ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 19.10.2020
Просмотров: 2220
Скачиваний: 4
ствами. Таким образом, некоторые из них обладают большим суверенитетом в формировании мирового порядка.
Вопрос суверенитета включает в себя не только юридические права и вопрос гражданства и ответственности, но также распределение ресурсов и жизненных шансов, поскольку они связаны с возможностями для человеческой автономии и социального выбора. Таким образом, покуда существует мировая система и зависимость, где теоретики выделяют «ядро, «полупериферию» и «периферию», как понятия, которые отражают иерархию государств и состояние социально-экономического развития (и возникающих отсюда ограничениях и возможностях), мы также отметим, что данное положение может быть применено как внутри, так и между государствами. Таким образом, в случае с ЕС существует не только неравномерность социально-экономического развития в различных регионах, но также и внутри регионов, и даже внутри некоторых городов: сегодня это явление можно ясно проследить в США (не только в случае с растущей нищетой сельских районов), где Нью-Йорк представляет собой микрокосм подобных моделей. Эта точка зрения является состоятельной, если взять в расчет модели внутренней миграции и урбанизации в странах Третьего мира, а также в таких городах, как Лагос, Рио и Шанхай. Таким образом, даже если мы сосредоточим наше внимание на относительно привилегированных, богатых странах Западной Европы, мы все еще можем говорить о «перифериализации ядра», тем самым расширив концептуализацию, включив сюда вопросы жизненных шансов, личной безопасности и небезопасности и формах сознания.
Характер этих изменений указывает на противоречия между логикой сил глобализации и политическими условиями существования для действия этих сил. Структурная перестройка в Латинской Америке распространила много государственных возможностей и создала новые социальные
движения и политические партии, которые со временем могут бросить вызов неолиберальной ортодоксии, например, как это сделал Лула в Бразилии [5]. В Восточной Европе повторное введение неолиберальных рыночных отношений порождает сочетание широко распространенного разочарования и негодования, чувств, которые в определенной степени отражают возрождение популизма, расизма, фашизма и бандитизма. Так, в современной России идея рыночных отношений все чаще ассоциируется с отчаянием, массивным ростом преступности и жестокостью (в процитированном докладе, отрывок которого приведен ниже, сказано, что в России каждые двадцать две минуты совершается убийство). В настоящее время «Рынок» восстанавливается в условиях общего развала законности и порядка. Так, в одном западном финансовом журнале недавно было отмечено, что социальные и экономические условия не протяжении 900-дневной блокады Ленинграда в 1941 г. были лучше, чем в переименованном городе Санкт-Петербург в марте 1992 г. [6]. Журналист рассказал о своем впечатлении, которое он получил на рынке, прилегающем к привокзальной Площади Мира в центре Санкт-Петербурга:
Следовало бы привлечь Хогарта, Гойю и Иеронима Босха, чтобы изобразить этот заброшенный «рынок», где около 5000 человек совершали покупки и продажу... Обычно это слово вызывает воспоминания с аккуратными киосками и размещенной на витринах продукцией. На Площади Мира же стояло всего лишь несколько киосков, увязших в слякоти и черной грязи. Те, у кого было мало товаров для продажи, стояли в очередях, доходящих до ста человек; люди держали карточки, банки шпрот, банки западного сухого молока, выдававшегося для детей, ржавые краны или горсти гвоздей. использованные лампочки, военные награды, ношеные меховые шапки или сломанные бытовые приборы... торговцы ходили с плакатами «обмен валюты, российской и иностранной». Пьяные подпирали стенки. Все и вся выставлялось на продажу. Бартер был образом жизни, осо
бенно с возникновением нового дефицита. Это звучит невероятно, но рублей не было. Банки закрывали свои двери, люди не получали зарплату, западные бизнес организации сходили с ума, пытаясь найти деньги, чтобы заплатить местному персоналу... Я спрашивал у бизнесменов, спекулянтов, полиции, банков, куда делись все рубли. Во всех случаях я получал один и тот же ответ — люди пожимали плечами: «Мы не знаем. Это наша еще одна великая русская тайна».
Исторические изменения и социальный выбор
Мое краткое рассуждение относительно понятия суверенитета, периферии и рынка предназначено, чтобы показать, как создание истории отличается интеллектуальным и историческим осуществлением в том смысле, что теоретик сам придает смысл сложному историческому развитию. Создание истории включает взаимодействие между прошлым, настоящим и будущим. В качестве еще одного примера приведем события, произошедшие в 1991 г. в Персидском заливе:
Это самая новая глава нашего времени в исторической борьбе между арабским миром и Западом за контроль над нефтью. Однако она, главным образом, отражает не просто противостояние между государствами, лежащее в основе неореалистских и либералистских теорий, но также и борьбу за принципы организации общества, которая началась еще в Средние Века в эпоху крестовых походов — между западным капиталистическим светским материализмом и метафизической социальной доктриной ислама, а также более светских пан-арабских сил, воплотившихся в иракском режиме. В этом смысле, войны Персидского залива уходят своими корнями в социальную борьбу и преобразования, которые возникли еще много веков назад (Гилл, 1991b: 275).
Крестовые походы были связаны не только с религиозным столкновением ценностей, но также и с борьбой за расширение экономической досягаемости торгового капитализма, а также с ростом и развитием таких городов-государств, как Венеция
и с ранним зарождением капиталистических социально-экономических сил, которые частично предопределили конфигурацию исторического развития регионов, окружающих Средиземноморье в XII и XIII веках.
Таким образом, исследование с этой точки зрения может относиться к политической пользе (или злоупотреблению) истории, политического мифа: мифы о национальном происхождении и идентичности, мифы о человеческом потенциале, включающие в себя экономическое развитие и международное сотрудничество. Этот вопрос затрагивает отношения между гегемонистским дискурсом и принципами включения/ исключения и господства/подчинения, которые содержатся или подразумеваются. В контексте рассмотренного ранее раздела, возникает вопрос не только об идее государства, рыночных отношениях и политическом плюрализме, но также и об образовании и массовой коммуникации. Одним из способов исследования данной проблемы является метод, рассматривающий существующие структуры (традиционно они были в какой-то степени «национально ограниченными» и определенными), которые в настоящее время подвергаются усилению и/или трансформации посредством процесса социализации. К подобным вопросам нужно подходить критически, опираясь на обширные исторические исследования, чтобы избежать простого сопоставления, например, отождествление прогресса с распространением либеральной и пост-просвещенческой экономической рациональности (обращаясь к отчетам о развитии Всемирного банка) и фундаментализмом «отсталости» и/или провалов «реального социализма».
В этой связи следует отметить, что политический дискурс, относящийся к вопросу иммиграции в ЕС в начале 1990-х гг. в условиях роста расизма, фашизма и партий нео-нацистов (Французский национальный фронт набирает все большую силу) предназначен для неявного и явного ограничения свободы передвижения в пределах рынка труда и институционализации ие
рархии юридических прав. Он связан с дебатами, которые стремятся определить принципы для включения и исключения из расширяющегося социоэкономического и политического пространства для более интегрированного ЕС. Помимо вопиющего расизма и гендерной дискриминации, которая имеет широкое распространение (и может быть обнаружена в большинстве политических партий Франции), существует еще более рассеянный дискурс европейской идентичности. Он основывается на таких мифологических истоках Европы, как греко-романский и иудео-христианский миф и теология, на которых держится вся историческая идея христианства. Данный дискурс исключает иммигрантов из Северной Африки, Ближнего Востока и Азии, и из тех земель Восточной Европы и Русского Православия, где царит «инаковость» и «неевропейскость» [7]. Практическим применением этого дискурса является создание категории «экономических мигрантов», которым не нужно приспосабливаться к «политическому убежищу» и постоянному проживанию в ЕС. И это несмотря на то, что вопрос о миграции связан с реструктуризацией производства и характера глобального неравенства. Он взаимодействует и перекрывает многие формы насилия, связанные с межобщинным, националистским возрождением, религиозной нетерпимостью и преследованиями.
Изменения и политическая борьба на Ближнем Востоке и в Европе имеют общие черты в том, что они связаны с продолжающимся распространением модернистской, секулярной и материалистской социальной системы. Это исторически соотносится с особенными европоцентристскими формами религиозного и культурного империализма. Модернистский глобализирующийся капитализм, по всей видимости, является ключевой силой современной истории, которая неизменно приводит к росту противоречий в социальных силах [8].
Некоторые из приведенных выше комментариев свидетельствуют об учении, которое определяет формирование