Файл: Дальневосточный государственный гуманитарный университет П. И. Колесник, О. А. Сысоева Современная русская литература.doc
ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 10.11.2023
Просмотров: 521
Скачиваний: 4
ВНИМАНИЕ! Если данный файл нарушает Ваши авторские права, то обязательно сообщите нам.
Году в 1927-м в мою жизнь вошли Ницше и Шпенглер. Один автор XVIII века считает, что слыть должником своих современников не хочется никому; чтобы освободиться от гнетущего влияния, я написал статью под заглавием «Abrechnung mit Spender»65, в которой отметил, что самое последовательное воплощение черт, именуемых этим литератором фаустианскими, — не путаная драма Гете, а созданная за двадцать веков до нее поэма «De rerum natura»66. Тем не менее я отдал должное откровенности историософа, его истинно немецкому (kerndeutsch) воинственному духу. В 1929 году я вступил в Партию.
Не стану задерживаться на годах моего учения. Они мне достались тяжелей, чем многим; не лишенный твер¬дости, я не создан для насилия. Однако я понял, что мы стоим на пороге новых времен, и эти времена — как некогда начальные эпохи ислама или христианства — требуют людей нового типа. Лично мне мои сотоварищи внушали только отвращение, и напрасно я уверял себя, будто ради высокой объединившей нас цели должно жертвовать всем личным.
Богословы утверждают, что стоит Господу на миг оставить попечение хотя бы вот об этой моей пишущей руке, и она тут же обратится в ничто, словно вспыхнув незримым огнем. Никто, добавлю от себя, не смог бы существовать, никто не сумел бы выпить воды и отломить хлеба, не будь всякий наш шаг оправдан. Для каждого это оправдание свое: я жил, ожидая беспощадной войны, которая утвердит нашу веру. И мне было достаточно знать свое место — место простого солдата этих грядущих битв. Я только боялся порой, как бы из-за трусости Англии или России все не рухнуло. Случай — или судьба? — соткали мне иное будущее: вечером первого марта 1939 года в Тильзите разразились беспорядки, о которых не сообщала пресса; в улочке за синагогой мне двумя пулями раздробило бедро, ногу пришлось ампутировать . Через несколько дней наши войска вступили в Богемию; когда об этом объявили сирены, я полусидел на госпитальной койке, пытаясь потонуть и забыться в томике Шопенгауэра. Символ моей бесплодной судьбы, на подоконнике дремал огромный пушистый кот.
Я перечитывал то место в «Parerga und Paralipomena», где сказано: все, что может приключиться с человеком от рождения до смерти, предрешено им самим. Поэтому всякое неведение — уловка, всякая случайная встреча — свидание, всякое унижение — раскаяние, всякий крах — тайное торжество, всякая смерть — самоубийство. Ничто так не утешает, как мысль, будто все наши несчастья добровольны; эта индивидуальная телеология обнаруживает в мире подспудный порядок и чудесно сближает нас с богами. Какой неведомый предлог (ломал я голову) заставил меня искать в тот вечер пули и увечья? Не страх перед боем, нет; уверен, причина глубже. В конце концов я, кажется, понял. Погибнуть за веру легче, нежели жить ей одною; сражаться с хищниками в Эфесе не так тяжело (ведь столько безымянных мучеников прошли через это), как стать Павлом, слугой Иисусу Христу; поступок короче человеческого века. Битва и победа — своего рода льготы;
быть Наполеоном проще, чем Раскольниковым. 7 февраля 1941 года меня назначили заместителем коменданта концентрационного лагеря в Тарновицах.
Служба не доставляла мне радости, но я исполнял долг. Трус проверяется под огнем; милосердие и жалость ищут темниц и чужой боли. По сути, нацизм — моральное учение, призывающее совлечь с себя прогнившую плоть ветхого человека, чтобы облечься в новую. В бою, под окрик командиров и общий рев, это превращение испытывал каждый; иное дело — отвратный застенок, где предательская жалость искушает нас давно забытой любовью. Я не случайно пишу эти слова: жалость к высшему — последний грех Заратустры. И я, признаюсь, почти совершил его, когда к нам перевели из Бреслау известного поэта Давида Иерусалема.
Это был мужчина лет пятидесяти. Обойденный благами этого мира, гонимый, униженный и поруганный, он посвятил свой дар воспеванию счастья. Помнится, Альтберт Зёргель в книге «Dichtung der Zeit»67 сравнил его с Уитменом. Сближение не слишком удачное: Уитмен славит мир наперед, оптом, почти безучастно; Иерусалем радуется каждой мелочи со страстью ювелира. Он никогда не впадает в перечисления, в каталогизацию. Я и сегодня могу, строка за строкой, повторить гекзаметры его великолепного «Живописца Цзы Яна, мастера тигров», чьи стихи напоминают разводы тигровой шкуры и полнятся неисчислимыми и безмолвными пересекающими их тиграми. Не забыть мне и монолога «Розенкранц беседует с ангелом», где лондонский процентщик XVI века пытается на смертном одре вымолить отпущение грехов и не знает, что втайне оправдан, внушив одному из клиентов (которого и видел-то всего раз и, конечно, не помнит) образ Шейлока. Мужчина с незабываемыми глазами, пепельным лицом и почти черной бородой, Давид Иерусалем выглядел типичным сефардом, хоть и принадлежал к ничтожным и бесправным ашкенази. Я был с ним строг, не поддаваясь ни сочувствию, ни уважению к его славе. Я давно понял, что адом может стать все: лицо, слово, компас, марка сигарет в состоянии свести с ума, если нет сил вычеркнуть их из памяти. Разве не безумец тот, кто днем и ночью видит перед собой карту Венгрии? Я применил этот принцип к дисциплинарному режиму в нашем лагере и... .
К концу 1942 года Иерусалем сошел с ума, 1 марта 1943-го он покончил с собой.Не знаю, понял ли Иерусалем, что я убил его, убивая в себе жалость. Для меня он не был ни человеком, ни даже евреем; он стал символом всего, что я ненавидел в своей душе. Я пережил вместе с ним агонию, я умер вместе с ним, я в каком-то смысле погубил себя вместе с ним; так я сделался неуязвимым.
А над нами проносились великие дни и великие ночи военных удач. Мы вдыхали воздух, пьянивший, как любовь. Сердце замирало от ужаса и восторга, словно захлестнутое прибоем. Все в ту пору было иным, новым, даже сны. (Может быть, я просто никогда не знал настоящего счастья, а бедам, как известно, нужен свой потерянный рай.) Не было тогда человека, который не вбирал бы жизнь полной грудью, дорожа всем, что только способен вместить и перечувствовать; и не было таких, кто не страшился бы потерять это бесценное сокровище. Но моему поколению предстояло пережить все: сначала — победу, потом — гибель.
В октябре-ноябре 1942 года во втором бою у Эль Аламейна пал в египетских песках мой брат Фридрих; несколько месяцев спустя воздушный налет стер с лица земли наш родовой особняк; другой в конце 43-го — мою лабораторию. Осажденный всем миром, погибал Третий рейх: он был один против всех, и все — против него. И тогда случилось то, что я, кажется, осознал только теперь. Я верил, будто способен испить чашу гнева, но обнаружил на дне неожиданный вкус — странный, почти пугающий вкус счастья. «Я рад поражению, — думалось мне, — поскольку втайне чувствую себя виновным и только так могу искупить содеянное». «Я рад поражению, — думалось мне, — потому что конец близок и у меня нет больше сил». «Я рад поражению, — думалось мне, — поскольку оно настало, поскольку им проникнуто все, что было, есть и будет, поскольку исправлять или оплакивать случившееся — значит покушаться на ход вещей». Я перебирал эти объяснения, пока не пришел к единственно верному.
Давно сказано, что люди рождаются на свет последователями либо Аристотеля, либо Платона. Иными словами, всякий более или менее отвлеченный спор входит в давнюю и бесконечную полемику Аристотеля и Платона; через века и пространства сменяются имена, наречия, лица, но не извечные противники. Эта скрытая преемственность есть и в истории народов. Громя в болотной грязи легионы Вара, Арминий не думал, что закладывает основы Германской империи; переводя Библию, Лютер не подозревал, что выковывает народ, который уничтожит Библию навсегда; настигнутый русской пулей в 1758 году, Кристоф цур Линде в каком-то смысле предвозвестил наши победы в 1914-м. Гитлер считал, что сражается ради одной страны, а сражался во имя всех, даже тех, кого преследовал и ненавидел. И не важно, что сам он не ведал об этом: это знала его кровь, его воля. Мир погибал от засилья евреев и порожденного ими недуга — веры в Христа; мы привили ему беспощадность и веру в меч.
Теперь этот меч обратился против нас, и мы подобны искуснику, соткавшему лабиринт и обреченному блуждать в нем до конца дней, или царю Давиду, осудившему чужака и обрекшему его на смерть, но вдруг в озарении слышащему: «Этот человек — ты». Чтобы воздвигнуть новый порядок, нужно многое разрушить; теперь мы знаем, что среди этого многого — наша Германия. Мы пожертвовали не просто жизнью: мы пожертвовали судьбой любимой Отчизны. Пусть другие клянут и плачут; моя радость в том, что наша жертва не знает пределов и не имеет равных.
Сегодня на землю нисходит безжалостная эпоха. Ее выковали мы — мы, павшие первыми. Разве дело в том, что Англия послужит молотом, а мы — наковальней? Главное, на земле будет царить сила, а не рабий христианский страх. Если победа, неподсудность и счастье не на стороне Германии, пусть они достаются другим. Да будет благословен рай, даже если нам уготован ад.Я всматриваюсь в зеркало, чтобы понять, кто я и каким стану через несколько часов перед лицом смерти. Плоть моя может содрогнуться, я — нет.
Комментарии
DEUTSCHES REQUIEM (1868) — оратория И. Брамса.
Цорндорф — место сражения прусских войск и русской армии в ходе Семилетней войны 1756—1763 гг.
Маршенуар — французское селение, место боев в ходе франко-прусской войны.
Один автор XVIII в. — Сэмюэл Джонсон, эту цитату Борхес уже приводил в «Приближении к Альмутасиму».
Теолог и гебраист Иоханнес Форкель — мистификация Борхеса.
Эрнст Вильгельм Хенгстенберг (1802—1869) — немецкий протестантский теолог.
Иоганн Карл Тило (1794—1853) — немецкий религиевед, исследователь новозаветных апокрифов.
Фридрих Генрих Вильгельм Гезениус (1785—1842) —немецкий востоковед, филолог-гебраист.
«De rerum natura» — философская поэма Лукреция (ок. 96 — 55 дон. э.).
...стоит Господу на миг...— автоцитата из эссе «История вечности».
Павел — прежний гонитель христиан Савл, апостол, основатель христианской общины в Эфесе.
Раскольников — герой «Преступления и наказания» Ф. Достоевского.
Жалость к высшему... — Ницше «Так говорил Заратустра», ч. IV («Знамение»).
Альберт Зёргель (1880—?) — немецкий литератор, литературный критик.
Мастер тигров — отсылка к любимому образу Борхеса (см. «Письмена Бога» и др.).
Розенкранц — второстепенный герой шекспировского «Гамлета», Шейлок — «Венецианского купца».
Эль Аламейн — селение в Египте, где 8-я армия британского генерала Монтгомери нанесла поражение итало-немецким войскам.
..люди рождаются на свет...— мысль Колриджа, многократно повторяемая Борхесом (эссе «Соловей Джона Китса», т. 2, и др.).
Вар (ок. 53 до н. э. — 9 н. э.) — римский полководец, наместник Германии, разбит германскими войсками под предводительством вождя херусков Арминия (18 или 16 до н. э. — 19 или 21 н. э.).
...царю Давиду, осудившему чужака... — 2 Цар 12, 7; библейский царь Давид послал на смерть хетеянина Урию.
..Англия послужит молотом, а мы наковальней... — реминисценция гетевского образа («Кофтские песни», 2; «Эпиграммы», 14).
Литература
Азеева, И.В. Игровой дискурс русской культуры конца XX века: Саша Соколов, Виктор Пелевин / И.В. Азеева. дис. . канд. культурол. наук. – Ярославль, 1999. – 190с.
Алтухова, О.Н. Антропонимы как интертекстуальные аллюзии в творчестве В. Пелевина / О.Н. Алтухова // Интертекст в художественном и публицистическом дискурсе: Сборник докладов международной конференции. – Магнитогорск: Издво МаГУ, 2003. –701с.
Антоненко, С. Пост-модерн? / С. Антоненко // Москва. – 1998. – №8. –С.175–180.
Антонов, А. Внуяз: Заметки о яз. Прозы В. Пелевина и А. Кима. / А. Антонов // Грани. – 1995. – № 177. – С.125– 148.
Арбитман, Р. Виктор Пелевин. Омон Ра. Повесть. Знамя. 1992. №5 / Р. Арбитман // Литературная газета. – 1992. – № 35 (26 августа). – С.4.
Арбитман, Р. Предводитель серебристых шариков. Альтернативы Виктора Пелевина / Р. Арбитман // Литературная газета. – 1993. – № 28 (14 июля). – С.4.
Бавильский, Д. Все мы немного: О романе Виктора Пелевина «Жизнь насекомых», «Знамя», № 4, 1993. / Д. Бавильский // Независимая газета. –1993. – 31 июля. – С.7.
Бавильский, Д. Школа нового романа / Д. Бавильский // Независимая газета. – 1996. – 7 сентября. – С.7.
Басинский, П. Авгиевы конюшни: О творчестве писателей В.О. Пелевина, В.Г. Сорокина, В.В. Ерофеева / П. Басинский // Октябрь. –1999. – № 11. – С.189–190.
Басинский, П. Новейшие беллетристы: Виктор Пелевин и Алексей Варламов / П. Басинский // Литературная газета – 1997. – № 22 (4 июня). –
Не стану задерживаться на годах моего учения. Они мне достались тяжелей, чем многим; не лишенный твер¬дости, я не создан для насилия. Однако я понял, что мы стоим на пороге новых времен, и эти времена — как некогда начальные эпохи ислама или христианства — требуют людей нового типа. Лично мне мои сотоварищи внушали только отвращение, и напрасно я уверял себя, будто ради высокой объединившей нас цели должно жертвовать всем личным.
Богословы утверждают, что стоит Господу на миг оставить попечение хотя бы вот об этой моей пишущей руке, и она тут же обратится в ничто, словно вспыхнув незримым огнем. Никто, добавлю от себя, не смог бы существовать, никто не сумел бы выпить воды и отломить хлеба, не будь всякий наш шаг оправдан. Для каждого это оправдание свое: я жил, ожидая беспощадной войны, которая утвердит нашу веру. И мне было достаточно знать свое место — место простого солдата этих грядущих битв. Я только боялся порой, как бы из-за трусости Англии или России все не рухнуло. Случай — или судьба? — соткали мне иное будущее: вечером первого марта 1939 года в Тильзите разразились беспорядки, о которых не сообщала пресса; в улочке за синагогой мне двумя пулями раздробило бедро, ногу пришлось ампутировать . Через несколько дней наши войска вступили в Богемию; когда об этом объявили сирены, я полусидел на госпитальной койке, пытаясь потонуть и забыться в томике Шопенгауэра. Символ моей бесплодной судьбы, на подоконнике дремал огромный пушистый кот.
Я перечитывал то место в «Parerga und Paralipomena», где сказано: все, что может приключиться с человеком от рождения до смерти, предрешено им самим. Поэтому всякое неведение — уловка, всякая случайная встреча — свидание, всякое унижение — раскаяние, всякий крах — тайное торжество, всякая смерть — самоубийство. Ничто так не утешает, как мысль, будто все наши несчастья добровольны; эта индивидуальная телеология обнаруживает в мире подспудный порядок и чудесно сближает нас с богами. Какой неведомый предлог (ломал я голову) заставил меня искать в тот вечер пули и увечья? Не страх перед боем, нет; уверен, причина глубже. В конце концов я, кажется, понял. Погибнуть за веру легче, нежели жить ей одною; сражаться с хищниками в Эфесе не так тяжело (ведь столько безымянных мучеников прошли через это), как стать Павлом, слугой Иисусу Христу; поступок короче человеческого века. Битва и победа — своего рода льготы;
быть Наполеоном проще, чем Раскольниковым. 7 февраля 1941 года меня назначили заместителем коменданта концентрационного лагеря в Тарновицах.
Служба не доставляла мне радости, но я исполнял долг. Трус проверяется под огнем; милосердие и жалость ищут темниц и чужой боли. По сути, нацизм — моральное учение, призывающее совлечь с себя прогнившую плоть ветхого человека, чтобы облечься в новую. В бою, под окрик командиров и общий рев, это превращение испытывал каждый; иное дело — отвратный застенок, где предательская жалость искушает нас давно забытой любовью. Я не случайно пишу эти слова: жалость к высшему — последний грех Заратустры. И я, признаюсь, почти совершил его, когда к нам перевели из Бреслау известного поэта Давида Иерусалема.
Это был мужчина лет пятидесяти. Обойденный благами этого мира, гонимый, униженный и поруганный, он посвятил свой дар воспеванию счастья. Помнится, Альтберт Зёргель в книге «Dichtung der Zeit»67 сравнил его с Уитменом. Сближение не слишком удачное: Уитмен славит мир наперед, оптом, почти безучастно; Иерусалем радуется каждой мелочи со страстью ювелира. Он никогда не впадает в перечисления, в каталогизацию. Я и сегодня могу, строка за строкой, повторить гекзаметры его великолепного «Живописца Цзы Яна, мастера тигров», чьи стихи напоминают разводы тигровой шкуры и полнятся неисчислимыми и безмолвными пересекающими их тиграми. Не забыть мне и монолога «Розенкранц беседует с ангелом», где лондонский процентщик XVI века пытается на смертном одре вымолить отпущение грехов и не знает, что втайне оправдан, внушив одному из клиентов (которого и видел-то всего раз и, конечно, не помнит) образ Шейлока. Мужчина с незабываемыми глазами, пепельным лицом и почти черной бородой, Давид Иерусалем выглядел типичным сефардом, хоть и принадлежал к ничтожным и бесправным ашкенази. Я был с ним строг, не поддаваясь ни сочувствию, ни уважению к его славе. Я давно понял, что адом может стать все: лицо, слово, компас, марка сигарет в состоянии свести с ума, если нет сил вычеркнуть их из памяти. Разве не безумец тот, кто днем и ночью видит перед собой карту Венгрии? Я применил этот принцип к дисциплинарному режиму в нашем лагере и... .
К концу 1942 года Иерусалем сошел с ума, 1 марта 1943-го он покончил с собой.Не знаю, понял ли Иерусалем, что я убил его, убивая в себе жалость. Для меня он не был ни человеком, ни даже евреем; он стал символом всего, что я ненавидел в своей душе. Я пережил вместе с ним агонию, я умер вместе с ним, я в каком-то смысле погубил себя вместе с ним; так я сделался неуязвимым.
А над нами проносились великие дни и великие ночи военных удач. Мы вдыхали воздух, пьянивший, как любовь. Сердце замирало от ужаса и восторга, словно захлестнутое прибоем. Все в ту пору было иным, новым, даже сны. (Может быть, я просто никогда не знал настоящего счастья, а бедам, как известно, нужен свой потерянный рай.) Не было тогда человека, который не вбирал бы жизнь полной грудью, дорожа всем, что только способен вместить и перечувствовать; и не было таких, кто не страшился бы потерять это бесценное сокровище. Но моему поколению предстояло пережить все: сначала — победу, потом — гибель.
В октябре-ноябре 1942 года во втором бою у Эль Аламейна пал в египетских песках мой брат Фридрих; несколько месяцев спустя воздушный налет стер с лица земли наш родовой особняк; другой в конце 43-го — мою лабораторию. Осажденный всем миром, погибал Третий рейх: он был один против всех, и все — против него. И тогда случилось то, что я, кажется, осознал только теперь. Я верил, будто способен испить чашу гнева, но обнаружил на дне неожиданный вкус — странный, почти пугающий вкус счастья. «Я рад поражению, — думалось мне, — поскольку втайне чувствую себя виновным и только так могу искупить содеянное». «Я рад поражению, — думалось мне, — потому что конец близок и у меня нет больше сил». «Я рад поражению, — думалось мне, — поскольку оно настало, поскольку им проникнуто все, что было, есть и будет, поскольку исправлять или оплакивать случившееся — значит покушаться на ход вещей». Я перебирал эти объяснения, пока не пришел к единственно верному.
Давно сказано, что люди рождаются на свет последователями либо Аристотеля, либо Платона. Иными словами, всякий более или менее отвлеченный спор входит в давнюю и бесконечную полемику Аристотеля и Платона; через века и пространства сменяются имена, наречия, лица, но не извечные противники. Эта скрытая преемственность есть и в истории народов. Громя в болотной грязи легионы Вара, Арминий не думал, что закладывает основы Германской империи; переводя Библию, Лютер не подозревал, что выковывает народ, который уничтожит Библию навсегда; настигнутый русской пулей в 1758 году, Кристоф цур Линде в каком-то смысле предвозвестил наши победы в 1914-м. Гитлер считал, что сражается ради одной страны, а сражался во имя всех, даже тех, кого преследовал и ненавидел. И не важно, что сам он не ведал об этом: это знала его кровь, его воля. Мир погибал от засилья евреев и порожденного ими недуга — веры в Христа; мы привили ему беспощадность и веру в меч.
Теперь этот меч обратился против нас, и мы подобны искуснику, соткавшему лабиринт и обреченному блуждать в нем до конца дней, или царю Давиду, осудившему чужака и обрекшему его на смерть, но вдруг в озарении слышащему: «Этот человек — ты». Чтобы воздвигнуть новый порядок, нужно многое разрушить; теперь мы знаем, что среди этого многого — наша Германия. Мы пожертвовали не просто жизнью: мы пожертвовали судьбой любимой Отчизны. Пусть другие клянут и плачут; моя радость в том, что наша жертва не знает пределов и не имеет равных.
Сегодня на землю нисходит безжалостная эпоха. Ее выковали мы — мы, павшие первыми. Разве дело в том, что Англия послужит молотом, а мы — наковальней? Главное, на земле будет царить сила, а не рабий христианский страх. Если победа, неподсудность и счастье не на стороне Германии, пусть они достаются другим. Да будет благословен рай, даже если нам уготован ад.Я всматриваюсь в зеркало, чтобы понять, кто я и каким стану через несколько часов перед лицом смерти. Плоть моя может содрогнуться, я — нет.
Комментарии
DEUTSCHES REQUIEM (1868) — оратория И. Брамса.
Цорндорф — место сражения прусских войск и русской армии в ходе Семилетней войны 1756—1763 гг.
Маршенуар — французское селение, место боев в ходе франко-прусской войны.
Один автор XVIII в. — Сэмюэл Джонсон, эту цитату Борхес уже приводил в «Приближении к Альмутасиму».
Теолог и гебраист Иоханнес Форкель — мистификация Борхеса.
Эрнст Вильгельм Хенгстенберг (1802—1869) — немецкий протестантский теолог.
Иоганн Карл Тило (1794—1853) — немецкий религиевед, исследователь новозаветных апокрифов.
Фридрих Генрих Вильгельм Гезениус (1785—1842) —немецкий востоковед, филолог-гебраист.
«De rerum natura» — философская поэма Лукреция (ок. 96 — 55 дон. э.).
...стоит Господу на миг...— автоцитата из эссе «История вечности».
Павел — прежний гонитель христиан Савл, апостол, основатель христианской общины в Эфесе.
Раскольников — герой «Преступления и наказания» Ф. Достоевского.
Жалость к высшему... — Ницше «Так говорил Заратустра», ч. IV («Знамение»).
Альберт Зёргель (1880—?) — немецкий литератор, литературный критик.
Мастер тигров — отсылка к любимому образу Борхеса (см. «Письмена Бога» и др.).
Розенкранц — второстепенный герой шекспировского «Гамлета», Шейлок — «Венецианского купца».
Эль Аламейн — селение в Египте, где 8-я армия британского генерала Монтгомери нанесла поражение итало-немецким войскам.
..люди рождаются на свет...— мысль Колриджа, многократно повторяемая Борхесом (эссе «Соловей Джона Китса», т. 2, и др.).
Вар (ок. 53 до н. э. — 9 н. э.) — римский полководец, наместник Германии, разбит германскими войсками под предводительством вождя херусков Арминия (18 или 16 до н. э. — 19 или 21 н. э.).
...царю Давиду, осудившему чужака... — 2 Цар 12, 7; библейский царь Давид послал на смерть хетеянина Урию.
..Англия послужит молотом, а мы наковальней... — реминисценция гетевского образа («Кофтские песни», 2; «Эпиграммы», 14).
Литература
Азеева, И.В. Игровой дискурс русской культуры конца XX века: Саша Соколов, Виктор Пелевин / И.В. Азеева. дис. . канд. культурол. наук. – Ярославль, 1999. – 190с.
Алтухова, О.Н. Антропонимы как интертекстуальные аллюзии в творчестве В. Пелевина / О.Н. Алтухова // Интертекст в художественном и публицистическом дискурсе: Сборник докладов международной конференции. – Магнитогорск: Издво МаГУ, 2003. –701с.
Антоненко, С. Пост-модерн? / С. Антоненко // Москва. – 1998. – №8. –С.175–180.
Антонов, А. Внуяз: Заметки о яз. Прозы В. Пелевина и А. Кима. / А. Антонов // Грани. – 1995. – № 177. – С.125– 148.
Арбитман, Р. Виктор Пелевин. Омон Ра. Повесть. Знамя. 1992. №5 / Р. Арбитман // Литературная газета. – 1992. – № 35 (26 августа). – С.4.
Арбитман, Р. Предводитель серебристых шариков. Альтернативы Виктора Пелевина / Р. Арбитман // Литературная газета. – 1993. – № 28 (14 июля). – С.4.
Бавильский, Д. Все мы немного: О романе Виктора Пелевина «Жизнь насекомых», «Знамя», № 4, 1993. / Д. Бавильский // Независимая газета. –1993. – 31 июля. – С.7.
Бавильский, Д. Школа нового романа / Д. Бавильский // Независимая газета. – 1996. – 7 сентября. – С.7.
Басинский, П. Авгиевы конюшни: О творчестве писателей В.О. Пелевина, В.Г. Сорокина, В.В. Ерофеева / П. Басинский // Октябрь. –1999. – № 11. – С.189–190.
Басинский, П. Новейшие беллетристы: Виктор Пелевин и Алексей Варламов / П. Басинский // Литературная газета – 1997. – № 22 (4 июня). –