ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 12.01.2024
Просмотров: 478
Скачиваний: 14
ВНИМАНИЕ! Если данный файл нарушает Ваши авторские права, то обязательно сообщите нам.
В итоге я купил внукам сладости и фрукты, а не книги, как мне хотелось.
К 6 часам вечера, как мы и договорились, меня забрала дочка. Впервые за 23 года я ехал в гости. Впрочем, я многое делал впервые за эти годы.
Дом у дочери был замечательный, большой и светлый. Дети еще не вернулись домой из школы, а дочкин муж, как оказалось, был в командировке.
Мы сидели за нарядным столом. Именно нарядным, а не богатым угощением. Не то, чтобы я был голоден (я вообще мало ем и в пище непривередлив), но мне казалось, что, когда в доме гости, стол должен ломиться от угощений. Но выглядело всё очень празднично и, я бы даже сказал, торжественно.
Потом она сказала, что дети не привыкли общаться с пожилыми людьми и для них норма, что у многих их друзей дедушки и бабушки живут за границей или на «поселении» («ну, это как будто санаторий для стариков»). Дочка попросила меня, чтобы я сильно не волновался при встрече с детьми. Это может их испугать. Я всё понимал и взял себя в руки. Сердце гулко билось.
Дети пришли, и был слышен их шепот из прихожей. Потом пара ног побежала наверх, а зал вошел МОЙ ВНУК. Я не смог встать и только смотрел на него. Было в нем что-то такое родное, что дух захватывало и топило сердце. Он сказал ломающимся голосом:
- Guten Аbend.
Я онемел. Я растерялся и ничего не ответил.
Я посмотрел на дочь. Она опустила глаза, потом стала громко звать дочь. Та тоже по-немецки сказалась уставшей и добавила, что у нее нет аппетита. Дочь извинилась и объяснила, что девочка очень стеснительная. Неволить ее не надо, сама потом спустится. Я судорожно вздохнул и подумал: «Когда я ее увижу?».
Внук пошел мыть руки.
- Он говорит по-казахски? – спросил я.
- Он слушал курс казахского языка.
- Сколько?
- 4 года в начальной школе.
- Сколько часов в неделю?
- Один.
- А дома… дома вы говорите по-казахски?
- Ты же знаешь, я не слишком в нем сильна, а муж и вовсе не говорит. Мама с ним говорила, он всё понимает и по-казахски, и по-русски…
Внук вернулся и шумно сел за стол. Мы молчали. Дочь не смотрела на меня и бросала на сына какие-то несмелые, словно извиняющиеся взгляды. Она как будто стыдилась меня. Я не мог есть, только пил воду. Было тягостно, напряженно, но я поймал на себе заинтересованный взгляд мальчика.
Тут внук прошептал:
- Ich kann nicht sagen. Der Gro;vater ist zu Besuch .
Дочь изменилась в лице:
- Mit wem sprichst du? Stelle sofort ein .
- Mit Sardshan (матери). Aber nat;rlich. Chus! (быстро – в невидимый микрофон).
- Benimm sich anst;ndig.
- Er scheint alles zu verstehen, - сказал внук матери, глядя на меня.
Тут дочь посмотрела на меня и собралась перевести мне их разговор.
Я перебил:
- Ich kann Deutsch sprechen .
Подозревал ли я на «;ыстау», что учу немецкий, чтобы иметь возможность говорить с собственным внуком. Ладно бы его отец был немцем, и жили бы они в Германии, но так…
Дочь пожаловалась на привычку молодых одновременно вести 2-3 разговора на нескольких каналах, что ж потом удивляться, что они нас не слышат. Внук снял чип с уха и извинился. Так мы и разговорились. Дочь рассказывала об успехах детей, своей работе и… пресекала любые попытки внука задавать мне вопросы.
Ужин подходил к концу. Я должен был уйти, хотя бы для того, чтобы сверху спустилась внучка и поужинала. Но, главное, я знал, что оставаться у них на ночлег я не могу, потому что в доме были дети. Я начал что-то объяснять дочери, но она кивнула головой, мол, она знает. Она настояла на том, что отвезет меня, как она выразилась, в «Hotel».
Внук спросил меня, приду ли я еще? Найдется ли у меня время для него?
О Аллах, только для этого я здесь, только этим жив.
- Ich habe viel Zeit, - ответил я.
Дочь добавила, что мы будем видеться каждый вечер. И отозвала сына в сторонку:
- Willst du mir nicht helfen?
Они о чем-то шептались на кухне. Неужели моя дочь решила воспрепятствовать моему общению с внуками?
Мы собрались выходить. Внук как-то пытливо посмотрел на меня и ушел наверх. Мне стало грустно: ему почти 16 лет, а он не знает, что гостя надо встретить у порога и проводить, а не показывать ему собственную спину. Идя к машине, я бросил дочери:
- Скажи ему, что, когда отец отсутствует, он – главный мужчина и хозяин в доме.
- И?
- Это всё. Просто передай ему мои слова.
Уже подъезжая к моей общаге, она обронила: «Жаль, что нет мамы, она бы нам помогла». Да, пожалуй, она была единственной связью между нами. Но, подумал я, какая помощь нужна родным людям, чтобы по-настоящему поговорить друг с другом вместо того, чтобы заполнять пустоту ничего не значащими словами?
Я спросил, говорила ли мама ей, Жомарту и Нурлану обо мне? Говорила ли она сама, моя дочь, своим детям обо мне?
Дочь уже остановила машину и попросила выслушать ее, не перебивая.
Говорила она много и сбивчиво: «Mein Vater, просто послушай меня. In das zweite Mal werde ich mich schon … nicht entscheiden. В смысле, во второй раз я уже не решусь… Мы долго думали, что ты вернешься очень скоро. А потом всё стремительно закрутилось, жизнь стала меняться на глазах. Люди куда-то уезжали, другие – приезжали. Nein, ich nicht dar;ber… Когда я вышла замуж, всё относительно устроилось. Люди стали забывать старое. Только взрослые помнили, но боялись об этом говорить, или им запрещали, я не знаю. Unsere Kinder nicht dazu waren fertig. Они не были к этому готовы. Ну, к тому, что вы начнете возвращаться. Нас вызывали несколько раз для бесед, за месяц до твоего освобождения. Это всегда делается, когда к кому-то должен приехать вернувшийся оттуда. Адель, конечно, не вызывали, она слишком маленькая. Нам объясняли, как себя вести с тобой, о чем говорить и о чем – не говорить. Тимур после этих бесед психовал и потом долго молчал. Я за него переживаю. Поэтому, папа, не надо никаких разговоров про прошлое. Оно ушло и его не вернуть. Мой муж, честно говоря, не знал, как себя вести с тобой, и потому ему устроили служебную командировку. Ты не подумай, он очень порядочный. Поэтому он не мог остаться и играть какую-то роль. Он сказал, что уважает тебя и не сможет избежать разговора, если ты захочешь серьезно поговорить с ним. Говорят, вы все возвращаетесь и хотите настроить молодежь, как бы это сказать, на вашу волну. Знаешь, почему Адель тебя боится? У ее подружки вернулся из «поселения» дедушка, и он ругал детей и внуков за то, что они говорят по-немецки. Он не понимал внуков, а дети устали ему всё время переводить (это хорошо, что ты знаешь немецкий). Потом он начал свои разговоры про прошлое, а им-то этого не надо. Ну, его и отправили под Астану, там большинство «вернувшихся» живет. Адель боится, что ты тоже будешь ругаться. Поэтому она не спустилась… Ты спросил сегодня про ;удаларов, хотел с ними познакомиться, а они живут в Польше. После тех событий они передали свой бизнес старшим сыновьям и эмигрировали. Так многие сделали, у кого были деньги. Вся семья мужа живет за границей, а он – патриот, не хочет уезжать. Вот. Дети будут учиться за рубежом, может, там и останутся. А нам что? Лишь бы мы могли детям помочь. Mein Vater, поэтому я тебя прошу: не ломай их жизнь, не надо им ничего объяснять про Казахстан, 12 год и прочее, что было 20 лет назад. Wir haben seines Leben ohne Sie schon eingestellt. Да, мы уже научились жить без вас».
Последние фразы она говорила уже сквозь сдерживаемые рыдания. Наверное, последние слова дались ей особенно тяжело. Значит, это были самые важные слова. Кинжал, а не слова.
Мое лицо пылало, сердце стучало где-то во рту, голову качало от ударов прихлынувшей крови.
Она еще всхлипывала, потихоньку успокаиваясь. Я поцеловал ее в лоб и сказал: «Жлама. Б;рі жа;сы болады ».
Я вышел из машины с мыслью, что она не должна догадаться о том, что я убит. Идя очень прямо, я спиной показывал ей, что все хорошо, что ничего нового я не услышал, просто дал ей возможность выговориться.
Я вошел в общагу и тут же рухнул в ближайшее кресло. Я уговаривал себя не думать, пока не думать, еще не думать. Я должен был гнать от себя любую мысль, иначе бы я там же умер от разрыва мозгов или сердца. Я проигрывал в уме одну сложную шахматную партию, ход за ходом: белые, черные, белые, черные.
По вестибюлю шли люди и, глядя на меня понимающе и сочувственно, скорей проходили мимо.
Минут через 20 я поднялся к себе в комнату.
Почему муж оставил ее одну со всем этим? Теперь, значит, патриотом называют того, кто не уезжает из страны? Он, мужчина, сбежал, чтобы не говорить со мной. Он не остался, чтобы как минимум познакомиться со мной. Да, в конце концов, чтобы быть рядом со своей семьей в этой непростой, как оказалось, ситуации. Подлец. Трус. Слабак. И в руках этого поколения страна?! Разве можно на них надеяться? А моя дочь слабая или сильная? Этот ее разговор со мной – свидетельство силы или слабости? Нет, на большее её не хватит, сегодня силы ей придал лишь материнский инстинкт. Ничего, кроме своей семьи, они защищать не будут.
Когда-то в детстве она звала меня «;кешка». Сегодня в разговоре она дважды сказала мне «Mein Vater». Мой отец называл своего отца «к;ке», я своего – «папа», моя дочь меня зовет «Vater». Что происходит с нами? К чему мы пришли? Как мы к этому пришли?
Что за слова говорила мне дочь? Это был отказ от меня? Она предавала меня во имя будущего своих детей? Она ли первая? Её ли поколение первое?
Разве не так же мой отец отказывался рассказывать мне о своих отце и деде, чтобы не знал я о том, что мой дед был репрессирован (распространенная версия: погиб на войне; а сколько их было репрессировано, угнано в Сибирь?!), а прадед был убит, когда хотел увести свой скот за кардон? Даже после реабилитации не стали говорить о деде. Уже привыкли его не вспоминать. Разве отец не вытравлял во мне память рода, память истории казахов?! Конечно, родители боялись, что это может испортить мою биографию. Их поколение в полной мере испытало на себе действие клейма «дети врагов народа», отцу удалось получить высшее образование только после оттепели, в 60-ые.
Бабушка никогда не рассказывала мне о своей жизни, о молодости. Я и знал-то ее только как тихую, почти забитую, безграмотную старушку. Помню, когда я приходил в дом дяди, у которого она жила, бабушка доставала из своего сундука кусок прозрачного сахара и давала его мне заскорузлыми, морщинистыми руками. Иногда она развязывала носовой платок и доставала оттуда 10 копеек.
Бабушка не говорила по-русски, так, отдельные слова «маладес», «;арашо». В гости ее водили к таким же апашкам, как она сама. О чем они беседовали между собой? Какую жизнь вспоминали? Только на ее похоронах я узнал из разговоров шепотком, что она была байской дочерью, читала и писала по-арабски, знала персидский и говорила почти на всех тюрских языках. А еще она читала Коран. Только сейчас я задумался: когда же она молилась? Как скрывала от детей и внуков? Что она чувствовала, вынужденная совершать молитву скрытно, не имея возможности приобщить к своей вере собственных детей и внуков? В доме родного сына одна среди чужих? Я вспомнил, что она и в магазин-то почти не ходила (редко, да и то в сопровождении детей или внуков), она не смогла бы ничего купить, не зная русского языка. Она уже тогда на родной земле жила как в гетто. И ее подружки-апашки – в гетто.
Старики почти не говорили с нами о жизни. Может, они так наказывали себя за то, что не смогли сделать что-то важное, самое важное для нас. И стыд теперь не давал раскрыть рта и учить нас жить. Или им запрещали наши родители, убеждая не портить будущее внуков, мол, все равно ничего уже не вернуть? Тогда, в 50-60-ые годы, аксакалы перестали учить народ, передавать ему свою мудрость. Могли ли мы понять их? Их жизнь, их ценности, их жизненный опыт были отличными от наших. Их поколение так много наказывали тюрьмами, голодом, расстрелами и добились своего: они научились свои мысли держать при себе. Так десятилетиями методично, целенаправленно сначала лишали народ памяти, потом – национальной гордости, потом – языка, теперь – земли.
Значит, сейчас наш черед молчать? В наказание за то, что не сказали своего слова в нужное время, единственное время, когда и надо было говорить, говорить так громко, чтобы и глухие услышали...
Разве не так же и я в свое время старался держать подальше своих детей-подростков от того, чем занимался?! А мой старший брат-декабрист не любил вспоминать свои внезапно завершившиеся студенческие годы. Родители тогда ругали его за то, что влез в ту историю, а позже упоминать те события при детях ему не разрешала жена. Это скрывали как позор, почему? Да, после голода и расстрелов 30-х годов мы, казахи, спасали потомков от уничтожения, от угрозы, от гибели. Мы преуспели. Потомки выжили. Но КТО они?