ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 18.10.2020
Просмотров: 3112
Скачиваний: 7
270
И.М. Денисова
(
Криничная
2011: 22, 29, 31, 33). По многим материалам восточнос-
лавянской культуры прослеживается
тенденция срастания образов
женского божества и дерева
(
Денисова
2003а). Она проявляется
иногда и в заговорах в «цепочке» образов, подобной сказочной:
«На синем море дуп, в этом дубу сидит старушка старая старая…
на синем море есть ящик, в этом ящике есть утка, в этой утке есть
яйцо…» (Отреченное 2002: 552).
В одной из северных сказок герой встречает сидящую на ели
бабу (которая оказалась матерью убитого им змея, как порой и
Баба Яга, которая также иногда рисуется сидящей на дереве) – с
помощью
бросания прутьев
эта баба могла превращать людей и
животных в «серы-каменья», а потом тем же способом
оживлять
их – ср. из другой сказки: из ветки, брошенной в печь, возникает
девочка (Карн. №№ 133, 32). Близкой, хотя и не явно выраженной,
семантикой обладает и дерево, растущее у дома различных женских
персонажей (которые, кстати, проявляют черты значительного
сходства между собой – советчицей в лесной избушке может быть
не только Яга или старушка, но и девушка; живая и мертвая или
«целющая» вода может храниться как у царевны, царь-девицы, так
и у Бабы Яги, ведьмы и пр. – Аф. №№ 171-175; Слав. ск.: 37). На
«прекрасное дерево» Елены Премудрой прилетает герой в виде
птички (в его преображениях можно уловить следы реинкарнаци-
онных представлений), а на дерево у дома «ягой-бабы», змеихи и
т.п. влезает, спасаясь от нее, мальчик, которого затем снимают и
уносят домой гуси-лебеди (вар. – делают ему крылышки из своих
перьев) (Аф. №№ 236; 108-112; Слав. ск.: 254-255)
7
. Образ типа
Бабы Яги детально анализировал еще А.А. Потебня, настаивая на
его развитии из положительного прототипа с важнейшей функцией:
«
Яга посылает души на свет
и принимает их оттуда»; ее владения
(избушка, подземелье) – «обитель душ бессмертных» и «
источник
всякого земного изобилия
» (
Потебня
2007: 192, 249; курсив мой -
И.Д.
). По русским сказкам в избушке Яги ребенок играет золотым
яблочком (Аф. № 113), а по южнорусской – она хранит возвра-
щающие здоровье «вишни-черешни» и «на мiдном току молотить,
москалiв робить» (русский вариант – на том свете в подземелье
ее ткачихи ткут для нее войско (
Потебня
2007: 287); отметим, что
близкий мотив встречается и с образом царь-девицы). Яблоко в
руке у ребенка, утащенного Ягой, – несомненный символ возрож-
дения (см. обобщение материалов по возрождающей символике
яблока –
Мадлевская
2002: 94-103).
271
Мифологемы восточнославянской сказки
Представления о
мифическом Древе
с душами бывших/будущих
людей на нем – либо в виде птиц, цветов, плодов и даже листьев,
либо питающихся его плодами – были когда-то очень широко рас-
пространены, и в настоящее время хорошо известны. Этот образ
зримо отразился, в частности, в русских загадках с образом дерева
и птицы, где просматривается и идея
круговорота душ
(примеры см.
ниже в разделе о птице). «Перевоплощение душ, возвращение их
на землю связано с мировым деревом» в представлениях восточ-
ных славян – считала Н.Н. Велецкая (
Велецкая
1978: 38). В Европе
были известны «сказания о том, что люди берут своих младенцев
из-под деревьев», и в то же время – «о пребывании в деревьях душ
умерших» (
Зеленин
1937: 73, 74). О троицких березках известны
поверья, в том числе в современной Новгородской области, что
на них слетаются души «родителей»; в то же время считалось,
что «домами» для душ некрещеных младенцев являются деревья
(Новг. №№ 316, 340). У южных славян отмечено поверье о том,
что
умершие младенцы на том свете сидят на дереве, с листьев
которого капает молоко
(
Толстая
2004: 286) – ср. верования одной
из субэтнических групп грузин: в раю молочное озеро с деревом и
душами детей на нем; нганасан: души детей в виде птичек на пути
в страну мертвых встречают сочное дерево и сосут это дерево-мать
(
Гагулашвили
1984: 214-215;
Грачева
1976: 62). А в рассказе о
посвящении нганасанского шамана на острове подземного озера
он видит дерево со множеством людей на вершине, и дух этого
дерева говорит: «Я есмь дерево, делающее всех людей способными
к жизни» (
Анисимов
1959: 49). У восточных славян известны об-
ряды хождения «до дуба» с просьбой о детях (
Кабакова
2002: 91,
204), а в одной сказке женщина (после повреждения пальца при
резке капусты) просит ребенка у сосны – родилась дочка, мать же,
умершая вскоре, превратилась в вербу (Брянск.: 14-15). В основе
женско-девичьей троицко-семицкой обрядности с деревцем, как
показавает ее анализ, лежали тоже, вероятно, подобные ожида-
ния участниц и всего социума (
Денисова
1995: 106-185). У тюрков
Сибири (шорцев) сохранился близкий весенний обряд, однако его
участниками были уже мужчины – они украшали старую березу
ленточками, залезая на нее и обращаясь к ней с просьбой даровать
им зародышей «кут» будущих детей (Традиционное 1989: 34).
Имея в виду круг подобных верований и обрядов, когда-то явно
очень распространенных, хотелось бы обратить внимание на до-
вольно разнообразно представленный в сказках
мотив подъема на
272
И.М. Денисова
дерево
8
: например, человек поднимается на какое-либо дерево в
лесу, на дороге (чаще дуб, около него может быть и источник), чтобы
переночевать; но ночью под деревом собираются либо разбойники,
либо некие старички или даже – нечистая сила, и он подслушивает
их разговор; благодаря полученным знаниям, герой затем добывает
в жены царевну, либо иные блага (Аф. №№ 115, 121-123, 343, 345 –
мотив в типах по АА и СУС №№ 613, 676, 1653 и др.). Показателен
сюжет, где герой
приплывает к острову и залезает на дуб
– оттуда
он слышит разговор чертей, в результате чего ему удается спасти
царевну и жениться на ней (Аф. № 218). Данный сказочный мотив
напоминает широко распространенные поверья о слетающихся в
определенные дни на большое старое дерево духах, колдуньях (нами
они фиксировались в 1996 г. в с. Чернава Рязанской обл. и в 2003
г. в Калужской обл.), русалках (которые в Полесье близки образам
«дедов» –
Виноградова
1986: 108, 128), в прототипе, видимо, – душ
предков. В другом типе сказок (№ 1877 по АА и по СУС) человек за-
чем-либо
поднимается на дерево и проваливается в дупло
, обретая
там клад, золото (Аф. № 427; Вол. ск. № 34). Иногда речь прямо
идет о
душе
: вышедшая во время сна человека, она летит на сосну
и попадает в дупло, находя там клад (
Веселовский
1938: 189). Образ
золота
(который может трансформироваться в образ клада, сокро-
вищ, драгоценностей) в данном контексте явно несет семантическую
нагрузку, связанную с представлениями о вечности и возрождении
(
Пропп
1946: 264, 275)
9
. Кстати, в дупле иногда герой находит
мед
и пчелиную матку-помощницу
(Слав.ск.: 157). В свете мифологемы о
Древе жизни с душами резонно предположить в подобных сказочных
мотивах подъема героя на дерево (и получения им неких «знаний»
или «прибыли»)
отражение архаичных представлений о «кругово
-
роте души» и связанных с ними похоронных либо инициационных
обрядов
. Отголоски обрядов захоронения на/в деревьях отмечены
в севернорусской культуре (
Криничная
2011: 30, 55, 72 и др.), а по
Житию Константина Муромского в могилу умершему когда-то клали
«ременные плетения древолазные» (
Котляревский
1868: 129). В
карпатской похоронной игре инсценировалось карабканье вверх по
стволу дерева (
Велецкая
1978: 39)
10
.
Среди других сказочных сюжетов с мотивом подъема на дерево
наиболее распространен следующий: герой, блуждая по подзем-
ному лесу,
подходит к дубу и видит птенцов
(выпавших из гнезда,
намокающих под дождем и т.п.); он помогает им, обычно подни-
маясь на дерево в их гнездо (которое порой находится в дупле;
273
Мифологемы восточнославянской сказки
иногда о подъеме не говорится, но он явно подразумевается), а
прилетевшая затем их мать,
огромная птица
, в благодарность
вы
-
носит героя на белый свет
. Наиболее характерен данный мотив
для сказок типа «Три подземных царства» (№ 301 А, В по АА и
СУС), и рассматривавший его В.Н.Топоров высказал мнение, что
«словесное описание ситуации в сказках типа 301 весьма точно
воспроизводит изображения мирового дерева, в корнях которого
– змея, в ветвях – орел» (
Топоров
1967: 90). Однако, змея здесь
обычно не упоминается – эпизод этот относится ко второму «ходу»
сказки, когда героя, уже победившего Змея и освободившего царе-
вен, братья оставляют «на том свете» – чаще всего в подземном
мире (например, Аф. № 132; Худ. № 2). Таким образом,
дуб этот
имеет по преимуществу хтоническую природу
11
, и его явно нельзя
рассматривать как соединительную вертикаль трех миров. Несо-
мненна лишь его роль как
необходимого звена
в возвращении
к земной жизни с помощью подъема на него, а затем и птицы.
Характерен вариант трансформации этой вертикали в данной
функции: герой «поставил палицу, уперся на нее и выскочил вон
из ямы» (Аф. № 177). Что же касается образа птицы, то ее в этом
сюжете вряд ли можно соотнести с небесной сферой, т.к. гнездо
находится на подземном дубе – В.Н. Топоров сам указывал на
контаминацию здесь орла и ворона, хотя они, по его же мнению,
считаются «устойчивыми символами верхнего и нижнего царств»
(
Топоров
1967: 89-90). Рассмотрим эту птицу подробнее.
птица.
Сказочный образ птицы-матери (Ногай-, Жар-, Могут-,
Великая, Орел, Ворон и пр.), птенцов которой герой спасает, явно
обладает демоническими чертами, иногда териоморфными: «…
стоит дуб, в дубу лева-зверя дети озябли, пищат… лев-зверь на-
летела…» (Онч. № 85), а иногда и антропоморфными: Баба-птица
прилетает в свое гнездо в подземном мире (Худ. № 2). В вариантах
этого типа сказок (№ 301 А, В) птица не только выносит героя на
«белый свет», в «свой мир», но порой и
оживляет его
, принося
или уже имея под крыльями живую воду (напр., РНССБ № 4 – здесь
Жар-птица вызывается старушкой, оказавшейся в печке в подзем-
ном мире). Эпизоды с оживляющей птицей встречаются в разных
сказках: так, в сказке типа 551 царевича изрубили братья, и «вдруг
прилетает жар-птица, собрала все разбросанные куски,.. потом
принесла во рту мертвой воды, вспрыснула – все куски срослися;
принесла живой воды, вспрыснула – царевич ожил» (Аф. № 172).
Хотя чаще птица выносит героя из подземного мира, в других сказ-
274
И.М. Денисова
ках она, наоборот, может
уносить его в «иной мир»
, причем образ
ее бывает устрашающий: за море в царство девицы-волшебницы
несет героя огромная Моголь-птица – «пала на землю – в окнах
свету не стало» (Аф. № 157; см. также № 232); другая птица-
великанша как падет на море, так «оно до дна раздваивается»
(
Новиков
1974: 155); а «тигр-птица» переносит героя в туше быка
за огненное море в «девичье царство» (Слав. ск.: 164).
Рассмотренный мотив с деревом, птицей и птенцами в сюжете
№ 301 близок и одному типичному эпизоду в сюжете № 302 «Ко-
щеева смерть в яйце»: герой по дороге к этой вожделенной цели
встречает трех животных, в том числе орла с орлятами на дубу,
и хочет стрелять; животные просят пощадить их и обещают свою
помощь (напр., Аф. № 158). Но в данном эпизоде герой угрожает,
демонстрируя превосходство по отношению к ним, а они – сми-
рение. Можно предположить, что это более поздняя трансформа-
ция вышеописанного мотива, где угроза идет от могущественной
птицы, а герой, напротив, находится в зависимом состоянии от
этого мифического существа, возвращающего его на землю (а в
прототипе, вероятно, – его душу к новой жизни). Как образ ча-
стично побежденного, но все же еще могущественного персонажа,
предстает чудо-птица (орел, сыч) в сказках, зачин которых – мотив
борьбы птиц и зверей: раненый орел сидит на вершине дерева, и
охотник по его просьбе милует его, спасает,
поднявшись на дерево
,
затем вылечивает, за что орел впоследствии носит его по миру и
одаривает, причем при возвращении домой герой
находит ново
-
рожденного сына
(Аф. №№ 219-221). Следующий этап – полное
подчинение героем могущественной птицы: Гриб-птица – «летит,
как гора валит» – переносит героя в тридесятое царство в лошади-
ной туше, затем хочет проглотить его – «одну губу ведет по земи,
а другую крышей расставила» – но герой побеждает ее: хотя она
отдала даже пузырьки с сильной водой из-под крыльев, однако он
«изрубил ее на мелкие части» (Аф. № 271).
Какова основа образа подобной могущественной птицы? Вряд ли
мы можем рассматривать ее саму как воплощение души сказочного
героя, возрождающейся к новой жизни, как это чаще всего принято
считать в научной литературе (см., например,
Пропп
1946: 189-
192)
12
. Оборотничество героя, в том числе в птицу, в ряде сказок
сосуществует с образом подобной большой птицы-переносчика –
это, например, сказки о царевне (или ее царе-отце, вар. – Вещоре),
испытывающей потенциального жениха умением спрятаться (тип по