ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 18.10.2020
Просмотров: 3136
Скачиваний: 7
180
С.С. Крюкова
ской женской преступности, в сравнении с городской, было преоб-
ладание детоубийств и отравлений – 65% всех отравлений в конце
XIX в. были совершены женщинами и лишь 35% мужчинами (
Трайнин
1909: 18). Кроме того, сельская преступность характеризовалась
обилием «телесных повреждений», источником и провокатором
которых зачастую служило пьянство.
В рассмотренную выше статистику А. Трайнина попали основ-
ные виды уголовных преступлений (религиозные, против порядка
управления, подделка монет, детоубийства, убийства, телесные по-
вреждения, разбой и грабеж, против общественной нравственности,
кражи, конокрадство, самоуправство, мошенничество, служебные
преступления), находившиеся в ведении окружной и мировой
юстиции. Мелкие гражданские и уголовные дела рассматривались
волостными судами. Общей статистики по этим делам не велось, по-
этому о характере проступков, столкновений и споров можно судить
лишь по фрагментарно сохранившимся архивным материалам. Так,
Т.В. Шатковская, проанализировав деятельность волостных судов в
семи волостях (в 1870-1877 гг. и в 1891-1896 гг.), пришла к выводу
о незначительном числе крестьянских исков. Однако, к сожалению,
эти данные вне сопоставления с количеством населения волостей и
числом обращений крестьян в другие инстанции не дают оснований
утверждать «значительность» или «незначительность» волостной
статистики. Согласно подсчетам исследовательницы, относящим-
ся к содержательной стороне судебных тяжб, от 50 до 70% дел
возбуждались в связи и оскорблениями или земельными спорами
(
Шатковская
2000: 206-207). Более развернутую картину работы
волостного суда представил Л.И. Земцов, обработавший сведения
по восьми волостям Данковского и Раненбургского уездов Рязанской
губернии (2497 дел) с 1861 по 1876 г. Он, напротив, указывает на
весьма значительное в указанный период, растущее из года в год
количество дел, рассматривавшихся волостными судами, но также
не сопоставляет их со статистикой других судебных учреждений и
численным составом населения волостей (
Земцов
2007: 192). В этой
связи более точной представляется информация Н.М. Астырева,
служившего волостным писарем в 1881-1884 гг., и писавшего, что за
эти три года через суд прошло около 600 дел при наличии в волости
1800 крестьян-домохозяев (
Астырев
1896: 262). Дореволюционный
исследователь крестьянского правосудия В.В. Тенишев, опираясь на
подсчеты корреспондента из волости Тихвинского у., где сутяжниче-
ство было «развито весьма сильно», подсчитал, что ежегодно здесь
181
Крестьянское правосудие в лицах
в судебных делах участвовало приблизительно 10,7% населения
волости (
Тенишев
2003: 160). Разумеется, на основании подобной
отрывочной информации делать вывод о столь же активной деятель-
ности волостных судов в других уездах и губерниях представляется
слишком смелым.
Если обратиться к сути возбуждавшихся тяжб, то в большинстве
учтенных Л.И. Земцовым 1489 гражданских дел (25,3%) речь шла о
денежных и имущественных займах и долгах (
Земцов
2007: 206-207).
К категории гражданских относились и споры о земле (12,7%); о не-
выполнении обязательств в отношениях найма (14,2%); о семейном
имуществе (14,0%); об имущественных вопросах с односельцами
(7,3%); по поводу нарушения прав собственности – потравы и по-
рубки (7,9%); о возмещении убытков (5,2%); о денежных вопросах
в связи с куплей, продажей и обменом (2,4%); в связи с отказом
от свадьбы после помолвки (2,1%) и другие – о ратнических кви-
танциях, о неявке в суд и т.д. (8,9%). Среди 1008 уголовных дел
наибольшую долю составили побои, избиения и драки (41%); затем
по убывающей следовали оскорбления словом, клевета, ложный до-
нос, угрозы (20,6%); кражи, разбой, грабеж в крестьянской среде
(17,3%); кражи у лиц иных сословий (8,3%); хулиганство (4,9%);
самоуправство (3,5%); неповиновение власти (2,5%); мошенниче-
ство, присвоение (1,9%) (
Земцов
2007: 219).
Сведения, собранные Л.И. Земцовым, подтверждают архивные
материалы по Троице-Лесуновской волости Ряжского у. Рязанской
губ. Обработка совокупности дел в Троице-Лесуновском волостном
суде за 1869-1872 гг. (74 дела), показала, что наибольший процент
от общего числа гражданских споров (51 дело) составили тяжбы о
долгах и займах (33,3%), на втором месте стояли споры о семейном
имуществе (27,5%), на третьем – имущественные тяжбы с посторон-
ними (17,6%). Среди уголовных (21 дело) самая распространенная
категория дел относилась к конфликтам, связанным с драками и
побоями (71,4%), далее шли дела, возбужденные в связи с кражами
(19%) (Подсчитано по: ГАРО. Ф. 446. Оп. 1. Д. 1. Л. 1-84).
Как видим, численное превосходство рассматривавшихся в во-
лостных судах уголовных дел, инициированных в результате драк,
нанесения увечий и оскорблений, несколько отличалось от стати-
стики, полученной в результате обработки данных общих судов.
Вторым по распространенности преступлением в деревне, согласно
информации из волостных судов, было воровство. В общих судах
оно занимало первое место. Однако несмотря на незначительное
182
С.С. Крюкова
расхождение, эти данные позволяют говорить о характерных для
деревни преступлениях.
Как уже отмечалось, помимо волостного суда в деревенской по-
вседневности имели место различные формы разбирательств, не
носившие характера институционального (т.е. не располагавшие
специально отведенным для этого помещением, оснащенным в со-
ответствии с предусмотренными специальными наказами и инструк-
циями атрибутами суда; без обязательного ведения определенной
документации; установленного законом и регламентированного
порядка заседания и т.д.). Дореволюционные правоведы, иссле-
довавшие механизмы правовых традиций крестьян, наблюдали и
выделяли несколько видов такого сельского самоуправления: са-
мосуд, семейный суд, суд стариков и соседей, третейский суд, суд
сельского старосты и сельского схода, суд волостного старшины и
волостного схода (
Якушкин
1: XV;
Тенишев
2003: 155). Положением о
крестьянах (1861 г.) некоторые из них были легитимированы. В част-
ности, утверждалось личное право сельского старосты совмещать
административные функции с судебными: ст. 64 разрешала ему «за
маловажные проступки, совершенные лицами, ему подведомствен-
ными, подвергать виновных: назначению на общественные работы
до двух дней, или денежному, в пользу мирских сумм, взысканию
до одного рубля, или аресту, не долее двух дней» (Реформы Алек-
сандра II 1998: 38-142).
Аналогичные полномочия были даны и волостному старшине:
согласно ст. 86 «за маловажные полицейские поступки» он мог «под-
вергать виновных взысканиям в тех размерах, как сие предоставлено
сельскому старосте». В ст. 99 и 100 разрешалось прибегать к помощи
третейского суда, хотя его функции, состав и полномочия подробно
не расписывались. Также были признаны законными и суды, дей-
ствовавшие прежде в соответствии с местными обычаями. Видимо,
таким способом было предпринято узаконение вышеперечисленных
разнообразных форм неофициальной судебной практики, имевшей
место в русской деревне.
Учета подобной крестьянской судебной практики вообще не
велось, поэтому о каких-либо статистических показателях разби-
рательств, а также коллективного портрета их участников рассуж-
дать не приходится. Имеются данные, позволяющие лишь отчасти
воссоздать причины, мотивы, суть, способы урегулирования этих
конфликтов, отношение к ним сельской общественности, а также
выявить наиболее/наименее типичные для крестьянской повсед-
183
Крестьянское правосудие в лицах
невности столкновения. То, что крестьяне не любили обращаться
в официальные судебные инстанции, косвенно свидетельствует о
предпочтении ими досудебных и внесудебных выяснений отношений
путем добровольного «полюбовного» примирения или же «само-
судного» насильственного решения проблемных ситуаций.
Обычно-правовое регулирование взаимоотношений в русской
деревне распространялось на все виды бытовавших коммуникаций,
в том числе конфликтных. Существенная доля их приходилась на
решавшиеся повседневно и представлявшие первоочередное для
крестьянина значение вопросы земельно-хозяйственные и иму-
щественные. Что касается уголовных правонарушений, то здесь
компетенция обычного права была ограничена законодательством,
поэтому самосудные расправы крестьян преследовались и нередко
становились предметом разбирательств в волостных и общих судах.
Подобные столкновения обычно-правовой самосудной традиции с
официально-правовым вмешательством не способствовали ее раз-
витию.
«человек некий беззаконник»: антропология преступного/
греховного в русской деревне
«Человек некий беззаконник». Изречение это, сопровождающее
икону Богоматери «Нечаянная радость», лежало в основе религи-
озного мировоззрения крестьян и являлось одним из основопола-
гающих принципов в их оценке природы человека и его (право)
отношений с окружающим миром. Религиозное убеждение в том,
что человек по природе греховен («один Бог без греха», «не может
человек безгрешным быть в свой век», «от запада до востока нет
человека без порока» и др. (
Иллюстров
2010: 18)), предопределяло
их суждения о преступном, преступлении и преступнике. В этой
связи выражение «от тюрьмы да от сумы никогда не отрекайся»
было логическим продолжением этих взглядов и предполагало от-
сутствие каких-либо девиантных черт, якобы присущих преступнику
с рождения (
Иллюстров
2010: 21). Причинами преступления могли
стать и бедственное положение двора, толкавшее крестьянина на
кражу, и предрасположенность к преступному в силу происхожде-
ния и воспитания (это касалось и семей, где кражи и разбой были
ремеслом), и случайное или фатальное стечение обстоятельств
– «грех попутал» (РКЖБН 6: 256). Крестьяне понимали, что из-за
каких-то внешних обстоятельств любой из них может оказаться
жертвой, а именно как жертву воспринимали преступника. Пре-
184
С.С. Крюкова
ступление в их представлении было несчастьем: «народ жалеет
убийц, особенно мирских. Говорят: «Над ним беда случилась». И
говорят так не об убитом, а об убийце» (АРГО. Ф. 12. Оп. 1. Д. 14.
Л. 77). Об убитых же, как правило, хорошо не говорили, полагая,
что «все это по-видимому нужные убийства. Убитые все – шатущий
народ, или воры, или вообще непутевые» (АРГО. Ф. 12. Оп. 1. Д.
14. Л. 78). По сообщению из Нижегородской губ., крестьянское
общество часто индифферентно относилось к убийству. Если была
возможность замять дело, старались «деньгами примириться, чтобы
не заводить большого суда». В источниках есть указания на то, что
«задаривание за убийство» особенно было распространено на Ура-
ле: «за молчание платят родственникам 50 коп. – 25 руб.» (АРГО.
Ф. 12. Оп. 1. Д. 14. Л. 62-63). В некоторых уездах во искупление
вины было принято просить прощения на коленях перед телом
убитой жены (АРГО. Ф. 12. Оп. 1. Д. 14. Л. 67. Орловский, Вятский,
Малоархангельский уезды).
Понятие преступления смешивалось и порой соединялось в созна-
нии крестьян с религиозным понятием греха. Четкого разграничения
между ними не было. В разных местностях по-разному идентифи-
цировали те или иные проступки, относя их то к преступным, то к
греховным. Более того, крестьянской среде были известны «грехи»,
не имевшие ни церковно-канонического, ни законодательного про-
исхождения, а являвшиеся плодом сугубо народного воображения.
Например, греховным считалось женщине спать на животе; свистеть
или держать собаку в избе; молиться, широко расставив ноги; прясть
в пятницу и пр. (
Шатковская
2000: 74). Нарушение некоторых право-
славных запретов (работа в православные праздники или погрешно-
сти в соблюдении поста) осуждалось и даже наказывалось. Вместе с
тем, не все проступки и преступления с точки зрения официального
права признавались крестьянами как таковые. В частности, кражу
казенного леса, преследовавшуюся по закону, крестьяне считали
позволительной: «Воровство леса из чужой…дачи не только не при-
знается за кражу, но считается еще удальством, если удается ловко
сделать в ночное время похищение» (АРГО. Р. 42. Оп. 1. Д. 48. Л.
137. Тульская губ.). Различные виды запрещенного властью самосуда
(даже убийство) также были допустимыми в глазах крестьян, ибо
олицетворяли справедливость. Иерархия преступления и наказания
в законодательстве как и православная доктрина греховного в цер-
ковно-канонической трактовке не вполне соответствовали взглядам
крестьян на степень тяжести того или иного правонарушения.