ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 25.10.2023
Просмотров: 221
Скачиваний: 2
ВНИМАНИЕ! Если данный файл нарушает Ваши авторские права, то обязательно сообщите нам.
косвенный падеж
где Н — немаркированность, а М — маркированность (слева — по числу, справа — по падежу).
Поскольку разбиения с целью установления предельно немаркированной формы можно производить последовательно (т. е., например, сначала разбить на именительный и косвенные падежи, и, установив, что немаркированным является именительный падеж, далее разбить его на единственное и множественное число и установить, что в именительном падеже немаркированным является единственное число), то лексема в общем виде может быть определена как предельно немаркированный член множества номинаторов с общим спецификатором, выявляемый при последовательных разбиениях на подмножества с привативной оппозицией. Выступая в качестве немаркированного члена привативных оппозиций, лексема тем самым представляет собой семантический инвариант соответствующего множества. В частном случае мощность множества равна единице, и лексема представлена единственным номинатором (ср.; например, многие наречия в русском языке: снова, всегда, вверху, внизу, здесь, там, очень, весьма, уже, однажды, вдруг, сразу, сперва, вскоре, целиком и т.д.).
С понятием лексемы связан целый ряд вопросов, обсуждение которых выходит за рамки настоящей работы. Здесь можно лишь указать на них: как соотносится с понятием лексемы так называемые conjoint и absolute forms, вроде англ. my — mine, your — yours, up (наречие) — up (предлог), ср. в русском языке: впереди (наречие) — впереди (предлог); следует ли считать, что служебные слова также составляют лексемы, и если ответ положительный, имеем ли дело с одной или несколькими лексемами в случаях, вроде англ. (un)til(l) (предлог) — (un)til(1) (союз), before (наречие)—before (предлог) — before (союз); является ли различие в субстантивности — адъективности — предикативности — адвербиальности показателем разных лексем, ср.: «пять — пятый, каждый (субст.) — каждый (адъект.), пленный (субст.) — пленный (адъект.), пора (субст.) — пора (предик.), поздний — поздно (предик.) — поздно (адверб.), светло (адъект.) — светло (предик.) — светло (адверб.); обязательно ли принадлежность к разным частям речи свидетельствует о разных лексемах, ср. соотносительные пары прилагательное — наречие: дерзкий — дерзко, существительное — прилагательное: дерзость — дерзкий, глагол— существительное: задерживать — задержание, бежать —бег, рубить — рубка; относятся ли
к одной лексеме соотносительные ряды форм, комбинирующие признаки разных частей речи, вроде русск. «бег — бегать — бегающий — бегая» или англ. swing (сущ.) – swing (личный глагол) — (to) swing (инфинитив) — swinging (герундий) — swinging (причастие I) — swung (причастие II); как соотносится понятие лексемы с словообразовательными рядами и сериями (семьями) и др. Все эти вопросы, неоднократно рассматривавшиеся в различных лингвистических концепциях, требуют отдельного анализа с точки зрения излагаемой здесь системы понятий.
2.8.6. Номинатор vsсловоформа. Функционально наиболее близким к понятию номинатора оказывается словоформа. Общее между двумя понятиями:
1) одинаковый уровень психолингвистической реальности, ср.: фиксатор: номинатор = морф(ема): словоформа;
2) одинаковый уровень языковой абстрации, ср. номинатор: лексема = словоформа: слово;
3) одинаковый промежуточный уровень перехода от парадигматики к синтагматике, ср.: простой номинатор: сложный номинатор= словоформа: словосочетание.
Но существуют и принципиальные различия между ними. Словоформе приписывают и функциональные и формальные признаки, например, свойство когерентности (непроницаемости) формы.20 Парадигма слова поэтому включает только те его «манифестации»21, которые отличаются категориально релевантными изменениями в пределах когерентной формы. Совмещение двух разнородных принципов таксономии неизбежно приводит к непоследовательным и парадоксальным решениям. Так, надо признать, что в случаях «(по) парку» и «(к) парку» имеем одну словоформу (некогерентная категоризация посредством предлогов), а в примерах «(в) парк» и «(в) парке» — две разные словоформы (некогерентная + когерентная категоризации посредством предлогов и окончаний). С тех же позиций мы должны считать, что в случаях, вроде «депо, (в) депо, (у) депо» и т. п. представлена только одна словоформа. Между тем в словоформах видят не один их формальный аспект, а связывают их — логически непоследовательно — с различением категориальных значений. Парадокс состоит в том, что, хотя и признается, что предлоги выполняют туже функцию, что и окончания, — различение категориальных значений (здесь — синтаксических отношений) и что различение этих значений достигается или только за счет одних окончаний, или только за счет предлогов, или совместно за счет предлогов и окончаний, тем не менее в таксономии языковых единиц отсутствует какая-либо категория единиц, которая бы соответствовала такому функциональному тождеству и вмещала бы его. В самом деле, сочетание предлога с существительным — это и не словоформа и не словосочетание. Указанный парадокс снимается, если признать категорию номинаторов, определяя их исключительно на функциональной основе. В таком случае для номинатора будет несущественно, как формально выражена категоризация, когерентным или некогерентным образом. Но вместе с тем надо признать, что понятие словоформы относится только к области таксономии формы языковых единиц, а именно, к классификации способов выражения категориальных значений номинаторов.
Можно указать и другие отличия номинатора от словоформы. О словоформах имеет смысл говорить только при наличии парадигмы словоизменения. Неизменяемые полнозначные слова являются номинаторами, но термин словоформа к ним неприменим. Здесь понятие номинатора перекрещивается со словом, а не словоформой. То же имеет место, если от словоизменения перейти к словообразованию. Единицы, связанные словообразовательным отношением (например, «лес» и «лесник» и т. п.), являются номинаторами и словами, но бессмысленно это отношение квалифицировать как отношение словоформ.
3. Формативные функциональные единицы
3.1. Предварительное определение форматоров
Рассмотренные единицы принадлежат классу контентивных функциональных единиц, связанных с различением, фиксацией, номинацией и коммуникацией смысла. Как было сказано выше, помимо этого класса существует иной класс языковых единиц — формативных, не имеющих непосредственного отношения к различению и т.д. смысла, а обеспечивающих построение и функционирование контентивных единиц разных уровней с технической стороны. Это — класс форматоров.22
3.2. Класс форматоров в логистической концепции У. Вайнрайха
В логико-семиотической модели языка, развиваемой в своё время У. Вейнрейхом в работе «О семантической структуре языка», форматоры противопоставляются как «логические» знаки десигнаторам и составляют класс, включающий следующие разновидности знаков: 1) «прагматические операторы», 2) дейктические знаки, 3) знаки логических операторов, 4) кванторы разного типа, 5) знаки, определяющие организацию выражений («чисто синтаксические знаки) 23. Противопоставление двух указанных классов вполне уместно в логистической концепции, однако плохо согласуется с реальной онтологией естественных языков. Это обстоятельство принуждает У. Вейнрейха к частым заключениям, вроде следующих «...форматоры прагматической категории часто комбринируются с десигнативными компонентами в смешанные знаки» (стр. 177). «Совершенно очевидно, что ни в одном языке количественные числительные не представляются так, как это делается в математической логике» (стр. 184); ...«во многих языках общие утверждения выражены в форме, аналогичной логической форме (х) (х) (например, кто бы ни...), однако они всегда могут быть выражены (и обычно выражаются) иначе: так как если бы квантор всеобщности был десигнагором (все книги как интересные книги)» ...«в естественных языках кванторы связываются не только с «термами-аргументами (скажем, с существительными), как в простом исчислении высказываний, но и с «термами-функциями», а также с дейктическими форматорами» (стр. 185) и др.
3.3. Структура формализованного языка и структура естественного языка: неадекватность логистической модели
В общем плане следует заметить, что описание естественных языков, в которых в качестве эталона служит язык математической логики, безусловно необходимы и проливают новый свет на особенности их структуры, однако было бы слишком смелой гипотезой исходить из предположения, как это молчаливо делает У. Вейнрейх, что глубинную основу речемыслительной деятельности составляет язык математической логики и что структура первой может быть наиболее адекватно описана в терминах структуры второго. Увы, это не так. Сравнительно с естественным языком, язык логики способен решать очень ограниченный класс задач (хотя и решает их лучше, чем естественный язык), а именно, задачи исчисления высказываний, построения «корректных цепей рассуждений исключительно на основании формы (а не содержания) последовательности утверждений, образующих эту цепь»24. Принципиальное отличие формализованного языка от естественного вовсе не заключается в том, что в первом снята алогичность второго и поверхностное сведено к глубинному. Принципиальное отличие состоит не только и не столько в большей строгости и точности первого сравнительно со вторым, хотя эта особенность имеет место. Формализованный язык является аппаратом, реализующим определенную теорию или систему логического анализа, принятую по тем или иным соображениям25. Отличаясь точностью и строгим следованием логической форме, формализованный язык вместе с тем ограничен аксиоматическими допущениями, положенными в его основания. Естественный язык обслуживает участок «действительность — сознание», а формализованный язык связан с обработкой результатов, полученных сознанием. Естественный язык служит первичной основой мышления, а формализованный язык дополнителен к нему как средство организации рассуждений. Формализованный язык не является формализацией естественного языка, а формализацией языка научных доказательств.
Итак, язык математической логики следует использовать не столько в качестве эталона структуры естественных языков, сколько в качестве инструмента лингвистических (как и всяких научных) рассуждений. Если же ригористически настаивать на рассмотрении всякого естественного языка через призму логико-математического, то получится несколько худший вариант того, что случилось в свое время с описанием так называемых новых языков, структура которых первоначально описывалась через структуру греческого и латинского языков в терминах классической грамматики, а позднее произошло с так называемыми «экзотическими» туземными языками, структуру которых вначале также стремились свести к категориям «средне-европейского стандарта».