Файл: Волков П.В. - Клиническая характерология.pdf

Феноменология

Бредовая драма

С некоторых пор для Светы в театре стало как-то не так. Люди изменились: собираются кучками

и  шепчутся. Шушуканья  были  всегда, но  сейчас  в  них  отмечается  что-то  необычное. Стала
догадываться: шепчутся-то ведь о ней! С чего бы это? Прикидываясь простачками, при встречах с ней
люди  делали  вид, будто  ничего  не  происходит. Когда  она  пыталась  спросить  их  напрямик, они
смотрели  на  нее  невинными  глазами, иронично  улыбаясь, как  бы  смакуя  ее  замешательство. Эта
издевка  над  ее  достоинством  становилась  невыносимой. Все  наворачивалось, как  снежный  ком. Вот
уже совсем незнакомые люди стали отпускать в ее адрес разные замечания. Ставило в тупик то, что в
гнусных перешептываниях упоминались события ее личной жизни, о которых мало кто и догадываться
мог. Неужели  подслушивают, подсматривают? Но  как? Стала  крепнуть  мысль, что  в  квартире
установлена аппаратура для слежки. При этом ей не дают никаких объяснений. Что за изощренная игра
такая? Обратила внимание, что ей часто встречается калека, чаще, чем, если бы это было случайностью.
Что  это?  Намек  на  то,  что  и  она  скоро  станет  калекой?  Непонятно.  А  тут  еще  эти  машины,  которые
загадочно следуют за ней, останавливаются радом, иногда чуть ли не сбивают с ног. Зачем они следят,
что  это  значит? В  решимости  все  выяснить  останавливает  загадочные  машины  и  прямо  спрашивает
шоферов: «Что  вам  от  меня  нужно?» И  никогда  не  получает  вразумительного  ответа. Нарастает
растерянность, а тут еще прохожие говорят: «Пора тебе в могилу». Все становится еще более мерзким
и запутанным. Днем и ночью в поисках ответа лихорадочно работает мозг. Пытается рассказать о своей
беде друзьям, близким. Но никто не хочет ее понять. Никто не хочет принимать участия в ее ситуации,
все предпочитают спокойную жизнь, оставляя ее один на один с бедой. Никто ей не верит. Муж зачем-
то вызывает психиатра. Последний затрагивает самую уязвимую струнку: обещает, что все загадочное
прояснится, если она ляжет в психбольницу. Муж и родственники уговаривают ее послушаться врача.
В конце концов, надеясь, что в больнице, как говорит психиатр, ей. все станет ясно, она по своей воле
госпитализируется. [Тут видна шизофреническая нецельность логики. Не считая себя больной, ложится
в  психбольницу  в  надежде  на  помощь психиатров. Человек  с цельной  логикой, который  считает, что
его социально притесняют, не стал бы ложиться в сумасшедший дом, даже если бы его уговаривали.]
Поначалу ее надежды оправдываются: врачи ее внимательно слушают, не спорят, даже как будто верят.
Но  вот  подробно  расспросив, перестают  обращать  на  нее  внимание, назначают  кучу  лекарств. От
лекарств  становится  еще  тяжелее, совсем  невыносимо. Чувства  деревенеют, она  начинает  плохо
соображать, какое-то  тягостное, мучительное  ощущение  появляется  в  душе. Жалуется  врачам, что от
лекарств  ей  стало хуже, а врачи  в  ответ  увеличивают дозу. Ей еще  хуже — врачи  снова  увеличивают
дозу. [Это  нередкая ситуация: больной плохо переносит лекарства, а психиатр считает, что причина в
маленькой  дозе. Подобные  больные  на  всю  жизнь  сохраняют  ненависть  к  лекарствам  и  больничным
психиатрам.] Ужасный  замкнутый  крут. Соседи  по  палате — настоящие  сумасшедшие, на  окнах
решетки, выходить  нельзя. Врачи  больше  ею  не  интересуются. Кажется, что  попала  в  какой-то
свинарник или концлагерь. Приходящие родственники спрашивают, не стало ли ей уже все понятней.
Но как и почему ей должно стать понятней?! Живет в тяжком лекарственном дурмане. В конце концов
ее выпускают.

Несчастная, униженная, но  не  сломленная  Света  решает  продолжать  поиски  и  борьбу. Однако

бороться в  одиночку с тайным  врагом — малоперспективно. Просит о выезде  в  Швейцарию. Там, на
свободном Западе, в случае продолжения преследований можно нанять независимого детектива, найти
преследователей  и  судиться. Западная  общественность  не  позволит  среди  бела  дня  у  всех  на  виду
издеваться над невиновным человеком. Забрезжила надежда — только бы уехать отсюда.

Света  ходит  по  инстанциям, пишет  письма  высоким  начальникам. Добивается, доказывает,

просит. И  вдруг  как  нож  в  спину — ее  снова  госпитализируют, уже  насильно. Трудно  передать
моральные мучения, которые ей приходится претерпевать в больнице. Ей там так плохо, что она даже
не  знает, что  хуже — преследования  или  госпитализации. Снова  унижения  и  лекарства. В
полубессознательном  состоянии  ее  выпускают. Она  остается  без  работы, так  как  ее  без  ее  согласия
переводят  на  инвалидность. Преследования  же  не  только  продолжаются, но  и  выходят  на  новый
уровень. Сплетни  о  ее  личной  жизни  начинаются  по  месту  жительства. Видимо, с  помощью
аппаратуры, спрятанной в квартире, наблюдают за каждым ее шагом. Какое же унижение, когда кто-то
подглядывает, как она идет в ванную! Не желая давать пищу для сплетен, садится в комнате на стул и

неподвижно сидит. Но разве это выход из положения?!

Унизить  человека — это  еще  не  все. У  Светы  появляется  предположение, что  пытаются

проникнуть  в  заповедную  зону — мир  ее  мыслей  и  чувств. Слышала, как  ученый  по  телевизору
говорил, что  возможно  управление  психикой  с  помощью  техники. Ученый  называл  это
«робототехникой». Возникает  страх — а  что, если  преследователи  воспользуются  этим. От  такой
мысли  становится  жутко. Ухудшается  работа  мышления. Мозг  навязчиво  вынужден  обдумывать
громоздкие философоподобные конструкции. Из-за пустяка приходится думать о сотворении мира. Это
утомляет. Появляются  насильственные  мысли. Иногда  кажется, что  настроение  меняется  как-то  само
по  себе, что  наводит  на  мысль  об  управлении  ее  душой. Однако  однозначной  убежденности, что  ее
психикой управляют, нет. [Развернутого, яркого синдрома Кандинского—Клерамбо у нее нет. Синдром
представлен рудиментарно.] Это, как и многое другое, у нее амбивалентно.

Наиболее тягостны насильственные мысли о восемнадцатилетней дочери Оле, о том, что и с ней

может произойти что-то плохое. Дело в том, что Оля — это единственная радость в рушащемся мире.
Понимая, что ее жизнь исковеркана, хочет всю себя отдать дочери. У Оли все хорошо, она делает все
большие  успехи  в  живописи. Забота  о  дочери  принимает  гротескный  характер. Отказывая  себе  во
многом, со  своей  инвалидной  пенсии  в 90 рублей  покупает  дочери  пальто  за 180. И  это  при  живом
отце, который  дочь  вполне  обеспечивает. Света  боготворит  дочь. Если  вдруг  Оля  простывает, то  у
Светы  тут  же  наступает  душевный  упадок. Дочь  живет  отдельно, и  в  черные  дни  депрессии  больная
держится  одной  мысли, что  в  воскресенье  к  ней  приедет  ее  умница  и  красавица  Оля. Когда  дочка
рядом, то  все  внимание  отдается  ей. На  душе  становится  проще, яснее. И  даже  о  преследованиях
меньше думается, и мозг работает лучше.

Вдруг  возникают  насильственные  мысли  о  том, что  с  дочерью  может  что-то  случиться. Эти

мысли  ложатся  на  самое  тревожное  опасение — а  что, если  и  правда  преследователи  испортят  Оле
жизнь. Ведь  они, наверное, догадываются  о  том, как  много  значит  для  нее  дочка, и  попытаются
нанести  удар  в  самое  больное  место. И  вот  однажды, напуганная  этими  мыслями, она  мечется  по
комнате, крутит  диск  телефона, пытаясь  дозвониться  дочери, а  трубку  никто  не  берет. Впадает  в
панику:  ну  вот,  значит,  и  дочь  впутали  в  это  дело.  При  этой  мысли  обдает  «холодный  жар».
Всполошенная, полоненная  страхом, не  разбирая  пути, бежит  за  помощью  в  милицию. Отчаянно
просит помощи, и в ответ на эти просьбы милиция отправляет ее в... сумасшедший дом!

После очередной пытки пребывания в больнице ее выпускают на свободу, но уже нет при этом

радости. Ибо  теперь  она  понимает  всю  степень  своего  бесправия  и  беспомощности. Организованная
травля  принимает  все  большие  масштабы. Ведь  даже  некоторые  статьи  в  газетах, радиопередачи,
используя двусмысленные выражения, несут читателям один смысл, а ей намекают на что-то связанное
с ней. Кому и зачем это нужно? Ясно, что хотят растоптать ее достоинство. Но кто? Порой думалось,
что  все  это  организовали  масоны, потом  думалось, что  евреи, потом  кто-то  другой. Одно
предположение  сменяется  другим  только  лишь  затем, чтобы  смениться  третьим. Всякое
предположение  кажется  одинаково  вероятным  и  невероятным. Запутавшись  в  догадках  и  сомнениях,
мысль  лишается  прямого  поступательного  движения. Одно  время  казалось, что  в  этом  калейдоскопе
событий есть и доброжелатели, быть может, весьма могущественные. Но и они действовали намеками.
В надеждах на доброжелателей больная доходила до явных фантазий, но поскольку все, творящееся с
ней, было так  необычно, то уже  ничто не  казалось  невозможным. Было время, надеялась на  Рейгана,
думала, что  за  ней  должен  прилететь  самолет  и  увезти  из  Союза. Однако  постепенно  отказалась  от
надежды  на  доброжелателей, так  как  выходило, что  они  тоже  действуют  одними  намеками. Новые
ребусы могут лишь окончательно ее доконать. Нет, доброжелатели, понимая это, не стали бы путать ее
в намеках. Их нет, это все те же мерзкие преследователи.

С родственниками — дело особое. Муж предал, всегда способствовал госпитализациям. Сестра

уклонялась от помощи, что, впрочем, делали и друзья. После раздумий созрел ответ: «Никто не хочет
лезть  на  чужие  баррикады». Родилось  ключевое, объясняющее  слово — «патология». По  убеждению
Светы, близкие  родственники  должны  были  бы  ей  помочь, не  засаживать  в  больницы, обратиться  к
правосудию,  как-то  поспособствовать  ее  выезду  за  границу.  От  этого  бы  и  они  выиграли.  Она могла
вызвать их в гости в Швейцарию, если бы все удачно получилось. Какой же резон, чтобы в одинокой
борьбе  она  дошла «до  ручки»? Ответ  только  один — никакого. В  этом-то  и  состоит «патология»:
смотреть, как  рядом  тонет  человек, и  не  протянуть  руки. Вероятно, в  основе  лежала  зависть  к  ее
былому успеху, «кошачьей  независимости», так как они сами, в силу рабского конформизма, не были
способны к личностной самостоятельности. Пусть же и она станет такой, как все, пусть не напоминает

им  об  их  рабстве. Лучше  всем  сидеть  в  болоте, равенство  уравниловки  и  пошлости — вот  логика
«патологии», пассивности  и  зависти. Это  логика «русской  извращенности», нашей  истории, логика
доносов  друг  на  друга. Сколько  Света  помнит себя, с отрочества ее тянуло к Европе. Любила  читать
европейскую  литературу  с  ее  атмосферой  уважения  к  отдельному  человеку, честным  и  спокойным
отношением к запретным темам (сексу, агрессии, политике, двойной морали). Любила дух европейских
книг, где  человек  идет  своим  путем, а  не  является  приложением  к  идеологии, где  нет  пресного
морализаторства  и  нудного  стремления  поучать. Европа  привлекала  богатством  традиций, изящным
аристократизмом  в  отличие  от  Америки, где  много  шума, яркой  мишуры, деловитости. Однако
психиатрическое клеймо закрыло дорогу в Европу, превратило ее в изгоя общества, обрекло на жизнь в
«русской патологии».

Света  старалась  уберечь  дочь  от  влияния  родственников, держала  ее  рядом  с  собой. Таким

образом, дочь  невольно  вовлекалась  в  детективный  сюжет  ее  преследований. Так, однажды  шли  в
метро. Вдруг один из прохожих сказал, что нужно идти на площадь. Пошли туда. Там оказалась какая-
то демонстрация. Зачем  они тут — совершенно неясно. Вдруг  другой  прохожий  говорит, что следует
идти  в  гостиницу, и  она, ничего  не  понимая, отправляется  с  дочерью  туда. Гостиница  жила  своей
жизнью, но неожиданно в окнах защелкали и замигали фотовспышки. Фотографируют их с дочерью?!
Наверное, это  западные  корреспонденты. Ждала, что  кто-нибудь  выйдет  и  что-либо  объяснит.
Напрасно ждала, как всегда, все окончилось «ребусом». Это все походило на игру в бильярд, где в роли
шара  она  сама. Какая-нибудь  фраза, обращенная  к  ней, запускает  ее, затем  другая  фраза  меняет  ее
движение. Она  мечется, как  бильярдный  шар, пока  не  попадет  в  лузу  очередного  ребуса — все, игра
закончена до очередной партии. Она хочет разгадать их мотивы и тогда с достоинством выйти из игры.
Пока же мечется. В результате этих детективных поисков на пару с дочерью не выдерживает отец. Он
пишет бумагу психиатрам с просьбой оградить дочь от матери. Свету снова насильно госпитализируют.
Из  больницы  она  выходит  опустошенная, но  с  прежними  мыслями, ненавистью  к преследователям и
презрением  к родственникам. Настроение черное. Появились  мысли  о самоубийстве, поняла, что еще
одну госпитализацию не перенесет.

Где бы она ни была, вокруг нее и с ней что-то происходит. При этом повседневная жизнь людей

идет  как  обычно.  Мир  стал  запутанным  для  нее,  но  для  других  людей  он  остался  прежним.  Беда
случилась  с  ней, а  не  с  миром. Чтобы  пройти  в  метро, нужно, как  обычно, опустить  пятачок, чтобы
заказать обед — посмотреть меню, чтобы купить товар — стоять в очереди. Мир в себе и для себя жил
прежней  жизнью, его  сущность  не  изменилась. Правда, порой  у  нее  возникали  разные «дикие»
предположения, но  серьезно  верилось  лишь  в  одно: какая-то  группа  людей, скорей  всего  не  очень
многочисленная, организовала  своеобразную  травлю. В  нее  вовлечены  ее  коллеги  по  работе  и
некоторые  посторонние  люди, распространяются  сплетни, за  ней  подсматривают, даже  каким-то
образом  временами  подключая  ко  всему  этому  телевизор  и  прессу. Причем  все  организовано  по
мафиозному принципу, то есть простые исполнители ничего не знают и не имеют прямого выхода на
центральную  группу. Кто  они, зачем  ее  травят — этого  в  точности  она  не  знала. Скорее  всего, это
связано  с  ее  разоблачительным  автобиографическим  романом, со  стилем  ее  жизни, который  колол
кому-то  глаза. Ее  жизнь  исковеркана, а  мещанские  лодки  других  людей  все  так  же  благополучно
плывут, лишь иногда безопасно качаясь на волнах мелких страстей.

Итак, ее  бредовый  мир  существовал  внутри  нормального  мира. Это  просматривалось  в  ее

тревоге  за  дочь: она  боялась, что с дочкой  что-то похожее лишь

может

случиться, значит, полагала,

что сейчас все идет обычным путем. В этом же обычном мире Света неплохо ориентировалась, порой
давая дочке и другим людям неплохие житейские советы.

Примечательно  отношение  Светы  к  тому, что  с  ней  произошло. Случившееся  не

воспринималось  как  нечто  ценное, оно  однозначно  трактовалось  как  инородное, вломившееся  в  ее
жизнь. Она интересовалась происходящим не потому, что ей интересны разные тайные группировки, а
просто потому, что это касалось ее благополучия,— это «вынужденный интерес». Света не могла, как
прежде, с интересом сесть за стол и писать о разных интеллектуальных проблемах, так как ей казалось,
что  это  будет  смешным, что  в  этом  в  первую  очередь  будет  видеться  беспомощность  интеллигента,
убегающего от жизненных трудностей в кабинет. Обидно быть пешкой, которую переставляют в какой-
то  подлой  игре. Да  и  в  душе  нет радостного вдохновения, а без  него садиться  за  пишущую машинку
бесполезно. Есть  и  страх  перед  творчеством: творить — значит  переживать. Страшно  взбудоражить
душу, поднять из глубин мысль, обострить чувствительность, усилить боль.

У  пациентки  отмечается  следующая  динамика  психотических  переживаний. Длительный

болезненный  предпсихотический  этап, достаточно  острое  и  яркое  начало  психоза, затем  явные
колебания  в  состоянии. Острые  периоды  сменяются  затишьями  ремиссий, когда  продуктивная
симптоматика уходит, но полной критики не наступает (все так же верит в реальность произошедшего,
боится, что  преследователи  снова  примутся  за  дело). В  этих  затишьях  отмечаются  неврозоподобные
проявления, особенно  беспокоят  приступы  безотчетной  тревоги  по  утрам. Обострения (они
происходили 1—3 раза  в  год) обычно  начинаются  так. Все  чаще  и  чаще  приходят  мысли  о
совершенном  над  ней  надругательстве. Одновременно  переживает  беспомощность, несчастность,
внутри  которых  все  сильнее  разгорается  обида, злость, желание  отомстить. Эта  смесь  чувства
неполноценности и рожденного из него агрессивного мщения весьма похожа на то, что Ницше /154/ и
вслед  за  ним Э. Кречмер /155/ называли рессентиментом. В клубке этих чувств больная теряет покой,
становится  нервозной, портится  настроение. Ненависть  к  обидчикам  нарастает, и  вместе  с  ней  страх
пред  ними. Затем  появляются  намеки, насильственные  мысли, снова  преследователи  начинают
шевелиться, обступает  галлюцинаторный  мир, и  она  опять  в  психозе. Таким  образом, мы  видим, что
Света как бы сама своим реактивным личностным переживанием «заводит» и «раскручивает» пружину
психоза.

Болезнь  наложила  свой  властный  отпечаток  на  личность  Светы, ее  темперамент,

направленность  интересов. Изменился  вектор  личностного развития. Все сильнее  проявляется  то, что
она называет «тихой надломленностью». Нет уже и следа прежнего безотчетного порыва доходить до
глубин своих душевных интуиций. Все больше преобладает защитное стремление жить простой ясной
жизнью. Сознательно  избегает  символического  искусства, к  которому  раньше  тянулась, ибо  всякий
символ несет недосказанность, усложняет, размывает восприятие. Отказалась ставить пьесу о русском
православии,  так  как  это  тоже  «горячая»  тема:  ведь  думать  о  Боге  —  значит  думать  о  дьяволе  тоже.
Стала  чрезвычайно  мнительной, почти  в  любой  неясности  ей  мерещится  что-то  страшное. Если
услышит  какое-то «туманное» высказывание  по  телевизору  или  от  людей, то  сразу «всякие  страхи  в
голову  лезут». Отказалась  от  телевизора, старается  приглушить  Свои  чувства  и  мысли. Жизнь
становится  тусклее, но  спокойней. Сторонится  лишних  контактов  с  людьми — так  тоже  спокойней.
Читает  лишь  хроники  старой  доброй  Англии  или  о  быте  русских  графинь. Все  это  уютное, далекое,
безопасное. От  сложного  к  простому, от  запредельного  к  здешнему, от  поисков  к  покою — такова
динамика ее душевной  жизни. [Нередко  при психозах динамика обратная: больной  в  своей душевной
направленности  становится  менее  реалистическим, появляется  склонность  к  метафизике, религии,
мистицизму. Однако  при  любом  варианте  динамики  отмечается  характерное  потускнение,
монотонизация душевной жизни.]

Проект бытия

Произошедшее  с  ней  Света  определила  краткой  формулой: «Мою  жизнь  сломали, впутав  в

невыносимую  ситуацию». При  этом  она  отмечает, что «ситуация» явилась  лишь  десятикратным
усилением ее сложившихся отношений с окружающими.

Уже  в  детстве  девочка  отличалась  своеобразием. Любимица  матери, баловница, прелестная, с

белокурыми, красиво  вьющимися  волосами, милая, но  с  характером. Много  читала, не  стремилась  в
веселый  и  бездумный  коллектив  сверстников. Еще  маленькая  жила  по  своим  принципам, требуя  их
признания  у  окружающих. Мальчишки  во  дворе  дразнили  ее: «Гадость, пакость, ненавижу». Именно
эти  слова  она  кричала  им  в  лицо, когда  они  обижали  беззащитных  животных. Всегда  была
остроранима, ненавидела  жестокость; ранило  не  только  близкое, но  и  далекое. При  этом  могла  быть
нечувствительной  к  чему-то, что  обычно  задевает  большинство. Домашним  хозяйством  занималась
сестра, Света  же  читала, мечтала. К  самостоятельной  жизни  оказалась  неподготовленной. С
обвинением в  голосе рассказывала мне, что мама не  научила  ее жить  в  этом  грубом мире. Убеждена,
что  жизнь «под  крылышком  у  мамы» и  явилась  истоком  всех  ее  неприятностей. Отмечает, что,
несмотря на домашнюю оранжерейность, в семье между людьми были невидимые границы, внешне не
броское, но  ощутимое  отчуждение. Все  жили  сами  по  себе. С  детства  чувствовала  свою
исключительность, особенность. Относилась  к  этой  исключительности  как  к  чему-то  само  собой
разумеющемуся, как к цвету своих волос, тембру голоса.

И вот она вышла из узкого семейного мирка в клокочущий большой мир. Хочется сказать свое

слово, занять  место  в  обществе  в  соответствии со своим «природным  аристократизмом». В душе  все
чаще  возникает  чувство неподатливости мира, некоего сопротивления  ее мечтам и желаниям. В мире
обнаруживается  что-то  бездушное, холодное. Мир  людей  оказывается  конъюнктурным, пошлым,

безразличным  к  ее  тонкости  и  богатству  самовыражения. Она  начинает  пристально  всматриваться  в
механизмы социального муравейника и постепенно открывает для себя следующее. Социальный успех
в  большинстве  случаев  зависит  от  особой  способности  делать  карьеру. Людей  с  такой  способностью
она называет удачниками, а себя причисляет к неудачникам. Неудачник вполне мог бы карабкаться по
общественной  лестнице  вверх, расталкивая  локтями  ползущих  рядом, но  не  делает  этого, так  как это
противоречит  его  природе. Неудачник  отличается  патологической  неспособностью  приспосабливать
свое «я» к чему-то выгодному, но антипатичному духовно. Удачник же как раз наоборот, обладает этим
наиважнейшим  для  жизни «талантом». Жизнеспособные  приспособленцы  добиваются  успеха, а  тот,
кто  ищет  истинное, должен  уступить  им  место. Постепенно  к  людям, достигшим  успеха, у  Светы
начинает  формироваться  воинственно  отрицательное  отношение: ведь  их  успех  стоит  на  костях
неудачников, людей истинных. Все глубже укрепляется основная мысль — поиск истины и карьеризм
несовместимы, а  наверх  ведет, как  правило, карьеризм. Более  всего  начинает  ценить  в  людях
бескомпромиссное  желание  искать  Высший  Смысл. Таким  людям  способна  многое  простить. Очень
хочет жить среди таких людей. Кажется, что в мире искусства можно их найти, так как «шофер имеет
право  быть  кем  угодно, а  художник  обязан  соответствовать  своему  искусству». Сблизившись  с
артистической  интеллигенцией, она  была  жестоко  разочарована. Оказалось, что  художник,
воспевающий своим искусством красоту, любовь, добро, в жизни проходит мимо и красоты, и любви, и
добра. Света  видела  в  искусстве  прямо-таки  священный  смысл, не  желая  понять, что  произведение
искусства  нередко  является  по  преимуществу  результатом  эстетического  движения  души, а
эстетическая  одаренность  автоматически  не  предполагает, что  этот  человек  не  может  быть  хамом,
злодеем  и  вообще  кем  угодно. Разочарование  рождает  раздражение. Неудачник  мало  способен  к
резиньяции, это  человек самолюбиво-несмиренный, он  умен, но  не очень мудр. С одной стороны, он
искренне стремится к Истине, а с другой — все ему колет глаза сытый удачник. Внутреннее отношение
Светы  к  удачнику  становится  все  агрессивней. Все  больше и  больше в  отношениях с людьми  дают о
себе  знать  спрятанные, но  готовые  к  нападению  клыки. Начинает  казаться, что  терпимость  следует
закону «Я терпим, потому что знаю — если я кусну, ты куснешь меня тоже и постараешься побольней».
Неудачник, по  мнению  Светы, не  хочет  быть «ни  волком, ни  овцой», он  хочет  быть «оленем»,
свободным, добрым. Однако удачники мешают ему в этом.

Проблема  в  том, что  неудачник  самим  фактом  своего  бытия  обостряет  в  удачнике  комплекс

неполноценности. Неудачник  своей  духовной  независимостью, внутренним  превосходством  колет
глаза  удачникам, заставляя  их  чувствовать, несмотря  на  внешний  успех, внутреннюю
несостоятельность. Тем более что неудачник испытывает к ним подсознательное презрение. И вот эти
толстокожие «люди-танки» ездят  по  жизням  ранимо-чутких  неудачников. Чтобы  не  ощущать
внутренней  несостоятельности, удачники  стараются  даже  создавать  препятствия  в  своих  делах  и,
преодолевая  их, меньше  думать  о  себе  и  казаться  значительней. Неудачник  при  встрече  с  этими
толстокожими  людьми, защищаясь, выпускает  иглы  холодной  самоуверенности, ироничного
остроумия, надевает  маску «человека  без  сантиментов». И  вот  уже  при  встрече  с  удачниками  Света
замечает, что «во  всех  них  есть  одинаковое — какое-то  беспокойство  в  глазах, знание  своей
неполноценности и готовая вспыхнуть в любой момент злоба».

Но вот ее жизнь делает резкий поворот: ей улыбается фортуна, и она много и успешно работает

в театре в качестве ассистента режиссера. «Было много меня», так скажет она об этом периоде. И уже
не  думалось  о  социальной  возне  и  несправедливости  жизни. Работа  и  еще  раз  работа, неуловимо
тонкий  аромат  свободы, который  одухотворял  процесс  создания  новой  постановки. Уверенность  в
себе, независимость, способности — всего было в избытке. И вдруг начинается «ситуация», появляется
калека, загадочные  машины  и  т. п. Больная  до  сих  пор  не  знает, кто  конкретно  ее  преследователи,
многое  неясно, но  все-таки  ей  кажется, что «ситуация» связана  с  ее  отношениями  с  удачниками.
Наверное,  им  стало  неприятно,  когда  она,  неудачник  по  духу,  вдруг  добилась  успехов  и  при  этом  не
утратила  своей  индивидуальности, свободы. Видя, что неудачник выбился в удачники, кто-то не смог
этого допустить  и  нанес ей  сокрушительный  удар. Таким  образом, ей  кажется, что «ситуация» — это
действия, смысл  которых  спрятан  в  проекте  отношений «удачники-неудачники», дальнейший
динамичный  розыгрыш  этого  проекта. [Эти  отношения  Света  подробно  описывает  в  своем  романе  с
автобиографическими элементами.]

Без сомнения, во взглядах Светы на социальный успех есть что-то неузнаваемое для многих. В

самих  размышлениях  бреда  нет. Но  ощутимое  бредоподобие  чувствуется  в  акцентированности схемы
«удачники-неудачники», которая  превратилась  в  главный  объяснительный  принцип; в  той  личной