечь,  которую  вызывало  недружелюбное,
холодное  и  доминирующее  поведение  его  брата. Затем  он  в  нескольких  коротких
предложениях  заметил,  что  теперь  у  него  есть  друг,  который  очень  любит  его  и
преклоняется  перед  ним. За  этим  последовало  продолжительное  молчание. Несколько
дней  спустя  он  рассказал  свой  сон.  Он  видел  себя  в  чужом  городе  со  своим  другом,
только лицо  его друга было чужим. Тот факт, что пациент, чтобы пройти курс анализа,
уехал  из  родного  города, свидетельствовал, что  приснившийся  ему  мужчина  был
аналитик. Такое отождествление аналитика с другом можно интерпретировать как начало

положительного  переноса, однако  по  отношению  к  ситуации  в  целом  это  было  бы
неразумно. Пациент сам признал в друге меня — аналитика, но больше ничего к этому не
добавил.  Но  поскольку  он  молчал  или  же  сомневался  в  своей  способности  выдержать
анализ,  я  высказал  предположение,  что  у  него  что-то  есть  против  меня,  но  не  хватает
храбрости сказать мне об этом. Он категорически это отрицал, после чего я заметил ему,
что  он  никогда  не  мог  набраться  храбрости  выразить  враждебные  импульсы  по
отношению  к  брату.  Что  он  даже  не  может  сознательно  подумать  об  этом  и  что  между
нами, возможно, установились такие же отношения, какие были у него с братом. Само по
себе это было верно, но я ошибся, раскрыв его сопротивление на столь глубоком уровне.
Интерпретация  не  имела  успеха, напротив, его  скованность  усилилась. Мне  пришлось
выждать несколько дней, прежде чем его поведение позволило мне понять более важный
смысл его сопротивления. Выяснилось, что у него, помимо трансферентной ненависти к
брату, присутствовала  еще  и  сильная защита  от фемининной  позиции (сон  о  друге). Но
интерпретация  в  этом  направлении  пока  еще  была  нецелесообразна. Поэтому  я
продолжал напоминать ему, что  у него  есть какие-то причины защищаться не только  от
меня, но и от анализа, что все  его  существо противится анализу. С этим он согласился,
добавив, что ему свойственны ригидность, замкнутость и защитное поведение. Когда я во
время  сеансов  при  каждом  удобном  случае  раскрывал  его  защиты,  меня  удивляла  та
монотонность, с которой  он произносил свои жалобы. Каждая наша встреча начиналась
одинаково. Он произносил: «Я ничего не чувствую, анализ не оказывает на меня какого-
либо  воздействия, я  не  знаю, что  предпринять, ничего  не  приходит  на  ум, анализ  не
помогает  мне»  и  т.  п.  Я  не  понимал,  что  он  хочет  выразить  этими  жалобами,  но  было
ясно, что именно здесь лежит ключ, который позволит понять его сопротивления

*

.

Благодаря этому примеру у нас есть  хорошая возможность понять разницу между

анализом  характера  и  активно-суггестивным  научением  анализу. Я  мог  бы  мягко
поощрить  пациента,  чтобы он  побольше  рассказал  мне  о  том  или  ином,  для  того  чтобы
искусственно установить положительный трансфер. Но опыт, который я вынес из других
случаев, показал мне, что с помощью такой процедуры далеко не уйдешь. Поскольку его
поведение  не  оставляло  сомнений  в  том, что  он  отвергает  анализ  в  целом  и  меня  в
частности, я  мог  просто «прилипнуть» к  этой  интерпретации  и  ждать  дальнейших
реакций. Когда  во  время  одной  из  наших  встреч  наш  разговор  опять  коснулся  его
сновидения, он  сказал, что  лучшим  доказательством  того, что  он  не  отвергает  меня,
служит то, что он отождествляет меня со своим другом. Я высказал предположение, что,
возможно, он ожидает от меня любви и преклонения, то есть того, что давал ему друг. Он
был  обескуражен  и  очень  обиделся. Ему  пришлось  признать, что  у  него  действительно
были подобные мысли, но он никогда не решился бы высказать их мне. Затем он заявил,
что всегда лишь искал любви окружающих, а особенно понимания, и что его позиция по
отношению  к  мужчинам  с  подчеркнуто  маскулинной  внешностью  объясняется
стремлением обрести надежную защиту. Он сказал, что не чувствует себя равным таким
мужчинам, а  во  взаимоотношениях  со  своим  другом  играет  фемининную  роль. Снова
материал  для  интерпретации  фемининного  переноса  был  налицо, но  его  поведение  в
целом  предостерегало  от  его  реализации. Ситуация  осложнилась. Из-за  элементов  его
сопротивления, которые  я  уже  понял, он  явно  отклонял  трансферентную  ненависть  к
брату  и  нарциссически-фемининную  позицию  по  отношению  к  превосходящим  его
людям. Мне  же  приходилось  быть  очень  осторожным, иначе  я  мог  спровоцировать
прекращение  анализа. Кроме  того, при  каждой  встрече  он  продолжал  жаловаться, что
анализ не затрагивает его, и т. д. И хотя мы встречались уже четыре недели, существовало
что-то ускользающее от моего понимания. Я чувствовал, что это — существенное и очень
активное характерное сопротивление.

*

 Дополнение 1945 года. Объяснения, данного здесь, недостаточно, хотя оно психологически точно. Сегодня

мы знаем, что подобные жалобы являются непосредственной экспрессией мышечного панциря. Пациент
жалуется на слабость аффекта, потому что блокирует плазменные течения и ощущения. Отклонение здесь
имеет прежде всего биологическую природу. Оргонная терапия снимает блокировку подвижности не
психологическими, а биологическими способами.

Я  заболел  и  не  работал  две  недели.  Пациент  прислал  мне  бутылку  бренди  в

качестве  тонизирующего.  Когда  мы  снова  встретились,  он  как  будто  был  рад.  Тем  не
менее он по-прежнему продолжал жаловаться и говорил, что его очень беспокоят мысли
о смерти, что он постоянно боится, что что-то случится с членами его семьи; и что пока я
болел, он все время думал, что я могу умереть. В тот день, когда эта мысль беспокоила
его особенно сильно, он послал мне бренди. В этот момент возникло сильное искушение
интерпретировать его вытесненное желание смерти. Материал для этого был совершенно
очевиден, но  я  чувствовал, что  такая интерпретация  будет  бесплодной, потому  что  она
отскочит  от  стены  его  жалоб  на  то,  что  «его  ничего  не  трогает  и  анализ  не  оказывает
никакого  воздействия». Тем  временем  прояснился  секрет  двойного  смысла  жалобы
«ничего  не  трогает  меня». Это  было  выражение  наиболее  глубокого  вытесненного
трансферентного  желания  анального  взаимодействия. Но  если  бы  я  указал  ему  на
гомосексуальный  импульс — который  проявился  достаточно  явно, — разве  это
прекратило бы протесты против анализа? Впервые выяснилось, в чем состоял смысл его
жалобы  на  бессмысленность  анализа.  Правда,  я  мог  показать  ему  необоснованность  его
жалоб:  не  было  помех  в  его  сновидении,  его  мысли  о  смерти  стали  острее,  с  ним
происходили и другие вещи. Но я знал по опыту, что это не изменило бы ситуацию. Чем
дальше, тем  больше  я  чувствовал  панцирь, расположенный  между  бессознательным
материалом и анализом, и вынужден был признать, что существование сопротивления не
позволяет никаким интерпретациям проникнуть в бессознательное. По этой причине я не
предпринимал  ничего, кроме  постоянного  подчеркивания  его  позиции, объясняя  ее  как
экспрессию неистовой защиты. Я говорил ему, что мысли о смерти в случае моей болезни
необязательно являются выражением любовной заботы.

В  течение  следующих  нескольких  недель  выяснилось, что  его  чувство

неполноценности  связано  с  фемининным  переносом, который  играл  соответствующую
роль в его поведении и жалобах. Итак, ситуация все еще не годилась для интерпретации.
Смысл  его  поведения  не  был  достаточно  ясен. Суммируя  важнейшие  аспекты  решения,
которое было найдено позже, я могу сказать следующее:

а) Он  хотел  от  меня  понимания  и  любви, так  же  как  и  от  всех  мужчин, которые

представлялись ему подчеркнуто мужественными. То, что он хотел любви и я разочаровал
его, было неоднократно безуспешно проинтерпретировано.

б) Он  определенно  занимал  позицию  злобы  и  ненависти  по  отношению  ко  мне,

перенесенную  с  его  отношений  к  брату. В  тот  момент  ее  нельзя  было  разъяснить,
поскольку интерпретация была бы отвергнута.

в) Он защищался от своего фемининного переноса. Эту защиту невозможно было

интерпретировать, не затронув подавляемую фе-мининность.

г) Из-за своей фемининности он чувствовал себя передо мной неполноценным. Его

бесконечные жалобы могли быть только выражением чувства неполноценности.

Теперь  я  интерпретировал  его  чувство  неполноценности  по  отношению  ко  мне.

Сначала это не приносило никаких результатов, но после того, как я последовательно, на
протяжении  нескольких  встреч, раскрывал  ему  смысл  его  поведения, он  позволил  себе
несколько высказываний, выражающих безграничную злобу, направленную не на меня, а
на других мужчин, рядом с которыми он тоже чувствовал себя неполноценным. Я вдруг
понял, что  его  повторяющаяся  жалоба  могла  иметь  только  один  смысл; «анализ  не
оказывает  на  меня  воздействия» означало «анализ  нехорош», то  есть «аналитик
неполноценен, он  импотент, он  не  в  состоянии  обнаружить  что-то  во  мне». Жалобы
отчасти  играли  роль  торжества  победы  над  аналитиком,  а  отчасти  —  роль  упрека.  Я
сказал  своему  пациенту,  что  я  думаю  по  поводу  его  жалоб.  Результат  меня  изумил.  Он
немедленно  привел  множество  примеров, которые показывали, что  он  всегда  действует
таким образом, когда кто-то старается повлиять на него. Он не терпит превосходства кого
бы  то  ни  было  и  всегда  старается  ниспровергнуть  его.  Он  всегда  противится  тому,  что
просит  его  сделать  превосходящий  его  человек. Затем  он  вспомнил  множество  случаев,
когда  он  ощущал  злость  по  отношению  к  учителям  и  старался  вести  себя  так, чтобы
унизить их.

Здесь  имела  место  подавленная  агрессия, наиболее  экстремальное  проявление

которой  представляло  собой  желание  смерти. Но  вскоре  сопротивление  появилось  в
прежней форме, опять начались прежние жалобы, прежние возвраты и прежнее молчание.
Но  теперь  я  знал, что  мое  открытие  произвело  на  него  сильное  впечатление, которое
укрепило  его  фемининную  позицию, что, конечно, спровоцировало  усиление  защиты от
идеи  женственности. Анализируя  сопротивление, я  снова  начал  с  чувства
неполноценности  по отношению  ко мне. Но теперь  мои  интерпретации  исходили  из  его
утверждения, что он не просто чувствует неполноценность, но по причине этого чувства
обнаруживает себя в женской роли, которая задевает его мужское самолюбие.

Хотя прежде пациент представлял аналитику ясный материал, связанный с тем, что

он  понимает  свою  фемининную  позицию  по  отношению  к  ярко  выраженным
маскулинным мужчинам, хотя он и пережил инсайт в связи с этим фактом, теперь он все
это отрицал. Снова возникла проблема. Почему он теперь отказывался от своих слов? Я
сказал ему, что он чувствует себя неполноценным по сравнению со мной, что он не хочет
принимать никаких объяснений от меня, даже если они обращают его к самому себе. Он
согласился с этим, после чего в  деталях начал рассказывать  о своих взаимотношениях с
другом.

Он действительно при половых сношениях часто выполнял женскую роль. Теперь я

мог  показать  ему, что  его  защитная  позиция  во  время  анализа  была  не  чем  иным, как
борьбой  против  того,  чтобы  сдаться,  а  это  на  его  бессознательном  уровне  было,  по-
видимому, связано  с  идеей  женственного  подчинения  аналитику. Это  разъяснение
задевало  его  гордость  и  служило  причиной  упорного  сопротивления  влиянию  анализа.
Однако  последовавшее  за  этим  сновидение  подтвердило  мою  гипотезу. Он  лежит  на
кровати вместе  с  аналитиком,  который целует  его.  Этот  сон  спровоцировал  новую  фазу
его  сопротивления  в  старой  форме  —  опять  последовали  жалобы,  что  анализ  его  не
трогает, что  он  ничего  не  чувствует, и  т. п. Я  вновь  интерпретировал  жалобы  как
обесценивание  анализа  и  защиту  против  того, чтобы  сдаться. Но  одновременно  я  начал
объяснять  ему  экономический  смысл  его  защиты. Я  сказал, что  из  того, что  он  так
подробно  говорил  о  своем  детстве  и  отрочестве, можно  сделать  вывод, что  он  оградил
себя  от  равнодушия  внешнего  мира, что  он  прикрылся  от  грубости  и  холодности  отца,
брата и учителей и это отчуждение казалось ему единственным спасением, несмотря на то
что это благополучие потребовало огромной жертвы.

Эта  интерпретация  показалась  ему  очень  правдоподобной, и  вскоре  он  вспомнил

свое  отношение  к  учителям. Он  всегда  чувствовал  их  холодность  и  отстраненность  по
отношению к нему (явная проекция его собственной позиции), и хотя он испытывал гамму
эмоций, когда они наказывали или бранили его, но тем не менее оставался безучастным,
индифферентным. Затем он сказал, что ему часто хочется, чтобы я был более суров с ним.
Тогда  это  желание мне показалось  неуместным. Только  значительно позже прояснилось,
что  ему  хотелось  видеть  меня  и  мои  прототипы (учителей) в  негативном  свете  своей
злобы. Несколько дней анализ проходил гладко, без сопротивления. Он вспомнил, что в
детстве у него был период приступов буйства и агрессивности. Параллельно он описывал
свои сновидения с сильной фемининной позицией, направленной на меня. Мне оставалось
только  заключить, что  воспоминание  об  агрессивности  мобилизовало  его  чувство  вины,
которое теперь выражалось в пассивно-фемининных сновидениях. Я не анализировал эти
сновидения  не  только  потому, что  они  не  имели  непосредственной  связи  с  актуальной
ситуацией переноса, но и потому, что, казалось, пациент не готов понять связь между его
агрессией  и  снами, выражающими  чувство  вины. Многие  аналитики  будут  возражать
против  такого  произвольного  отбора  материала. Опыт  показывает, однако, что
наибольший терапевтический эффект имеет место тогда, когда между ситуацией переноса
и  инфантильным  материалом  уже  установлена  непосредственная  связь. Я  только
высказываю предположение, что, судя по воспоминаниям этого пациента об агрессивном
инфантильном поведении, он не всегда был таким, каким предстал в настоящее время, а