Файл: Russkie_etnokulturnaya_identichnost.pdf

190

С.С. Крюкова

(в  волостные  и  окружные  суды).  Как  правило,  рассмотрение  ис-

ков  снох  в  волостной  юстиции  заканчивалось  наказанием  самой 

пострадавшей стороны. Так, Сараевский волостной суд Рязанской 

губ., разбиравший дело в связи с обвинением крестьянкой свекра «в 

принуждении к прелюбодеянию», приговорил истицу к 4-дневному 

аресту «за клевету» (ГАРО. Ф. 545. Оп. 1. Д. 3. Л. 34). Окружная 

юстиция в таких ситуациях опиралась на законодательство и была 

строже: обвиняемому выносили приговор о тюремном заключении 

(от года и шести месяцев) и лишении всех прав состояния (ГАРО. 

Ф. 640. Оп. 3. Д.8; оп. 25. Д. 32). 

Ссоры между родителями и взрослыми неотделенными детьми 

возникали, главным образом, в связи с неповиновением последних, 

нарушением  ими  установленных  традиций,  неуважением  мнения 

старшего  поколения.  В  частности,  источником  одного  из  таких 

конфликтов стало нарушение сыном пищевых запретов Великого 

поста. В мае 1894 г. Рязанский окружной суд приговорил Василия 

Вуколова к году тюремного заключения за то, что тот «схватил отца 

за бороду, вырвал часть бороды… во время Великого поста, когда 

он (сын – 

К.С.

) хотел варить яйца, а мать не давала ему, то Василий 

Вуколов ударил ее… бил по шее… схватил нож, грозил убить им отца 

и мать» (ГАРО. Ф. 640. Оп. 28. Д. 9. Л. 5).

Власть  в  неразделенной  семье  принадлежала  домохозяину-

большаку, однако, по мере развития отхожих промыслов во второй 

половине  XIX  в.  крестьянская  семья  стала  испытывать  влияние 

более  свободных  нравов,  наблюдаемых  «на  стороне»,  в  городе. 

Взрослые сыновья, стремившиеся к разделу и не получавшие на то 

согласия отца, неизбежно задавались вопросом о справедливости 

сложившегося порядка. Накапливавшееся недовольство и протест 

молодого поколения находили разный выход, в том числе в форме 

писем-просьб о законодательном пересмотре существующих норм. 

В одном из крестьянских писем начала XX в. предлагалось «поста-

новить статью в законе, чтобы отец не обижал родных детей свое-

вольно и своебылинно по его усмотрению кому дать больше, кому 

меньше… Прежний закон опирался на родителей – как отец хочет, 

так и творил» (Неизвестная Россия. XX век. 2: 183). 

Как показывает судебная практика, за исключением организован-

ных самосудов и мотивированных семейных разбирательств, драки 

между крестьянами в основном завязывались спонтанно и не имели 

характера целенаправленно умышленных действий. Драки, вызван-

ные нелицеприятным замечанием или непонравившееся действием, 

191

Крестьянское правосудие в лицах

происходили чаще всего в состоянии алкогольного опьянения. Так, 

протокол Курского окружного суда сообщает детали одного из по-

добных столкновений: «7 июня 1871 г. Екатерина Зачепа была в 

кабаке с мужем своим Василием, братом Иваном и крестьянином 

Коноплею, где пили водку. Оттуда они все вместе отправились в дом 

Василия Зачепы, где между ним и Иваном Резниковым произошла 

ссора, а потом драка… Пришедши в дом Зачепы, хозяева зажгли 

свечку, поставили на стол хлеб-соль…, выпили по две рюмки водки. 

Василий взял книжку, начал читать что-то Божественное, Иван тут 

сказал, что он не так читает, вырвал из его рук книжку, потом они 

взяли друг друга за чубы и повалились наземь…» (ГАКО. Ф. 32. Оп. 

1. Д. 655. Л. 13). От нанесенных в общей драке побоев Екатерина 

Зачепа скончалась. Избивший ее Иван Резников был признан «по 

суду оправданным» (ГАКО. Ф. 32. Оп. 1. Д. 655. Л. 51). 

Многочисленные иски крестьян в волостные суды, связанные с 

«обидами» и «бесчестьем» в виде побоев или оскорблений, закан-

чивались либо примирением, либо назначением наказания штрафом 

или розгами. Если же пострадавшей стороной оказывалось долж-

ностное лицо (волостной старшина, сельский староста, сотский или 

волостной судья), то дело чаще попадало в ведомство окружной 

юстиции.  Обидными  для  крестьян  были  различные  оскорбления 

словом,  причем  среди  «скверноматерных»  ругательных  эпитетов 

особенно обидными считались намекавшие на порочные наклонности 

адресата: вор, разбойник, грабитель, обироха, шарлатан, бабник, 

мошенник,  острожник,  овчатник,  коровятник,  лошевод,  а  также 

обжора,  пьяница,  колдун  или  колдунья,  сволочь,  киляк,  снохач, 

смутьян, душегуб, подлец, живорез и пр. (

Земцов 

2007: 222; ГАРО. 

Ф. 640. Оп. 25. Д. 11. Л. 16; оп. 51. Д. 493. Л. 2; д. 496. Л. 2; ГАТО. 

Ф. 68. Оп. 1. Д. 166. Л. 2). Подчеркивание дурных наклонностей было 

чревато испорченной репутацией, которую крестьяне стремились 

восстановить даже в судебном порядке. 

Бесчестьем  считались  также  выражения  и  действия,  намекав-

шие в символической форме на распущенность девушки/женщины: 

выбивание окон, вывешивание на общее обозрение поневы с вы-

резанным клоком или «драной собаки» (на воротах), выдергивание 

лука  на  огороде  или  порча  капусты  (

Пушкарева

  2009:  120-134; 

АРГО. Ф. 12. Оп. 1. Д. 13. Л. 12, 17, 28). Наиболее часто встречается 

указание на пачкание ворот дегтем. В некоторых селах действовал 

своеобразный институт защиты чести девушки, когда устраивался 

«публичный осмотр». Обществом избирались три женщины для осви-

192

С.С. Крюкова

детельствования оклеветанной, после чего результат объявляли на 

сходе. Затем староста приказывал десятскому, чтобы тот прошел по 

дворам и объявил в каждом доме, что «такая-то девушка оказалась 

чистой» (АРЭМ. Ф. 7. Оп. 1. Д. 915. Л. 12). Во второй половине XIX в., 

наряду с обычно-правовой традицией, для восстановления доброго 

имени подключали и волостных судей. Так, например, Сараевский 

волостной суд (Сапожковский у. Рязанская губ.) 14 октября 1873 г. 

взыскал с девицы Екатерины Пантелеевой штраф (3 руб. серебром) 

за то, что «по неизвестной причине» вместе с Марфой Васильевой 

они вымазали ворота крестьянину Михаилу Старкову (ГАРО. Ф. 545. 

Оп. 1. Д. 3. Л. 36-37). Активность крестьян в подаче исков с жало-

бами «на бесчестье» объяснялась по-разному: одни указывали на 

их прагматическое стремление таким способом получить с обидчика 

денежную компенсацию, другие подчеркивали нравственный аспект 

– восстановление оскорбленного достоинства. В этой связи немало-

важным представляется не столько мотив возбуждения дела, сколько 

сам факт инициирования подобных судебных процессов, что говорит 

о развитии в деревне институциональной правовой практики. 

Посрамление  («страмота»)  было  одной  из  распространенных 

самосудных традиций крестьян (АРГО. Ф. 12. Оп. 1. Д. 6. Л. 59). 

Коллективные деревенские судилища сопровождались различны-

ми обрядовыми действиями, имевшими символический подтекст, 

изначальный смысл которого уже был утрачен: водили по селу в 

нелепом или обнаженном виде, запрягали в телегу или надевали 

хомут, иногда обмазывали в дегте и обваливали в перьях, сопро-

вождали пинками, плевками и громким шумом (битьем в заслонки, 

ведра,  колокольчики),  вешали  украденные  вещи  обвиняемому 

на шею и пр. (

Якушкин

 2: XXXII-XXXIV). Стыд перед публичным 

осмеянием  был  настолько  велик,  что  порой  доводил  его  потен-

циальную жертву до самоубийства. Так, в Рязанских губернских 

ведомостях за 1867 г. сообщалось о крестьянке, решившейся на 

самоубийство во избежание унизительной экзекуции. Менее впе-

чатлительные крестьяне пытались бороться с самосудом вполне 

легальным способом – путем обращения в официальные институты 

правосудия. В качестве примера приведу рассматривавшееся в Во-

ейковском волостном суде 3 октября 1874 г. (Рязанская губ.) дело 

о краже 1 пуда 10 фунтов ветчины у крестьянина с. Богословки, 

совершенной перед Успенским заговением (накануне 15 августа) 

крестьянкой того же села Анной Васильевой. В ходе разбиратель-

ства последняя «просила суд за срамоту ее... – за ведение ее по 

193

Крестьянское правосудие в лицах

улице с повешенною на нее ветчиною и били в ведро, поступить 

по закону» (

Земцов

 2002: 321).

Крестьянская  традиция  выработала  и  другие  специфические 

формы самостоятельного разрешения конфликта и наказания ви-

новного. В частности, одним из способов примирения сторон был 

напой. Подобно тому, как магарыч (распитие вина, выставленного 

одним из участников) сопровождал любые договорные отношения 

в деревне (куплю-продажу, найм и пр.), напой также представлял 

собой  своего  рода  договор  о  добровольном  прекращении  спора 

мировым соглашением. Обидчик по согласованию с миром в лице 

сельского старосты и схода домохозяев обязывался в знак своей 

вины выставить специально оговоренное количество вина, которое 

затем и выпивалось совместно. Иногда напой сопровождался «об-

диранием» («обиранием»), когда у виновного забирали на продажу 

имущество и на вырученные деньги покупали вино: «на сельском 

правеже сдерут и продадут на водку. В казаках Оренбургской губ. 

зовут “довасы”, а в Яранском у. Вятской губ. – прибыль, в Уфимской 

губ. – могарычом, на Дону – напой. Всегда есть и покупщики вещей» 

(АРГО. Ф. 12. Оп. 1. Д. 15. Л. 46). К простейшим формам досудебного 

решения спора относились также жребий и божба.

Строгость наказания в крестьянской среде зависела не только 

от разновидности и тяжести преступления, но и от личности пре-

ступника, его репутации, пола и возраста. Индивидуальный подход 

к каждому судимому (принцип «глядя по человеку») и конкретной 

ситуации задавал границы наказания. Например, по некоторым све-

дениям, стариков освобождали от физического наказания, если они 

были замешаны в краже (АРГО. Ф. 12. Оп. 1. Д. 6. Л. 45). Вместе с 

тем, по другой информации, если в Великий пост «кто запоет песню, 

лупят и стариков и 5 руб. штрафу, об этом тяжком преступлении 

читали даже в правлении» (Липецкий у.) (АРГО. Ф. 12. Оп. 1. Д. 2. 

Л. 171). Не имели права без разрешения отца-домохозяина пороть 

на сходе сыновей до 20 лет, а с разрешения и по требованию отца 

– с 10 лет. За одно и то же нарушение наказывали в зависимости 

от статуса: «за прелюбодеяние мужика пускают в одной рубашке, 

а одежу его пропьют; с бабой расправляется сам муж; но девушек 

никогда не наказывают, даже когда они заведомо гуляют, даже если 

родит» (Тульская губ.) (АРГО. Ф. 12. Оп. 1. Д. 13.Л. 28) По сведениям 

из Тульской губ., за воровство или за непочтение родителей (све-

кра) женщину здесь секли розгами, девушку же «обнаготить» было 

нельзя – «позорно», поэтому последних розгами не били (АРГО. Ф. 

194

С.С. Крюкова

12. Оп. 1. Д. 3. Л. 3). Запрещено было сечь женщин в период ме-

сячных очищений. В случае беременности наказание откладывали 

на послеродовой период (АРГО. Ф. 12. Оп. 1. Д. 4. Л. 59). 

В архивных материалах судебных разбирательств сохранились 

свидетельства, указывающие на бытование и действенность не-

которых ограничений, связанных с наказанием женщин. Напри-

мер, 13 октября 1871 г. Рязанский окружной суд разбирал дело 

крестьянина Евстигнея Яковлева и его сына Никиты по жалобе на 

волостного старшину Ефима Сафронова Жокова в том, что стар-

шина «на десятой неделе после святой в 1870 г. на сходке жену 

последнего Федосью Дементьеву во время бывшего у нее месяч-

ного очищения наказал розгами» (ГАРО. Ф. 640. Оп. 5. Д. 2. Л. 

70). Поводом для этой жестокой расправы послужил уход Федосьи 

к ее бывшему помещику от мужа, регулярно избивавшего ее на 

протяжении 14 лет замужества. Из показаний пострадавшей: «в 

понедельник пришел за мной муж мой и борился и крестился, что 

бить меня не будет и будет жить со мною мирно. Я опять согласи-

лась идти к нему… пошла домой уже к вечеру; но придя домой, я не 

нашла дома моего мужа – он ушел к старшине и дома не ночевал. 

На другой день… я поехала на поле пахать… Муж мой пришел за 

мною в поле и звал меня на сход, муж был выпимши… на сходе 

старшина пьяный сказал: “ты нас знать не хочешь, ходишь искать 

защиты у господ”». Приказав «дать ей полторасто розог» («ста-

рики сказали, что она не вынесет, дать ей 25 розог»), старшина 

«заставил двух баб держать меня… я легла, одна баба легла мне 

на голову, а другая на ноги, старшина велел Платону Максимову 

поднять мне подол, он было стал поднимать, но увидавши у меня 

на рубашке месячное очищение, оставил и сказал “нельзя”, стар-

шина сказал “что такое за беда” и сам поднял мне подол, и меня 

по голому телу секли розгами муж мой и по приказанию старшины 

крестьянин Платон Максимов дали мне 25 розог». Пренебрежение 

общественным  запретом  стоило  волостному  старшине  лишения 

должности и заключения в тюрьму на 8 месяцев. 

Запретно-разрешительные предписания пронизывали все сфе-

ры жизнедеятельности деревни, закладывая нормативную основу 

правоотношений.  Рассмотрение  многочисленных  поведенческих 

императивов,  сопровождавших  имущественные,  земельные  и  до-

говорные отношения, представляет собой отдельную большую тему 

и выходит за рамки настоящей работы. Границы между «нельзя» и 

«можно» устанавливались каждым селом по поводу всех возможных