Файл: Братусь Б.С. - Аномалии личности.pdf

которым  тот «руководствуется  при  построении  своей  теории,— это  метод
обобщения  личностных  качеств  выдающихся, творческих, прогрессивных
представителей человечества»

12

.

В  самом  обращении  к  выдающимся,  творческим  представителям

человечества  нет, разумеется, ничего  предосудительного: их  личности  вполне
заслуживают пристального внимания и исследования. Однако в этих совершенных
образцах, как  во  всяком  готовом  продукте, умирает  процесс, приведший  к  его
появлению, здесь  нам  указывают  на  вершину (esse Homo), оставляя  неизвестным
путь к ней,— путь, который и есть не что иное, как нормальное развитие личности.
Путь  этот — общий  для  людей, а  не  прерогатива  выдающихся. Последние  более
продвинуты, нежели остальные, но  составляют  с  этими  остальными  единую  цепь
движения. Концепции типа олпортовской, фактически разрывая эту цепь, часто не
в состоянии исходя из своих категорий, объяснить поведение обычных, «грешных»
людей, природу отклонений личности от нормального развития,— отклонений как
серьезных, так  и  достаточно  преходящих, временных. Совершенно  не  случайно
поэтому, когда надо описать аномалию, Олпорт приводит список патогенных, или,
как он их называет, «катаболических механизмов»

13

, который выглядит во многом

попросту заимствованным из теоретических представлений фрейдизма *.

Недаром  приходится  констатировать: теорией  Олпорта  многие  восхищаются,

но мало кто ею пользуется. О судьбе теории Фрейда в психологии можно было бы
сказать обратное: ее столь же охотно критикуют, сколь часто и используют. И сам
Олпорт, как мы видим пример тому.

17

 Таким образом, концепция Олпорта лишний раз утверждает дилемму, которая

весьма  характерна  для  представлений  психологов  о  норме: с  одной  стороны,
«растворение» здоровой 

личности 

в 

невротической, психопатической,

акцентуированной и  т. п., а с другой — абсолютизация  выдающейся, творческой,
самоактуализирующейся  личности  и  неспособность  объяснить  аномальное
развитие. В результате понятие нормы как бы повисает в воздухе, оно не связано со
всем  многообразием  реальной  психической  жизни. Задача  же  подлинной  теории
личности  состоит  в  объяснении  как  случаев  нормального  развития, ведущих  в
своей  перспективе  к  гармоническому  и  полному  раскрытию  личности, так  и
случаев аномалий этого развития. Для этого необходимо прежде всего выяснить и
обосновать, что  является  критерием  нормального  человеческого  развития, его
исходным мерилом.

Подходы, которые мы рассмотрели, не дают убедительного ответа, отсылая нас

либо  к  выраженной  патологии  (раз  не  болен,  то  здоров),  либо  к  статистике  (раз
«как  все», то  нормален), либо  к  адаптивным  свойствам (здоров, если  хорошо
приспособлен),  либо  к  требованиям  культуры  (нормален,  если  исполняешь  все  ее
предписания), либо  к  совершенным  образцам (здоровье  личности  как  атрибут
выдающихся, творческих представителей человечества) и т. д.

Не  спасают  дело  и  различные  вариации, объединения  в  разных  пропорциях

этих и других сходных с ними принципов. Например, известный польский ученый
Я. Щепаньский  предлагает  называть  нормальной  среднюю (в  статистическом
смысле) личность; личность адаптировавшуюся и ведущую себя в рамках установ-
ленных  социальных  критериев; целостную  личность, т. е. такую, все  основные
элементы которой функционируют в координации с другими

14

. Но если каждый из

представленных  трех  критериев (статистика, адаптация  и  целостность) оказался,
как мы видели, недостаточным для определения нормы развития личности, то где
гарантия, а  главное, убедительное  обоснование  того, что, взятые  вместе, они
раскроют содержание этого понятия?

Часто  критерием  нормы  психического  развития  полагают  оптимальные

условия этого развития. С таким пониманием можно было бы согласиться, если бы
оно  дополнялось  четким  представлением  о  том, что  конкретно-психологически
представляют собой эти оптимальные

18

условия,  сводимы  ли  они  все  к  тем  же  адаптивности,  статистике  и  пр.  или

имеют 

свою 

качественную, собственно 

человеческую 

специфику.

Малопродуктивными кажутся и попытки растворить понятие нормы психического
развития  во  множестве «норм», свойственных  человеку (от  норм  анатомического
строения тела и его частей до норм правовых отношений), поскольку на  деле они
пока  что  ведут  к  смешению  разных  уровней (биологических, социальных  и
психологических), аспектов человеческого бытия, к их взаимной подмене

15

.

В чем же причина того, что проблема психической нормы каждый раз как бы

выскальзывает из рук, незаметно покидая пределы психологии и обнаруживая себя
уже  в  других, непсихологических  областях — психопатологии, биологии,
статистике и т. п.?

Может  быть, стоит  предположить, что  мы  сталкиваемся  здесь  не  просто  с

частными ошибками, заблуждениями отдельных авторов, а с некоторой общей тен-

денцией, которую настала пора осмыслить и назвать. Тенденция эта состоит в том,
что авторы, стремясь, казалось бы, к изучению психологии, и только  психологии,
тем не менее с удивительным постоянством оказывались в других областях. «...Вся
история  психологии,— писал  Л. С. Выготский,—

борьба  за  психологию  в

психологии»

16

. Психологов  можно  с известным  основанием  разделить на тех, кто

упорно  ведет  эту  борьбу,  и  тех,  кто  смирился  с  той  или  иной  формой  редукцио-
низма *. Что  же  касается  критериев  нормального  развития (разумеется, самых
общих, принципиальных, а не частных), то  неудачи в  их поиске могут свидетель-
ствовать  либо  о  слабости, зыбкости  самой  психологии, ее  основных  понятий,
теорий  и  методов, ее  объяснительных  возможностей, либо  о  том, что  данный
предмет  действительно  находится  вне  поля  психологии. Мы  склоняемся  ко
второму  мнению, которое  никак  не  означает  отказа  от «борьбы  за  психологию  в
психологии». Речь  идет  о  том, чтобы  выявить  специфику  психологического
познания,  поскольку  психология  лишь  тогда  сможет  утвердить  свою  важную  и
незаменимую роль, когда найдет

* Примером последнего может служить даже такой корифей психологической

науки, как Жан Пиаже, который считал что у  психологии в конечном итоге лишь
два  объяснительных  пути — опора  на  биологию  или  опора  на  логику (либо,
добавлял  он, «на  социологию, хотя  последняя  сама  в  конце  концов  оказывается
перед той же аль-тернативой 17 )

19

 свою  специфику, когда  сумеет  твердо  почувствовать  границы  своих

возможностей и компетенции.

Это  обретение  себя  не  означает  также  изоляции  от  других  областей  знания:

чтобы  определить  свои  границы, их  надо  перейти, преодолеть, неизбежно
соприкоснувшись и даже углубившись в другую область, с территории которой во
всей самобытности и цельности предстанет нам своя *.

Нельзя  сказать, что  эти  выходы  за  свою  границу, стыковка  с  другими

областями  являются  чем-то  новым  в  психологии. За  сто  с  небольшим  лет  ее
существования  как  науки, на  стыке  с  другими  науками  образовались  и  успешно
развиваются  многие пограничные, дочерние ответвления: на  стыке с физиологией
— психофизиология, с  медициной — медицинская  психология, с  инженерией —
инженерная  психология  и  др. Однако, как  мы  видели, области, с  которыми
достаточно устойчиво связана психология и в союзе с которыми она образует ряд
пограничных  дисциплин, не  смогли  дать  убедительных  для  нее  критериев  нормы
психического  развития. Так, именно  из  биологии, в  частности  из  физиологии,
пришли  понятия  адаптивности  и  гомеостазиса, из  медицины — модели  здоровья
как  отсутствия  болезней  и  т. п. Следовательно, для  поисков  общих  критериев
нормы ** необходимо  найти  такую  сферу, относительно  которой  психология
предстанет  как  частная, нижележащая  по  уровню  область, обретающая  через  нее
смысл и назначение, а потому и критерий общей оценки того, чем она занимается.
Речь  в  данном  случае  идет  о  философии, о  философской  концепции  человека. За
проблемой психического «закономерно, необходимо встает другая, как исходная и
более  фундаментальная,— о  месте  уже  не  психического, не  сознания  только  как
такового во взаимосвязи явлений материального мира, а о месте человека в мире, в
жизни»,— писал С. Л. Рубинштейн

18

.

* Парадокс этот, впрочем, известен и в науке, и в житейской практике. Так, для

того  чтобы  лучше понять свой язык, надо изучить иностранный, а чтобы оценить
своеобразие  какого-либо  города  или  края,  надо  побывать  и  пожить  в  других
городах и краях.

** Специально, во избежание недоразумении, еще раз обратим внимание, что

сейчас  мы  говорим  именно  об  общих  критериях  и  принципах,  а  не  о  частных
психологических механизмах и критериях работы психического аппарата, которые,
разумеется, никакая иная, кроме психологии, область не сможет должным образом
понять и исследовать.

20

Насущную необходимость уяснения этой проблемы осознавали не только наши

ведущие отечественные психологи (А. Н. Леонтьев, С. Л. Рубинштейн и др.), для
которых  всегда  была  свойственна  высокая  философская  культура, не  только
ученые-марксисты других стран (Ж. Политцер, Л. Сэв, Т. Ярошевский и др.), но и
ученые иных ориентации, пытавшиеся противостоять позитивистским тенденциям
и  узкопрагматическому  подходу, столь  свойственному  современной  психологии.
Сошлемся, например, на  А. Маслоу, который  писал, что  психологи, прежде  чем
планировать  свои  исследования, формулировать  гипотезы  и  производить
эксперименты, должны  иметь  и  ясно  осознавать  определенную  философскую
концепцию человека

19

, или на П. Фресса, который подчеркивал, что никакая наука

о  человеке, и  психология  в  первую  очередь, не  может  абстрагироваться  от

общефилософского контекста, в который она включена

20
Почему  же, несмотря  на  подобные  призывы, переход  границы  психологии  в

сторону  философского  размышления  о  человеке  осуществляется  крайне
недостаточно и робко? В отечественной психологии можно назвать, пожалуй, лишь
одну по-настоящему развернутую и значительную по глубине попытку такого рода
— последнюю (посмертно опубликованную) книгу С. Л. Рубинштейна «Человек и
мир». Обстоятельство это во многом объяснимо самой историей взаимоотношения
философии  и  психологии. И  поскольку  нам  ниже  предстоит  перейти  названную
границу  и  предпринять  философско-психологическое  исследование  проблемы
нормы, краткое напоминание общего хода этой истории окажется не лишним.

Психология  как  область  познания, ориентированная  на  понимание

деятельности  души, существует  издревле. В  европейской  культуре  первое (из
дошедших  до  нас) систематическое  описание  психических  явлений  сделано
Аристотелем  в  его  трактате «О  душе». В  течение  всех  последующих  столетий,
вплоть до XIX в., психологические исследования рассматривались не как самостоя-
тельная область, а как составная  часть философии. Развитие XIX в., особенно его
второй  половины, шло  под  знаком  крепнущего  авторитета  естественнонаучного
знания, которое  все  более  дерзко, смело  наступало  на  метафизические  догмы
мышления. Чтобы  представить  атмосферу  той  эпохи, можно  привести  слова
швейцар-

21