Файл: Дальневосточный государственный гуманитарный университет П. И. Колесник, О. А. Сысоева Современная русская литература.doc

Виктор Юльевич задумывался:

– Не только способность к размножению. Ответственность за свои поступки, может быть? Самостоятельность? Степень осознанности?

– Качественные критерии, а не количественные! – тыкал пальцем Колесник. – Смотри, что получается у тебя: инициация – какая‑то неопределенная вещь, и ответственность – как ее измерять? И что же, по‑твоему, личинка человека превращается в имаго, пройдя процесс инициации?

Виктор Юльевич напирал:

– Ты же признаешь, Мишка, что мы живем в обществе личинок, невыросших людей, подростков, закамуфлированных под взрослых?

– В этом что‑то есть. Я подумаю, – обещал Колесник, – вопрос ты ставишь чисто антропологический, а современная антропология сейчас в большом застое, вот в чем дело. Но какой‑то элемент неотении действительно просматривается.
Виктор Юльевич перечитал прорву книг. Он все искал, не практиковался ли где‑то и когда‑то необходимый ему ритуал перехода от детства во взрослую жизнь.

Всяких переходов такого рода описано было множество – связанных и с половым созреванием, и с переменой социального статуса, и с вступлением в избранное сообщество воинов, колдунов или шаманов, но он все искал такого, когда от дикости и хамства юноша одномоментно входил в культурное состояние, в нравственную взрослую жизнь. Конечно, можно было бы считать таким обрядом выпуск из европейских университетов образованных господ, облаченных в мантии и дурацкие шапочки. Но не они ли, образованные врачи, психологи и инженеры, потом налаживали наиболее рациональную систему истребления и утилизации людей в Третьем рейхе? Объем переваренных знаний не обеспечивал нравственной зрелости. Нет, это тоже не подходило.

Чтение, хотя и не давало прямых ответов на вопросы, не было бесплодным: теперь он угадывал древние обряды и ритуалы, искаженные до неузнаваемости, выхолощенные и доведенные до абсурда, в правилах и привычках современной советской жизни, и даже прием в пионеры, сопровождающийся клятвой и переменой одежды, представлялся пародией на какое‑то древнее таинство. Правда, это были не новые белые одежды древних христиан, не фартуки масонов, а всего лишь тупоугольник красной тряпки, повязанный на шею. Но близко, близко…

Гору книг прочитав, он вернулся к русской классике – источнику, которому доверял безоговорочно. Он заново перечитал «Детство. Отрочество. Юность» Толстого, «Былое и думы» Герцена, «Детские годы Багрова‑внука» Аксакова. К этому прибавились и «Записки революционера» Кропоткина, и трилогия Максима Горького, уже за пределами Золотого века: как мучительно детская душа принимает полный несправедливости и жестокости мир, как пробуждается к сочувствию, к состраданию.

---

Он проводил своих мальчиков путем Николеньки Иртеньева, Пети Кропоткина, Саши Герцена, даже Алеши Пешкова – через сиротство, обиды, жестокость и одиночество к восприятию вещей, которые сам считал основополагающими, – к осознанию добра и зла, к пониманию любви как высшей ценности.

Они отзывались на его призыв, научились сами находить эти важнейшие эпизоды – гаринские страницы о Теме, спускающемся, как в преисподнюю, в темноту склизкого колодца за упавшей туда собакой, о побежденном страхе, о кошке, убитой дворником на глазах юного Алеши Пешкова, и – дальше, дальше! – о казни декабристов, переживаемой Сашенькой Герценом. Происходило какое‑то изменение в их сознании. Или нет?

Сам Виктор Юльевич, вынужденный оставаться в рамках школьной программы, искал постоянно то, что называл «стратегией пробуждения».

Давал все, что имел сам. В сущности, простые вещи – честь, справедливость, презрение к подлости и алчности… И подводил в конце концов к тому, что считал абсолютной вершиной русской классической литературы, – открывал дверь в комнату, где пятнадцатилетний недоросль, соблазненный шириной и добротой бумаги, из которой сделана была географическая карта, прилаживал мочальный хвост к Мысу Доброй Надежды, мосье Бопре спал пьяным сном, и батюшка выволакивал вон нерадивого «outchitel», к радости крепостного дядьки Савельича.

И Петруша Гринев, преодолевая жестокие испытания, сберегал честь и достоинство, которые становились дороже жизни.

Но все‑таки была одна странность в этой прекрасной литературе: вся она была написана мужчинами о мальчиках. Для мальчиков. Все о чести, о мужестве, о долге. Как будто все русское детство – мужское… А где же детство девочек? Какая у них ничтожная роль! Наташа Ростова восхитительно пляшет и поет, Кити катается на коньках, Маша Миронова отбивается от посягательств негодяя. Все юные кузины и их подруги, в которых влюблены мальчики, славны своими локонами и оборками. Остальные – несчастные жертвы: от Анны Карениной и Катюши Масловой до Сонечки Мармеладовой. Интересно, интересно. Как обстоит дело с девочками? Они всего лишь объект мужского интереса? А где их детство? Претерпевают ли они тот внутренний переворот, который случается с мальчиками? Неужели только акт физиологии? Биологии?
ВОПРОСЫ И ЗАДАНИЯ

1. Прочитайте, как сама Людмила Улицкая объясняет выбор названия книги. Прокомментируйте ее рассуждения о проблеме «взрослости», становления личности.

---

«С названием тоже получилась весьма большая заковырка. Потому что я писала книжку, которая называлась «Зеленый шатер». А главное событие этого рассказа это его финал, когда героиня незадолго до смерти видит сон, в котором ее муж, стоящий возле какого-то некоторого мистического шатра и умерший уже к этому времени, зовет и говорит: «Иди, иди сюда, вместе пойдем туда». И она идет вдоль толпы, и в этой толпе присутствуют абсолютно все люди, хорошие, плохие, включая даже собачку и кегебешника, который портил им кровь. Малосимпатичный, вероятно, был человек, но, в общем, как любой живой человек, у которого, может быть, болит живот или какие-нибудь другие неприятности, вполне заслуживает понимания и сострадания, сочувствия. И вот это тема «Зеленого Шатра», которая нас, в конце концов, всех накрывает и требует от нас более мягкого отношения к окружающим. Мы все люди смертные, и многие из нас совершают свой жизненный путь не так блестяще. Некоторые успевают совершить кое-какие подлости, и, тем не менее, все-таки этот «Шатер» нас всех выравнивает. Проходит 200 лет: разрушенное кладбище, разбитые могильные плиты, строго говоря, вот все, что остается.

Эта была очень важная для меня нота, нота прощения, нота прощания и некоторого равенства всех людей, плохих и хороших, разнообразно политически ориентированных, перед лицом неба. Можно назвать какие-то другие слова. Каждый вставит то, которое ему больше нравится, знаете, как в школьных тестах. А потом я эту книгу писала, писала, писала, и постепенно оказалось, что тема-то смещается. Не то что отменился мой «Зеленый шатер», а в книге появилась задуманная и вполне обдуманная вещь. Это связано с темой «имаго», с темой личиночного общества, с темой взросления. Что есть взрослость в мире, особенно сейчас? 20 лет тому назад меня это нисколько не занимало, хотя явление неотении, которое оказывается метафорой этой книжки, мне было известно как биологу.

И вдруг именно сейчас мы понимаем, что огромные миллионы людей жаждут быть всегда молодыми, красивыми, успешными и потреблять жизнь большими ложками. Не созидать ее, не создавать в ней смысла, какие-то рождать новые смыслы, выстраивать жизнь, а огромное количество людей настроены на то, чтобы потреблять. Это жизнь, в общем, личинки. Потому что личинка это такая биологическая фаза, личинка обязана как можно больше наесть. Вот она ест, ест, ест, ест, потом она окукливается, а потом из нее выходит бабочка, которая иногда даже не имеет ни ротового аппарата, ни пищеварительного тракта. Она живет один день. Она прекрасна. Природа не знает, что такое прекрасно. У природы другие смыслы. Но, тем не менее, как метафора это мне очень понравилось. Она делалась для меня все более и более важной, по мере того как я работала, и книжку я решила назвать, в конце концов, не «Зеленый шатер», а «Имаго». Я уже рукопись написала на слово «имаго», отдала ее в издательство, и выяснилось, что в издательстве нет ни одного человека, который бы знал, что такое «имаго». И они взвыли, встали грудью, просто все как один. Сказали: «Нет, нет, нет, никакого «Имаго». Пожалуйста, верните нам «Зеленый шатер». Потому что они уже знали, как должна была называться книга с самого начала. И так она вернулась снова к своему первому названию. Так получилось, я даже не знаю, хуже, или лучше. Сегодня я уже убеждена в том, что очень многие люди, которые раньше не знали, что это такое, сегодня это знают. Это слово вошло уже сегодня в культурный обиход. И может быть, даже, это метафора»

---

⁸⁸.

---

2. Покажите, как в романе Л. Улицкой проявляется основной замысел автора: дать определение основных ментальных черт русского народа, сопоставив их с национальными особенностями других народов мира.

3. В чем роман Л. Улицкой «Зеленый шатер» (глава «Люрсы») продолжает традиции классических реалистических романов воспитания и советских «школьных» романов? Какова роль образа учителя в романе?

ЛИТЕРАТУРА

Акимова, И. «Даниель Штайн, переводчик» роман Людмилы Улицкой / И. Акимова // Взгляд. – 2007. – 6 апреля. – С.8.

Беляков, С., Горелик, М., Малецкий, Ю., Роднянская, И. Казус Даниеля Штайна / С. Беляков, М. Горелик, Ю. Малецкий, И. Роднянская // Новый мир. – 2007. – № 5 (985). – С. 161–191.

Болотова, М. А. Рождение лирики из духа пародии. Л. Улицкая «Весёлые похороны» УБ «Медея и её дети», «Сонечка» & «Казус Кукоцкого» / М. А. Болотова // Пародия в русской литературе XX века. – Барнаул: Изд-во АГУ, 2002. – С.135–149.

Воронцов, А. Ошибка патера Штайна / А. Воронцов // Литературная газета. – 2007. – № 5 (6105). - 7–13 февраля. – С. 7.

Габриелян, Н. Ева это значит «жизнь» (Проблема пространства в современной русской женской прозе) / Н. Габриелян // Вопросы литературы. – 1996. – № 4. – С. 31–71.

Гаврилов, Е. Людмила Улицкая: И у меня не все получается / Е. Гаврилов// Литературная Россия. – 31 марта 2006. – № 13 (249). – С. 3.

Григорь, С.А. Повествовательные стратегии в прозе Л. Улицкой: автореф. дисс…к.филол.н. – Саратов, 2012. – 17с.

Григорь, С.А. Фикциональное и фактуальное повествование в романе Л. Улицкой «Даниэль Штайн, переводчик» // Известия Саратовского университета. Новая серия. – Саратов, 2011. – Т. 11. Серия Филология. Журналистика. – Вып. 4. – С. 98–100.

Зайцев, А. Запретных тем нет (интервью с Людмилой Улицкой) / А. Зайцев // Независимая газета. – 2003. – № 22 (130). – 17 декабря. – С. 8.

Егорова, H.A. Проза JI. Улицкой 1980 2000-х годов: проблематика и поэтика: дисс... канд. филологии, наук / H.A. Егорова. – Волгоград, 2007. – 180 с.

Ермакова, A.B. Способы и средства реализации концептов «жизнь» и «смерть» в художественном тексте: на материале романов «Чевенгур» А. Платонова и «Казус Кукоцкого» JI. Улицкой: дисс... канд. филологии, наук / A.B. Ермакова. – Волгоград, 2006. – 181 с.

---