Файл: Russkie_etnokulturnaya_identichnost.pdf

110

И.С. Слепцова

сапоги [=валенки] подшивал муж-то. И вот эти голенища-то взял 

себе подшил, не все [ей] положил. Вот она [=подруга] говорит: 

“Айда у окошка кричать: Отдай мои голенища! Жулики! Отдай мои 

голенища!” Ну, ума-то ну нисколько, что, дети. Подошли, постучали 

в окошко: “Отдай мои голенища!” – в два голоса. “Отдай мои го-

ленища!” Она кралась, кралась эта бабушка, хотела хворостиной. 

“Отдай мои голенища! Видим, шлык надеваешь!” И горохом опять 

посыпали! Бегали, бегали, потом сам встал этот, мужик. “Тут я, – 

говорит, – сяду караулить, как подойдут, а ты там на улице будешь”. 

Спрятались. Мы доходим только, а у него голос-то грубый: “Идут”. 

Я говорю: “Полный назад!” Они выглядывают, а мы не подошли 

еще: тры-ты-ты-ты! [=убежали]. Нам смешно» [с. Утесовка Сур.].

дразнение в контексте групповой идентичности. 

Роль драз-

нения  при  формировании  групповой  идентичности  особенно  ярко 

проявляется в использовании этого механизма при взаимодействии 

разных половозрастных групп. Дело в том, что дразнение, как пра-

вило, направлено на тех, кто идентифицируется как более слабый и 

уязвимый соперник. Однако, например, при индивидуальном общении 

детей или подростков с взрослыми или при противостоянии индивида 

с группой использование инструмента дразнения может быть небез-

опасным. В то же время очень распространены случаи, когда дети 

или подростки в составе группы могут дразнить и задирать старшего 

и заведомо более сильного человека, что отражает стремление под-

ростков к независимости. Поэтому нередко такого рода акции связаны 

с намеренным нарушением запретов. «Тут вот одна старуха такая 

серьезная,  не  велела  мимо  их  двора  [ходить],  чтобы  песни  пели. 

“Мальчишек, ребятишек моих разбудите, у нас шесть человек. Ребят 

моих разбудите!” А они, ребята-то, подростки: по четыре, по шесть 

лет. А мы, значит: “Айдате!” Я сговорю всех: “Айдате песни петь”. 

Как только доходим, запоем, песню запеваем. Какую же мы? “Ой, 

цветет калина”. Громко, все хором: “Ой, цветет!” Она с хворостиной 

за нами! Бабушка выбежит в шлыке, юбка дуется! “Ах, вы сукнищи! 

Всех ребят на дыбы подняли!” – “Ну а что мы? Чай, не у вас в избе 

поем, идем по улице поем”. Бежим, бежим все в проулок туда. Там 

завод вот был раньше у нас, сломали, там конюшни. Она бежит как 

быстро с хворостиной. Мы – ну ума нисколь еще не было – в конюшню 

заперлись да приперлись вот так вот. Не подумали, что она нас на 

цепь наложит и будем всю ночь. Она хлыстнула по двери и убежала. 

Ушла. Нас опять смех берет. Ну что? Опять...» [с. Утесовка Сур.].

  Во  время  танцев  в  клубе  младшим  обычно  не  разрешалось 

111

Дразнение

принимать в них участие, так как они еще были плохими танцо-

рами. Но иногда им все же удавалось потоптаться в центре круга, 

который  образовывала  взрослая  молодежь.  При  этом  младшие, 

естественно,  мешали:  толкали  танцующих,  наступали  на  ноги, 

за что их выгоняли из клуба совсем. В отместку они устраивали 

разные мелкие пакости, пели дразнилки, сбивали ритм танца. «Я 

рано, с пятого класса танцевать-то стала, нас девки выталкивают, 

танцевать не давали. Ну, что это? Мы танцуем, не мешаем, мы в 

кругу будем. Танцуем, значит, где отлетим на них, они ругаются, 

старые уже, пожилые [=взрослые]. Они нас выталкивают: “Идите-

ка, то встали на ногу нам, то сшибаете. Идите-ка вон, вон у двора 

идите”. А мы, значит, это:

Мои глазки, как салазки,

Только не катаются,

Стары девки, как собаки,

Только не кусаются.

Вслед да хором! И пойдем. А там и парни-то с ними взрослые, 

заржут. Мы еще что-нибудь про них споем» [с. Утесовка Сур.]. 

Девочки, которых старшие не пускали танцевать, нарочно сби-

вали их с ритма, отбивая ногой такт другого танца. Например, во 

время вальса – польку. «Они танцуют, а мы “польку-бабочку” будем, 

ногой-то: тры-ты-ты, тры-ты-ты! [=топает]. Они возьмут да толкнут 

нас. Нас за девок не считали, мы еще что?» [с. Утесовка Сур.].

Провокация и желание испытать свои силы в противостоянии с 

взрослым присутствуют во многих действиях, предпринимаемых с 

целью дразнения. Например, одним из распространенных способов 

было изготовление «стукалки». Это укрепленный на оконной раме 

при помощи гвоздика маленький предмет (камушек, картофелина 

или гайка), к которому привязывали длинную нитку. Отойдя на не-

которое расстояние, начинали подергивать за нитку, чем вызывали 

легкое постукивание в окно, заставляя хозяев выходить во двор. 

«Ходили в окошко все стучали. Вот нитку привяжешь вот с гаечкой. 

А сам в кустах сидишь. Ну, он выбежит или с запиркой [=палкой] 

или с чем – бегает ищет. Он выбежит, да кричит там: “Ох, я вас 

найду, я вас убью!” А это было интересно. Ну, не то, что это для 

зла делали. Который выйдет, нитку оторвет и все, и не бегает, не 

кричит ничего. А этот, который не догадается оторвать нитку, они 

постукивают все, постукивают, а он думает, того гляди, окошко разо-

бьется. Но не разобьется окошко. А он ищет, хочет найти кого-то и 

112

И.С. Слепцова

поймать. Ну, молодежь ведь старику не поддастся, все уж убежит» 

[с. Алейкино Сур.].

Если  адресат  акции  поддавался  на  провокацию  и  реагировал 

ожидаемым образом (ругался, раздражался, бросался в погоню), 

то это приводило только к изобретению новых способов дразнения. 

«Ну, баловники были! Меня отец-то ругал, ну я... Детство, непоседы 

были. Вот все, так любила я баловаться. Говорю, бабушка за нами 

с хворостиной бегала. “Давайте [ей] копешку с дровами свалим!” 

– “Раз, два, – я командую, – три! Взяли! Ух!” Она: ты-ры-ры-ры-ры 

– рассыпалась. И опять [мы] как горох посыпались, посыпались. А 

ей Костя Муллов – там у нее это муж-то был – он говорит: “А они 

тебя будут теперь дразнить. Раз ты за ними бегаешь с хворостиной, 

им смех. Они как горох, ты догонишь что ли их?” – “Убью догоню, 

убью!” – ругает бежит. А мы какие еще? – дети. Опять убежали» 

[с. Утесовка Сур.].

Управление поведением другого человека, особенно старшего, 

позволяло подростку почувствовать себя более взрослым. Именно 

это обстоятельство делало дразнение столь притягательным для 

детей. Поэтому дразнили преимущественно тех, «который шутки 

не принимает. Ну, вроде [позлить], да. Который засмеется и все, 

и нет ничто. А который психанет, над ним сильнее» [с. Алейкино 

Сур.]. Инициатор акции получал при этом явное моральное пре-

имущество, демонстрируя беспомощность соперника, его неумение 

дать достойный ответ. Поэтому в данных случаях дразнение можно 

рассматривать и как средство самоутверждения. 

возрастная  специфика  подростковых  и  молодежных 

форм дразнения.

 Если у детей и подростков дразнение практико-

валось, прежде всего, с целью порицания и наказания за проступки, 

а также для самоутверждения, то у молодежи спектр функций этих 

действий  значительно  расширялся.  В  отличие  от  детских  форм 

дразнения,  которые  в  основном  сосредоточены  на  определении 

внутригрупповых статусов и свободном соревновании вокруг них, что 

определяет семантику взаимодействий такого рода, подростковые и 

юношеские формы дразнения в большей степени сосредоточены на 

групповых и территориальных различиях, а также уделяют гораздо 

больше  внимания  сексуально-эротической  сфере  в  контексте  со-

стязания гендерных групп и любовного заигрывания.

В молодежном коллективе дразнение также оставалось инстру-

ментом  социального  давления  и  управления  поведением.  Однако 

в  отличие  от  детей  и  подростков,  у  которых  основным  способом 

113

Дразнение

дразнения было все же использование готовых фольклорных форм, 

у молодежи оно чаще носило характер импровизации. Широко было 

распространено складывание по конкретному поводу корильных (на-

смешливо-осуждающих) частушек. Например, драчливого парня, из-за 

выходок которого часто расстраивались гулянья, укоряли отсутствием 

хорошей одежды, что снижало престиж молодого человека. «Леня 

Щелочков у нас был предводителем вот этих драк. Ну и на него тоже 

обижались: “Ну, ты что не даешь погулять!” Вот обязательно драка. 

И  сочинили  вроде  обидчивую  частушку.  “Как  у  Лени  Щелочкова 

пиджачка нет никакого”. А он злится. Ну, тогда ведь что? Фуфайки, 

телогрейки. Старую телогрейку какую-нибудь...» [пос. Сурское Сур.].

Дразнение в молодежных компаниях нередко практиковалось с 

целью утверждения превосходства над другими группами и демон-

страции групповой солидарности. Это происходило, как правило, во 

время контактов между различными сообществами на праздничных 

гуляньях, охватывающих несколько сел, перед началом кулачных боев 

и драк, на посиделках и т.д. При этом формы дразнения могли быть 

как импровизированными, возникавшими спонтанно, так и ритуали-

зованными, в которых использовались готовые фольклорные тексты. 

Прежде  всего,  это  относится  к  исполнению  корильных  частушек, 

частушек-супостаток и т.п. (

Слепцова

 2012а, б). Участие в группо-

вых акциях позволяло индивиду идентифицироваться с ее лидером 

и благодаря этому осваивать нормы и ценности данного коллектива. 

В смешанной компании, включавшей в себя парней и девушек, 

дразнение часто было способом привлечь к себе внимание, заигры-

ванием,  выражением  симпатии.  Конфликтные  типы  коммуникации 

были таковыми только внешне, на самом деле являясь особой фор-

мой  ухаживания.  «Мы,  например,  вот  идем,  мы  девчонками  были, 

здесь [в с. Утесовка] парней у нас мало, и клуб закрытый. “Айдате 

в лебедевский клуб!” Там открытый, а у нас заваленный [зерном]. А 

эти, наши-то, сердятся. “А, вы туда!” Я, чай, век не забуду. Мы по-

моложе были, а две девчонки постарше, и вот у ней там кавалер в 

Лебедевке был. “Айдате в лебедевский клуб на танцы!” Мы танцевать 

все любили. Пошли с ней. У нее там кавалер, [пошел] ее провожать. 

Мы идем и поем:

В Утесовке бугры-кочки,

Здесь девчонки, как цветочки,

В Лебедевке бугры-ямы,

Там девчонки обезьяны.

114

И.С. Слепцова

Идем поем. Потом:

Как утесовски ребята

Из себя культуру гнут,

Из бадьи воды напьются,

Будто пьяные идут.
Как утесовски ребята

Надели калоши,

Мимо девок ходят боком,

Думают, хороши.

А они злятся. А потом:

Я утесовску дорожку

Порошком запорошу,

Лебедевских любить буду,

Утесовским досажу.

Они бить нас. “А, вы в Лебедевку! Сволочи!” А потом:

Как утесовски ребята

Надели подштанники,

Мимо девок ходят боком,

Думают, начальники.

Все какие-то на смех над ними» [с. Утесовка Сур.]. 

дразнение как инструмент поддержания этнокультурной 

идентичности.

  Этнокультурную  идентичность  можно  рассма-

тривать  как  разновидность  групповой.  Однако  она  имеет  свою 

специфику  и  формы  проявления  в  различных  этнокультурных 

ареалах. Внутри гомогенных этнокультурных зон, как указывал еще 

Д.К. Зеленин (

Зеленин

 1994а, б), особое значение приобретают 

различные  языковые,  диалектные,  профессиональные  различия 

между представителями одного и того же этноса, проживающими 

на данной территории. В регионе позднего русского заселения, к 

которому относится и Ульяновское Присурье, сталкивались раз-

личные локальные группы русских, обладающие специфическими 

культурными  комплексами  (

Слепцова

  2012г).  Смешение  культур 

приводило к подчеркиванию различий, к противопоставлению сво-

ей группы чужой, что активизировало их самоопределение. Таким 

образом, обособление и идентификация являлись двумя сторонами 

единого процесса, в результате которого складывались отдельные 

территориальные сообщества, имеющие свои названия. Специфи-

ческая черта подобных наименований – эмоционально-оценочная