Файл: Братусь Б.С. - Аномалии личности.pdf

 ского  ученого  и  общественного  деятеля  Августа  Фореля  из  его  доклада  на

съезде естествоиспытателей в 1894 г.:

«В  прежнее  время  начало  и  конец  большинства  научных  трудов  посвящали

богу. В настоящее же время почти всякий ученый стыдится даже произнести слово
«бог». Он старательно избегает всего, что имеет какое-либо отношение к вопросу о
боге... Наука... на  место  бога  поставила  себе  материалистические  кумиры  или
слова, представляющие  собой  отвлеченные  понятия (материя, сила, атом, закон
природы...)»

21

. Этот «дух времени» затрагивает и  философию, в  которой в  проти-

вовес  отвлеченным  мировоззренческим  проблемам  все  больший  вес  приобретают
сугубо позитивистские суждения, отвергавшие вслед за основателем подхода — О.
Контом метафизические размышления о причинах и сущности явлений и ставящие
своей задачей «чистое» описание и интерпретацию лишь опытных данных науки, и
прежде  всего  естествознания *. Однако  в  исследованиях  естествоиспытателей
накапливалось все больше фактов, которые нельзя было объяснить чисто физиоло-
гическими или физическими понятиями. Требовались собственно психологические
объяснения, но не в прежнем, спекулятивно-философском ключе, а в духе времени,
т. е. объяснения строгие, научные, объективные. Эти тенденции и привели наконец
к  рождению  психологии  как  науки, которая  была  отнята  естествоиспытателями  у
ослабевшей, утратившей связь с жизнью идеалистической философии.

Поэтому  нет  ничего  удивительного  в  том,  что  первыми  психологами  были

преимущественно  физиологи  или  физики (Фехнер, Гельмгольц, Сеченов  и  др.).
Именно им принадлежат первые психологические сочинения и опыты. Причем эта
зарождающаяся  психология  так  и  называлась — «физиологическая  психология»,
чем  лишний  раз  подчеркивалось  значение  физиологии  как  родового,
определяющего  понятия, в  свете  которого  психология  может  стать  позитивной,
научной. Круг  первых  проблем  экспериментальной  психологии — это  проблемы
элементарных ощущений, скорости реакции и т. п.,

* Только такой подход и мог удовлетворить большинство тогдашних ведущих

ученых. Л. Пастер  писал, например: «Дело  совершенно  не  в  религии, не  в
философии, не  в  какой-либо  иной  системе. Малосущественны  априорные
убеждения и воззрения. Все сводится только к фактам»

22

.

22

т. е. то, что могло измеряться, регистрироваться хроноскопами, кимографами и

прочей аппаратурой физиологических экспериментов того времени.

Поэтому, когда  говорят, что психология была отнята естествоиспытателями в

конце XIX в. из-под  опеки  философии, это  нуждается  в  уточнении. Была  отнята
только  та  часть  психологии, которая  непосредственно  смыкается  с  физиологией.
Общие  же, более  высокие  проблемы  психологии  оставались  по-прежнему
прерогативой  философии. Эту  раздвоенность  можно  наглядно  увидеть  и  в
мировоззрении  родоначальников  психологии. Например, Фехнер, которому
принадлежит  первый  труд  по  экспериментальной  психологии, определял
основанную  им  экспериментальную  психофизиологию  как «точную  теорию  об
отношениях  между  душой  и  телом  и  вообще  между  физическим  миром  и
психическим  миром». Вундт, с  именем  которого  связано  возникновение  первой  в
мире  психологической  лаборатории (1879), применял  экспериментальный  подход
лишь  к  решению  некоторых  элементарных  психологических  вопросов, твердо

считая, что  высшие  психические  процессы (мышление, воля  и  др.) недоступны
опытному  исследованию. В  анализе  последних  он  прямо  придерживался
идеалистических философских воззрений.

Дальнейшее  историческое  развитие  психологии  как  самостоятельной  науки

было  во  многом  связано  с  от-воевыванием  у  философии  вышележащих  уровней
психологического  знания: от  простых  ощущений  к  целостным  видам  восприятия,
от  механической  памяти  к  опосредствованной, от  элементарных  мыслительных
операций к сложным моделям  интеллекта и, наконец, от исследования отдельных
поведенческих актов к комплексным, системным проблемам личности. В этом дви-
жении  психология — в  своей  конкретной  методологии, способах  анализа  и
обработки  результатов — по-прежнему  стремилась  равняться  прежде  всего  на
естественные  науки, постоянно  видя  в  них  образец  объективности, научности.
Психология, заметил, например, немецкий  психолог  Курт  Левин, вообще  очень
медленно  выходила  в  своих  исследованиях  из  поля  элементарных  процессов  и
ощущений  к  изучению  аффекта, мотивации, воли  не  столько  из-за  слабости
экспериментально-технических  средств, сколько  из-за  того, что  нельзя  было
ожидать, что  один  и  тот  же  случай  повторится  вновь, а  следовательно,
представится возможность математа-

23

 ческой, статистической обработки  материала, столь принятой  в естественных

науках

23

.

И  тем  не  менее, несмотря  на  все  сложности, кризисы, периоды  застоя,

психология  поднялась, казалось  бы, nq самых  высоких  уровней  познания
внутренней  жизни  человека. Интенсивное  развитие  психологии  сделало
возможным  появление  смежных  областей  знания  на  стыках  с  другими  науками.
Однако,  на  что  уже  обращалось  внимание,  психология  охотно  шла  на  союз  по
преимуществу с естественными науками, тогда как союз с конкретными отраслями
философской науки (например, с этикой, которая в прежнем, «донаучном» сущест-
вовании психологии была  теснейшим образом  связана с любым психологическим
знанием) осуществлялся  крайне  редко, и  к  таким  попыткам  многие  психологи
относились  и  до  сих  пор  относятся  с  явным  предубеждением.  Между  тем,  по
нашему мнению, необходимо более тесное единение не только в плане разрабаты-
ваемой философией общей методологии всех наук, в том числе и психологии, но и
в плане решения многих вполне конкретных научно-исследовательских задач, одна
из  которых — определение  общих  критериев  нормы  психического  развития
человека.

2. ФИЛОСОФСКИЕ ОСНОВАНИЯ ПРОБЛЕМЫ

Поскольку речь идет не о чем ином, как о человеке, то в представлениях о его

«норме» мы должны исходить из понимания основной сущности человека, которая
и  делает  его  собственно  человеком, отличая, отграничивая  от  других  живых  и
обладающих  психикой  обитателей  планеты. В  наиболее  общей  форме  сущность
человека  выражена  К. Марксом  в  широко  известном  положении, согласно
которому «в  своей  действительности  она  есть  совокупность  всех  общественных
отношений»

24

. При  развертывании, конкретизации  этого  тезиса  необходимо

учитывать  несколько  важных  моментов. Во-первых, неоднократно  подчеркнутую
К. Марксом пагубность противопоставления человека, индивида, с одной стороны,
и общества, общественных отношений — с другой. «Прежде всего,— писал он,—
следует  избегать  того, чтобы  снова  противопоставлять «общество», как  аб-
стракцию, индивиду. Индивид

есть  общественное  существо.

  Поэтому  всякое

проявление его жизни — даже

24

если  оно  и  не  выступает  в  непосредственной  форме

коллективного,

совершаемого совместно с другими, проявления жизни,—

является

 проявлением и

утверждением

общественной  жизни»

25

.  Человек,  таким  образом,  находится  не

«вне», не «над», не «под», не «за», не «против» общества, он есть «общественное
существо», есть  всегда  образ  общества, более  того, в  пределе  своем, родовой
сущности — образ  Человечества (мы  оставляем  пока  вопрос о  том, каким  может
быть  этот  образ  в  каждом  конкретном  случае — искаженным  или  ясным,
частичным или полным) *.

Другой  момент,  который  следует  подчеркнуть,  может  показаться  чисто

внешним, терминологическим, хотя  на  самом  деле  он  имеет  принципиальное
значение  для  определения «норм» психического  развития  человека. В  рукописи
«Тезисы  о  Фейербахе» нет  слов «совокупность  всех», а  стоит  короткое
французское слово «ансамбль», имеющее иной смысловой оттенок. На этот момент

справедливо  обращают  внимание  современные  философы (Л. П. Буева, М. С.
Каган, А. Г. Мысливченко и др.), отмечая ненужность перевода этого слова, став-
шего  интернациональным. Действительно, если  сам  К. Маркс  использовал  для
тезисного, т. е. наиболее точного и краткого, выражения своих мыслей именно это,
иноязычное  для  него, пишущего  по-немецки, слово, то  нет  нужды  и  в  переводе
этого  слова  на  русский  язык» поскольку  оно  находится  в  равном  отношении  и  к
русскому, и  к  немецкому  языкам — в  отношении  ассимилированного, не
требующего перевода иностранного

* В конце прошлого века в России выходили две популярные серии биографий

выдающихся ученых и общественных деятелей разных времен и народов. Первая,
получившая наиболее широкую известность, выходила с 1890 г. в издательстве Ф.
Павленкова и называлась «Жизнь замечательных людей» (в 1935 г. серия была на
новой основе возобновлена А. М. Горьким). Другая подобная, но менее известная
серия  выходила  в  академическом  издании  Брокгауза  и  Ефрона  и  называлась
«Образы  человечества». Надо  признать, что  второе  название  куда  более  верно
определяет  место  и  роль  подобного  рода  биографий  в  нравственном  воспитании.
Восприятие  должно  фиксироваться  не  на  самой  по  себе  особости  и
замечательности описываемых лиц (что подспудно, по контрасту рождает мысли о
нашей  собственной  обыкновенности, «незамечательности», незамечен-ности  на
фоне других, а следовательно, об исторической периферий-ности, отделенности от
судьбы  замеченных  и  замечательных), а  на  том, чго  описываемые  лица  сумели
наиболее полно и ярко воплотить, явить собой образ Человечества, тот же самый
образ, полномочными (другое  дело — далеко  не  всегда  достойными)
представителями которого являемся и все мы.

25

 слова, широко  вошедшего  в  культурный  обиход. Не  стоило, быть  может,

говорить об этом подробно, если  бы слово «ансамбль» в  этом основополагающем
тезисе  было  переведено  в  адекватном  смысловом  ключе. Между  тем  слово
«совокупность» далеко 

не 

синоним 

слова «ансамбль». Смысловым

синонимическим рядом здесь являются скорее «слаженность», «соподчинешюсть»,
«содружество», «организованное единство» и т. п.* Мы часто, например, слышим
слово «ансамбль» в  отношении  музыкальных  коллективов, объединенных  общей
задачей исполнения музыки и достигающих выполнения этой задачи слаженными,
соподчиненными, взаимодополняющими, взаимооттеняющими друг  друга усилия-
ми, подчиненными некоему единому замыслу. Чем более выражены эти свойства,
тем в большей степени группа музыкантов представляет собой единый, сыгранный
ансамбль. Если  же  названные  свойства  находятся  в  зачаточном  состоянии  или
отсутствуют вовсе, то перед нами не ансамбль, а лишь совокупность всех находя-
щихся  на  сцене  музыкантов. Можно, таким  образом, сказать, что «совокупность
всех» — это нижняя смысловая граница «ансамбля» или, напротив, его начальная
отправная точка, но никак не отражение сути понятия.

Эта  терминологическая  неточность  привела  к  целому  ряду  смысловых

смещений не только в философском плане **, но и в конкретно-психологическом.
Последнее  выразилось  прежде  всего  в  том, что, несмотря  на  столь  частое
цитирование  Марксова  тезиса  о  сущности  человека  как  совокупности  всех
общественных  отношений, это  положение  не  удалось  убедительно  связать  с  кон-
кретным  представлением  о  психике, и  прежде  всего  о  высшем  отражательном  и
интегративном ее уровне — личности. Основная трудность состояла в том, что ни-
какой  конкретный  человек  не  мог, разумеется, претендовать  на  воплощение  всей
совокупности обществен-

* Вот как определяет слово «ансамбль» словарь иностранных слов: «взаимная

согласованность, органическая  взаимосвязь, стройное  единство  частей,
образующих какое-либо целое».

** Так, А. Г. Мысливченко  считает, что  слово «ансамбль» более  точно, чем

слово «совокупность», отражает  взаимодействие, диалектику  сущностных  сил
человека  и  социальной  культуры

26

.

Л.

  П.  Буева  подчеркивает,  что  термин

«ансамбль» более  адекватно отражает  мысль К. Маркса, подразумевая  системный
подход, наличие  определенных  пропорций  между  различными  аспектами
человеческого бытия  и т. д.

26

ных отношений, и уже по этому чисто арифметическому признаку конкретный

человек  непроходимой  полосой  отделялся  от  своей  родовой  сущности.  «Могу  ли
я,— спрашивал, например, И. С. Кон,— не погрешив против истины, назвать себя
совокупностью  всех  общественных  отношений, когда  сфера  моей (и  вашей, и
любого  конкретного  индивида) деятельности  заведомо  включает  лишь
незначительную  часть  этих  отношений?»

28

  Понятно, что  при  такой  постановке

вопроса ответ  может  быть только отрицательным, а родовая сущность  человека в
конечном  счете — отделенной  от  жизнедеятельности  конкретного, живого,
«грешного» человека. Достигнуть же приближения к этой сущности можно только
путем  увеличения  числа  реализуемых  личностью  отношений, т. е. опять  же
арифметическим путем: