Файл: Том первыйГлава первая.pdf

– Слушаю, сударыня! – говорила Фетинья, пости- лая сверх перины простыню и кладя подушки.
– Ну, вот тебе постель готова, – сказала хозяйка. –
Прощай, батюшка, желаю покойной ночи. Да не нуж- но ли еще чего? Может, ты привык, отец мой, чтобы кто-нибудь почесал на ночь пятки? Покойник мой без этого никак не засыпал.
Но гость отказался и от почесывания пяток. Хозяй- ка вышла, и он тот же час поспешил раздеться, отдав
Фетинье всю снятую с себя сбрую, как верхнюю, так и нижнюю, и Фетинья, пожелав также с своей стороны покойной ночи, утащила эти мокрые доспехи. Остав- шись один, он не без удовольствия взглянул на свою постель, которая была почти до потолка. Фетинья, как видно, была мастерица взбивать перины. Когда, под- ставивши стул, взобрался он на постель, она опусти- лась под ним почти до самого пола, и перья, вытес- ненные им из пределов, разлетелись во все углы ком- наты. Погасив свечу, он накрылся ситцевым одеялом и, свернувшись под ним кренделем, заснул в ту же ми- нуту. Проснулся на другой день он уже довольно позд- ним утром. Солнце сквозь окно блистало ему прямо в глаза, и мухи, которые вчера спали спокойно на сте- нах и на потолке, все обратились к нему: одна села ему на губу, другая на ухо, третья норовила как бы усесться на самый глаз, ту же, которая имела неосто-

рожность подсесть близко к носовой ноздре, он потя- нул впросонках в самый нос, что заставило его креп- ко чихнуть, – обстоятельство, бывшее причиною его пробуждения. Окинувши взглядом комнату, он теперь заметил, что на картинах не всё были птицы: между ними висел портрет Кутузова и писанный масляными красками какой-то старик с красными обшлагами на мундире, как нáшивали при Павле Петровиче. Часы опять испустили шипение и пробили десять; в дверь выглянуло женское лицо и в ту же минуту спряталось,
ибо Чичиков, желая получше заснуть, скинул с себя совершенно все. Выглянувшее лицо показалось ему как будто несколько знакомо. Он стал припоминать себе: кто бы это был, и наконец вспомнил, что это бы- ла хозяйка. Он надел рубаху; платье, уже высушен- ное и вычищенное, лежало возле него. Одевшись, по- дошел он к зеркалу и чихнул опять так громко, что по- дошедший в это время к окну индейский петух – ок- но же было очень близко от земли – заболтал ему что-то вдруг и весьма скоро на своем странном язы- ке, вероятно «желаю здравствовать», на что Чичиков сказал ему дурака. Подошедши к окну, он начал рас- сматривать бывшие перед ним виды: окно глядело ед- ва ли не в курятник; по крайней мере, находившийся перед ним узенький дворик весь был наполнен пти- цами и всякой домашней тварью. Индейкам и курам

не было числа; промеж них расхаживал петух мер- ными шагами, потряхивая гребнем и поворачивая го- лову набок, как будто к чему-то прислушиваясь; сви- нья с семейством очутилась тут же; тут же, разгребая кучу сора, съела она мимоходом цыпленка и, не за- мечая этого, продолжала уписывать арбузные корки своим порядком. Этот небольшой дворик, или курят- ник, преграждал дощатый забор, за которым тянулись пространные огороды с капустой, луком, картофелем,
свеклой и прочим хозяйственным овощем. По огоро- ду были разбросаны кое-где яблони и другие фрукто- вые деревья, накрытые сетями для защиты от сорок и воробьев, из которых последние целыми косвенны- ми тучами переносились с одного места на другое.
Для этой же самой причины водружено было несколь- ко чучел на длинных шестах, с растопыренными ру- ками; на одном из них надет был чепец самой хозяй- ки. За огородами следовали крестьянские избы, кото- рые хотя были выстроены врассыпную и не заключе- ны в правильные улицы, но, по замечанию, сделанно- му Чичиковым, показывали довольство обитателей,
ибо были поддерживаемы как следует: изветшавший тес на крышах везде был заменен новым; ворота ни- где не покосились, а в обращенных к нему крестьян- ских крытых сараях заметил он где стоявшую запас- ную почти новую телегу, а где и две. «Да у ней дере-

вушка не маленька», – сказал он и положил тут же разговориться и познакомиться с хозяйкой покороче.
Он заглянул в щелочку двери, из которой она было высунула голову, и, увидев ее, сидящую за чайным столиком, вошел к ней с веселым и ласковым видом.
– Здравствуйте, батюшка. Каково почивали? – ска- зала хозяйка, приподнимаясь с места. Она была оде- та лучше, нежели вчера, – в темном платье и уже не в спальном чепце, но на шее все так же было что-то навязано.
– Хорошо, хорошо, – говорил Чичиков, садясь в кресла. – Вы как, матушка?
– Плохо, отец мой.
– Как так?
– Бессонница. Все поясница болит, и нога, что по- выше косточки, так вот и ломит.
– Пройдет, пройдет, матушка. На это нечего гля- деть.
– Дай бог, чтобы прошло. Я-то смазывала свиным салом и скипидаром тоже смачивала. А с чем при- хлебнете чайку? Во фляжке фруктовая.
– Недурно, матушка, хлебнем и фруктовой.
Читатель, я думаю, уже заметил, что Чичиков,
несмотря на ласковый вид, говорил, однако же, с большею свободою, нежели с Маниловым, и вовсе не церемонился. Надобно сказать, что у нас на Руси ес-

ли не угнались еще кой в чем другом за иностранца- ми, то далеко перегнали их в умении обращаться. Пе- ресчитать нельзя всех оттенков и тонкостей нашего обращения. Француз или немец век не смекнет и не поймет всех его особенностей и различий; он почти тем же голосом и тем же языком станет говорить и с миллионщиком, и с мелким табачным торгашом, хотя,
конечно, в душе поподличает в меру перед первым. У
нас не то: у нас есть такие мудрецы, которые с поме- щиком, имеющим двести душ, будут говорить совсем иначе, нежели с тем, у которого их триста, а с тем, у которого их триста, будут говорить опять не так, как с тем, у которого их пятьсот, а с тем, у которого их пять- сот, опять не так, как с тем, у которого их восемьсот, –
словом, хоть восходи до миллиона, всё найдутся от- тенки. Положим, например, существует канцелярия,
не здесь, а в тридевятом государстве, а в канцелярии,
положим, существует правитель канцелярии. Прошу посмотреть на него, когда он сидит среди своих подчи- ненных, – да просто от страха и слова не выговоришь!
гордость и благородство, и уж чего не выражает лицо его? просто бери кисть, да и рисуй: Прометей, реши- тельный Прометей! Высматривает орлом, выступает плавно, мерно. Тот же самый орел, как только вышел из комнаты и приближается к кабинету своего началь- ника, куропаткой такой спешит с бумагами под мыш-

кой, что мочи нет. В обществе и на вечеринке, будь все небольшого чина, Прометей так и останется Про- метеем, а чуть немного повыше его, с Прометеем сде- лается такое превращение, какого и Овидий не вы- думает: муха, меньше даже мухи, уничтожился в пес- чинку! «Да это не Иван Петрович, – говоришь, глядя на него. – Иван Петрович выше ростом, а этот и ни- зенький и худенький; тот говорит громко, басит и ни- когда не смеется, а этот черт знает что: пищит птицей и все смеется». Подходишь ближе, глядишь – точно
Иван Петрович! «Эхе-хе», – думаешь себе… Но, одна- ко ж, обратимся к действующим лицам. Чичиков, как уж мы видели, решился вовсе не церемониться и по- тому, взявши в руки чашку с чаем и вливши туда фрук- товой, повел такие речи:
– У вас, матушка, хорошая деревенька. Сколько в ней душ?
– Душ-то в ней, отец мой, без малого восемьдесят, –
сказала хозяйка, – да беда, времена плохи, вот и про- шлый год был такой неурожай, что Боже храни.
– Однако ж мужички на вид дюжие, избенки креп- кие. А позвольте узнать фамилию вашу. Я так рассе- ялся… приехал в ночное время…
– Коробочка, коллежская секретарша.
– Покорнейше благодарю. А имя и отчество?
– Настасья Петровна.

– Настасья Петровна? хорошее имя Настасья Пет- ровна. У меня тетка родная, сестра моей матери, На- стасья Петровна.
– А ваше имя как? – спросила помещица. – Ведь вы, я чай, заседатель?
– Нет, матушка, – отвечал Чичиков, усмехнув- шись, – чай, не заседатель, а так ездим по своим де- лишкам.
– А, так вы покупщик! Как же жаль, право, что я про- дала мед купцам так дешево, а вот ты бы, отец мой,
у меня, верно, его купил.
– А вот меду и не купил бы.
– Что ж другое? Разве пеньку? Да вить и пеньки у меня теперь маловато: полпуда всего.
– Нет, матушка, другого рода товарец: скажите, у вас умирали крестьяне?
– Ох, батюшка, осьмнадцать человек! – сказала старуха, вздохнувши. – И умер такой всё славный на- род, всё работники. После того, правда, народилось,
да что в них: всё такая мелюзга; а заседатель подъе- хал – подать, говорит, уплачивать с души. Народ мерт- вый, а плати, как за живого. На прошлой неделе сго- рел у меня кузнец, такой искусный кузнец и слесарное мастерство знал.
– Разве у вас был пожар, матушка?
– Бог приберег от такой беды, пожар бы еще хуже;

сам сгорел, отец мой. Внутри у него как-то загорелось,
чересчур выпил, только синий огонек пошел от него,
весь истлел, истлел и почернел, как уголь, а такой был преискусный кузнец! и теперь мне выехать не на чем:
некому лошадей подковать.
– На все воля Божья, матушка! – сказал Чичиков,
вздохнувши, – против мудрости Божией ничего нельзя сказать… Уступите-ка их мне, Настасья Петровна?
– Кого, батюшка?
– Да вот этих-то всех, что умерли.
– Да как же уступить их?
– Да так просто. Или, пожалуй, продайте. Я вам за них дам деньги.
– Да как же? Я, право, в толк-то не возьму. Нешто хочешь ты их откапывать из земли?
Чичиков увидел, что старуха хватила далеко и что необходимо ей нужно растолковать, в чем дело. В
немногих словах объяснил он ей, что перевод или по- купка будет значиться только на бумаге и души будут прописаны как бы живые.
– Да на что ж они тебе? – сказала старуха, выпучив на него глаза.
– Это уж мое дело.
– Да ведь они ж мертвые.
– Да кто же говорит, что они живые? Потому-то и в убыток вам, что мертвые: вы за них платите, а теперь

я вас избавлю от хлопот и платежа. Понимаете? Да не только избавлю, да еще сверх того дам вам пятна- дцать рублей. Ну, теперь ясно?
– Право, не знаю, – произнесла хозяйка с расста- новкой. – Ведь я мертвых никогда еще не продавала.
– Еще бы! Это бы скорей походило на диво, если бы вы их кому-нибудь продали. Или вы думаете, что в них есть в самом деле какой-нибудь прок?
– Нет, этого-то я не думаю. Что ж в них за прок, проку никакого нет. Меня только то и затрудняет, что они уже мертвые.
«Ну, баба, кажется, крепколобая!» – подумал про себя Чичиков.
– Послушайте, матушка. Да вы рассудите только хорошенько: ведь вы разоряетесь, платите за него по- дать, как за живого…
– Ох, отец мой, и не говори об этом! – подхватила помещица. – Еще третью неделю взнесла больше по- лутораста. Да заседателя подмаслила.
– Ну, видите, матушка. А теперь примите в сооб- ражение только то, что заседателя вам подмасливать больше не нужно, потому что теперь я плачу за них;
я, а не вы; я принимаю на себя все повинности. Я со- вершу даже крепость на свои деньги, понимаете ли вы это?
Старуха задумалась. Она видела, что дело, точ-

но, как будто выгодно, да только уж слишком новое и небывалое; а потому начала сильно побаиваться,
чтобы как-нибудь не надул ее этот покупщик; приехал же бог знает откуда, да еще и в ночное время.
– Так что ж, матушка, по рукам, что ли? – говорил
Чичиков.
– Право, отец мой, никогда еще не случалось про- давать мне покойников. Живых-то я уступила, вот и третьего года протопопу двух девок, по сту рублей каждую, и очень благодарил, такие вышли славные работницы: сами салфетки ткут.
– Ну, да не о живых дело; бог с ними. Я спрашиваю мертвых.
– Право, я боюсь на первых-то порах, чтобы как- нибудь не понести убытку. Может быть, ты, отец мой,
меня обманываешь, а они того… они больше как-ни- будь стоят.
– Послушайте, матушка… эх, какие вы! что ж они могут стоить? Рассмотрите: ведь это прах. Понимаете ли? это просто прах. Вы возьмите всякую негодную,
последнюю вещь, например, даже простую тряпку, и тряпке есть цена: ее хоть, по крайней мере, купят на бумажную фабрику, а ведь это ни на что не нужно. Ну,
скажите сами, на что оно нужно?
– Уж это, точно, правда. Уж совсем ни на что не нужно; да ведь меня одно только и останавливает, что

ведь они уже мертвые.
«Эк ее, дубинноголовая какая! – сказал про себя
Чичиков, уже начиная выходить из терпения. – Пой- ди ты сладь с нею! в пот бросила, проклятая стару- ха!» Тут он, вынувши из кармана платок, начал оти- рать пот, в самом деле выступивший на лбу. Впрочем,
Чичиков напрасно сердился: иной и почтенный, и го- сударственный даже человек, а на деле выходит со- вершенная Коробочка. Как зарубил что себе в голову,
то уж ничем его не пересилишь; сколько ни представ- ляй ему доводов, ясных как день, все отскакивает от него, как резинный мяч отскакивает от стены. Отерши пот, Чичиков решился попробовать, нельзя ли ее на- вести на путь какою-нибудь иною стороною.
– Вы, матушка, – сказал он, – или не хотите пони- мать слов моих, или так нарочно говорите, лишь бы что-нибудь говорить… Я вам даю деньги: пятнадцать рублей ассигнациями. Понимаете ли? Ведь это день- ги. Вы их не сыщете на улице. Ну, признайтесь, почем продали мед?
– По двенадцати рублей пуд.
– Хватили немножко греха на душу, матушка. По двенадцати не продали.
– Ей-богу, продала.
– Ну видите ль? Так зато это мед. Вы собирали его,
может быть, около года, с заботами, со старанием,

хлопотами; ездили, морили пчел, кормили их в погре- бе целую зиму; а мертвые души дело не от мира сего.
Тут вы с своей стороны никакого не прилагали стара- ния, на то была воля Божия, чтоб они оставили мир сей, нанеся ущерб вашему хозяйству. Там вы получи- ли за труд, за старание двенадцать рублей, а тут вы берете ни за что, даром, да и не двенадцать, а пят- надцать, да и не серебром, а всё синими ассигнация- ми. – После таких сильных убеждений Чичиков почти уже не сомневался, что старуха наконец поддастся.
– Право, – отвечала помещица, – мое такое неопыт- ное вдовье дело! лучше ж я маненько повременю,
авось понаедут купцы, да применюсь к ценам.
– Страм, страм, матушка! просто страм! Ну что вы это говорите, подумайте сами! Кто же станет покупать их? Ну какое употребление он может из них сделать?
– А может, в хозяйстве-то как-нибудь под случай по- надобятся… – возразила старуха, да и не кончила ре- чи, открыла рот и смотрела на него почти со страхом,
желая знать, что он на это скажет.
– Мертвые в хозяйстве! Эк куда хватили! Воробьев разве пугать по ночам в вашем огороде, что ли?
– С нами крестная сила! Какие ты страсти гово- ришь! – проговорила старуха, крестясь.
– Куда ж еще вы их хотели пристроить? Да, впро- чем, ведь кости и могилы – все вам остается, перевод

только на бумаге. Ну, так что же? Как же? отвечайте,
по крайней мере.
Старуха вновь задумалась.
– О чем же вы думаете, Настасья Петровна?
– Право, я все не приберу, как мне быть; лучше я вам пеньку продам.
– Да что ж пенька? Помилуйте, я вас прошу совсем о другом, а вы мне пеньку суете! Пенька пенькою, в другой раз приеду, заберу и пеньку. Так как же, Наста- сья Петровна?
– Ей-богу, товар такой странный, совсем небыва- лый!
Здесь Чичиков вышел совершенно из границ всяко- го терпения, хватил в сердцах стулом об пол и посу- лил ей черта.
Черта помещица испугалась необыкновенно.
– Ох, не припоминай его, бог с ним! – вскрикнула она, вся побледнев. – Еще третьего дня всю ночь мне снился окаянный. Вздумала было на ночь загадать на картах после молитвы, да, видно, в наказание-то Бог и наслал его. Такой гадкий привиделся; а рога-то длин- нее бычачьих.
– Я дивлюсь, как они вам десятками не снятся.
Из одного христианского человеколюбия хотел: вижу,
бедная вдова убивается, терпит нужду… да пропади и околей со всей вашей деревней!..

– Ах, какие ты забранки пригинаешь! – сказала ста- руха, глядя на него со страхом.
– Да не найдешь слов с вами! Право, словно ка- кая-нибудь, не говоря дурного слова, дворняжка, что лежит на сене: и сама не ест сена, и другим не да- ет. Я хотел было закупать у вас хозяйственные про- дукты разные, потому что я и казенные подряды то- же веду… – Здесь он прилгнул, хоть и вскользь, и без всякого дальнейшего размышления, но неожиданно удачно. Казенные подряды подействовали сильно на
Настасью Петровну, по крайней мере, она произнесла уже почти просительным голосом:
– Да чего ж ты рассердился так горячо? Знай я прежде, что ты такой сердитый, да я бы совсем тебе и не прекословила.
– Есть из чего сердиться! Дело яйца выеденного не стоит, а я стану из-за него сердиться!
– Ну, да изволь, я готова отдать за пятнадцать ас- сигнацией! Только смотри, отец мой, насчет подря- дов-то: если случится муки брать ржаной, или гречне- вой, или круп, или скотины битой, так уж, пожалуйста,
не обидь меня.
– Нет, матушка не обижу, – говорил он, а между тем отирал рукою пот, который в три ручья катился по ли- цу его. Он расспросил ее, не имеет ли она в городе ка- кого-нибудь поверенного или знакомого, которого бы