Файл: Stroenie_filma_M__1985.pdf

просматривает или просматривает и прослушивает эти знаки и нечто из них извлекает. Конечно, возможно, как и в случае словесного общения, что декодирующий или принимающий слушатель скажет или даже неразборчиво пробормочет: "Не понимаю". Или же он может "понять". Говорящий может сказать: "Как по-вашему, будет сегодня дождь?" — а слушатель ответить: "Меня зовут Джон Джонс". Мы часто можем проверить подобного рода ответы вопросом: "Что я только что сказал?" — и, если слушатель скажет: "Вы спросили меня, кто я такой", нам станет очевидно, что что-то тут не в порядке.

Впрошлом мы многое узнали о специфическом взаимодействии между говорящим и слушающим. Первое — и тот, и другой способны передавать и воспринимать словесные сообщения. В тех случаях,'когда этого нет, мы всегда предполагаем наличие психической или биологической патологии. Мы обычно называем больными тех людей, которые в зрелом возрасте не понимают и соответствующим образом не отвечают на обычный речевой код их общества.

Вслучае кино методы, подобные предложению повторить наше высказывание, до сих пор нам не доступны. Во-первых, в кино мы не "беседуем". Оно не служит заменителем словесной речи, как, например, знаковый язык глухонемых. В процессе кинокоммуникации мы скорее являемся слушателями лектора, которому мы никогда не можем ответить, нежели участниками беседы. Положение это скорее сходно с рассмотрением живописного полотна, нежели с общением собеседников.

И все-таки мы иногда понимаем фильм. Иногда мы способны узнавать сигналы, кодировать их в знаки, реорганизовать в единицы, составляющие сюжетный-организм, и извлечь чувство-озабоченности, в высшей степени близкое заложенному кинематографистами. Схема предполагает совершенное соответствие кодирования и декодирования. Однако наиболее вероятны иные результаты. Например, кинематографист может рассматривать взаимоотношения между мужчинами и женщинами, живущими в наиболее

==144

• развитом индустриальном обществе. Кинематографист (представьте себе такой фильм, как "Красная пустыня" Антониони) может утверждать, что взаимоотношения мужчин и женщин в терминах контроля их внутреннего отношения с самими собой и внешнего между собой может быть лучше всего описано в понятиях конструктивного и разрушительного действия техники и индустриализации на определенную общественную среду. Он может связывать желтый газ, выпускаемый трубами завода и убивающий пролетающих сквозь него птиц, с блондинистой шевелюрой мужчины, принимающего и использующего неспособность женщины управлять своей эмоциональной жизнью.

Зритель может воспринимать подобный фильм по-разному. Начнем с наиболее сложного положения, но положения все еще вероятного в силу относительной молодости кинематографа как средства выражения. Зритель не знает, что такое фильм. Он видит изображения на экране, но не знает, что должен их кодировать и что-то из них извлекать. Он не знает, что имеет дело со знаковой системой и даже что он смотрит "представление". Сначала он видит желтый цветок на фоне размытого и неопределенного газона, затем

поднимающийся из трубы поток желтого газа, а потом идущего по улице блондина. Зритель может просто уйти. Он может интуитивно предположить, что это сон, и ожидать какого-нибудь объяснения оракула, или же просто смотреть на яркие краски и движения, думая о другом. Он не будет пытаться кодировать сигналы и знаки, рассматривать их как сообщение или как коммуникативные знаки, так же как и пытаться что-нибудь из них извлечь. Общность значения может быть сведена почти к нулю, вплоть до того, что он даже не будет воспринимать набор иконических знаков. Подобное положение может быть экспериментально проверено, и можно выяснить, насколько такое восприятие вообще для человека возможно. В настоящее время данные по этому поводу еще крайне неопределенны, но как будто можно найти людей, которые при первом просмотре фильма не воспринимают и иконического "представления". Следовало бы исследовать этот аспект как с точки зрения развития, так и по принадлежности к тому или иному культурному кругу, выясняя, например, в каком возрасте иконическое подобие становится очевидным для ребенка, воспитанного в пределах данной культуры.

Теперь обратимся к следующему варианту. Зритель знает, что такое кино, и видел много фильмов. Он предполагает, что кинематографист что-то хочет сказать, и знает, что должен извлечь из фильма его смысл. Ему может быть предоставлен довольно широкий выбор.

Он может выискивать и только эстетическое значение, и только понятийное, либо определен-

==145

ное сочетание того и другого. Он смотрит один и тот же фильм, видит одни и те же изображения и приходит к выводу, что фильм рассказывает о сумасшедшей женщине, хорошем муже и таинственном незнакомце, который ее любит. Сумасшествие ее очевидно, так как она бросает обоих мужчин и пытается покончить с собой, а поэтому трагизм истории зритель видит в том, что женщина, у которой есть все — хороший дом, хороший ребенок, да еще в придачу прекрасный любовник, — хочет от всего этого отказаться.

Или другой зритель может с той же определенностью заключить, что фильм, очевидно, показывает, что бывает, когда неблагодарные рабочие начинают бастовать. Хороший управляющий настолько занят своим заводом, работая день и ночь, что ему пока что не хватает времени на жену. Эта неразборчивая женщина попадает в лапы богатого негодяя и по заслугам переживает с ним жалкий роман, в результате которого ее ребенок заболевает и она пытается покончить с собой.

Или может быть сделано и иного типа извлечение, более неопределенное, и тогда зритель скажет: "Я не уверен, в чем тут было дело. Возможно, что..."

Возможен и другой вариант: зритель, абсолютно уверенный в том, что он понимает фильмы и составляющие их знаки, на середине фильма может сказать: "Режиссер сошел с ума. Это беспорядочная каша образов его подсознания. Все это бессмысленно. Я пошел домой".

Я так подробно остановился на конкретных примерах восприятия одного фильма, потому что семиотика должна в конечном счете попытаться объяснить этот набор реакций. Именно подобного рода восприятие характерно для коммуникативной ситуации (когда коммуникация невозможна, прерывиста, неопределенна или неверна) и является скорее правилом, чем исключением. Большинство примеров кинокоммуникации не соответствуют схеме, то есть не представляют собой совершенного соответствия между чувством-озабоченности, сюжетным-организмом и изображениями-событиями, которые оно порождает, и их реконструкцией зрителем.

Большинство кинематографических ситуаций, необходимым образом зависящих и от создателя и его среды (как социальной, так и психологической), и от зрителя и его среды, и от самого фильма, представляют собой несовершенные коммуникативные ситуации.

Единственным удовлетворительным достижением семиотики кино было бы положение, при котором мы могли бы попытаться объяснить неудачу (если это можно так назвать) полной коммуникации при просмотре фильма. Подобное понимание могло бы привести к более совершенной коммуникации, но не это, как мне кажется, является основной причи-

==146

ной создания семиотики кино. Это понимание не должно помогать создавать лучшие фильмы (на каком бы то ни было уровне), хотя, возможно, и оказало бы подобное воздействие; скорее оно должно было бы служить пониманию бесконечно сложных процессов, с помощью которых люди взаимодействуют и передают информацию, причем всегда в несовершенной форме. Оно должно позволить нам насладиться самими этими элементами двусмысленности и несовершенства, выясняя источники и области неопределенности общения между людьми.

Достичь понимания столь сложного процесса в настоящее время крайне трудно, но с этого следует начинать. Существует несколько исходных путей. Мы можем подробно изучать отношение между создателем и производимым продуктом, между кодирующим отправителем и порождаемыми им знаками. Или, наоборот, можем рассматривать отношение между набором знаков, порождаемым известно или неизвестно кем, и его воздействием на декодирующий приемник. В-третьих, мы можем рассматривать саму знаковую систему, определяя методы ее описания и образования.

Эмпирическое обоснование отношений между знаками, их отправителями или приемниками в настоящее время является в первую очередь проблемой социальнопсихологической и зависит от точного описания рассматриваемых знаков и их конкретного использования в данном типе деятельности. Исследователи, анализирующие создание фильма или его восприятие, используют киноматериал главным образом как прикладной предмет для разработки и подтверждения социологических и психологических теорий. Но эти исследователи еще не располагают соответствующим источником основных данных о самой знаковой системе, каковой является кино.

Само собой разумеется, что проблемы описания знаков никогда не могут быть полностью обособлены от их отношений к кодирующим и декодирующим организмам, но на этой

начальной стадии следует сконцентрировать все усилия на небольших областях исследования, не забывая, однако, и об их применимости к модели, необходимой для проверки.

Именно поэтому я предлагаю как первую задачу семиотики кино исследование знаковой системы самого кинематографа.

РАЗЛИЧНЫЕ ЕДИНИЦЫ КИНО

Принимая общую правильность рассмотренной выше модели чувства-озабоченности, исследование знаковой системы кинокоммуникации должно начинаться с набора, конфигура-

·

==147

ции, установления размеров1 или определенной группировки отдельных единиц, представляющих или заменяющих предшествовавший набор мыслей, понятий, или, в терминах Рокича, системы убеждений и неверия. Изображения-события в фильме организованы для того, чтобы открыто или скрыто передать эту заменяемую ими систему, а зритель в свою очередь их перерабатывает с целью ее извлечь. Все это производится путем сведения внутренних духовных процессов к набору внешних знаков, являющихся кодируемыми и декодируемыми единицами.

Следовательно, первый вопрос, на который следует ответить, — природа и описание того, что можно назвать основным кинознаком. В первые годы существования кино основной единицей фильма считалась драматическая сцена. Это понятие было исключительно театральным: первые кинематографисты направляли камеры на какую-то отдельную часть действия или события и регистрировали ее во всей ее целостности и непрерывности. Ограничения сценической единицы были техническими и драматическими: сколько пленки можно было зарядить в киноаппарат, столько времени давалось на развертывание драматической сцены.

Самые ранние фильмы поэтому представляли собой единичную сцену, бывшую, как казалось, простой единицей поведения. В то время лишь немногие кинематографисты интересовались проблемами единиц восприятия и познавательных свойств движущегося изображения. Вскоре стало очевидным, что эти единицы поведения могли быть связаны вместе простыми склейками, образуя драматическую пьесу, состоящую подобно театральному представлению из нескольких сцен.

В 1902 году Портер* столкнулся с тем фактом, что сцена не является минимальной единицей фильма. Сама сцена оказалась делимой. Он обнаружил, что могут быть отсняты отдельные фрагменты изображений-событий и их сочетание образует сцену. В те дни большинство кинематографистов придерживались точки зрения, что зрители "не знают", что происходит, если им не показана вся сцена целиком как непрерывный поток сообщений. Тем не менее стало очевидным, что киноединица, представляющая собой полную и непрерывную фиксацию актеров и их действия, может подвергнуться дальнейшему расчленению на "фрагментарные" изображения и актеров и их действий, без всяких потерь в понимании. Это означало не только разрушение перцептивного единства

^Подробнее о проблеме вкладываемого и извлекаемого значения фильма как набора измерений см: W о r t h S. Cognitive Aspects of Sequence in Visuaf Communication. - "AV Communication Review", 16, № 2,1968.

==148

(например, образа человека, когда нам показывались в последовательности изображения головы и глаза или рук), но и разрушение понятийного поля, ибо нас заставляли соединять отдельные мысли или фрагменты мыслей наперекор времени. Точно так же, как мы объединяем отдельные изображениясобытия в фильме, подобно совмещению картинок "тахистоскопа"*, мы способны соединять фрагменты мыслей, например изображение человека, за которым следует изображение змеи, при некоторых обстоятельствах может заставить нас сделать заключение: "Этот человек — змея".

В 1923 году С. Эйзенштейн изолировал "основную" единицу кино и назвал ее "кадром"*. Он не пытался систематически определить "кадр", но описал его главным образом как минимальную прагматическую единицу кино с точки зрения кинематографистов. Для построения своей теории кино он сформулировал понятие "столкновение идей", назвав его определяющим для кинематографа, и впервые изложил то, что сейчас стало специальной теорией взаимодействия понятий. Используя в основе своей гегельянскую триаду тезисантитезис-синтезис, он предположил, что отдельный "кадр" соответствует отдельной "идее" и что в результате столкновения двух идей возникает третья.

Арнхейм! в 1933 году, развивая представления ранней "гештальтпсихологии", некоторыми прозорливыми замечаниями относительно восприятия и постоянства видения внес свой вклад в исследование кино. Однако основные его усилия были направлены на доказательство того, что кино является искусством скорее, чем простым воспроизведением видимого мира. Основной его аргумент состоял в том, что кино — искусство, пока оно "несовершенно". Цвет и звук ограничивают художественные возможности кино, так как являются его "усовершенствованиями". Подобно Пудовкину, который в 1927 году предложил взять за основу такие неопределенные элементы, как "контраст", "подобие", "синхронность", "повтор" и "параллельные структуры"*, Арнхейм попытался выделить операционные единицы*, являющиеся элементами, определяя такие законы или правила, как "постояноство точки зрения", "перспектива", "видимые размеры", "организация светотени", "отсутствие цвета", "ускорение", "включение стопкадров" и "фокусировка". В общем и целом он образовал двадцать подобных единиц и был вынужден признать, что их можно найти еще сотни.