Файл: Товстоногов_Репетирует и учит.pdf

ВОЛКОВ. Я делаю эту «хреновину», Георгий Александрович, не случайно. Я ищу! Мне кажется, я не должен быть пассивным участником торга...

Г.А. Правильно! Но почему активность вашего поиска направлена не по существу? Зачем в те моменты, когда вы были наиболее необходимы здесь, вы все время пытаетесь смешаться с Табуном?

ВОЛКОВ. Вот об этом я и хотел сказать, но вы меня прервали. Чувствуя, что я Князю не нравлюсь, я ищу поддержку у кобылиц! Во-первых, я их любимец! Даже в танец перед Князем сегодня, если вы заметили, я включил элементы похоти из моего первого танца с Вязопурихой и Холстомером. Во-вторых, сейчас Князь скажет про Милого: «Шалун», — а откуда он это возьмет?

Г.А. Но зачем скрываться, когда вы ждете своего выхода? Поддержка кобылиц может возникнуть от одного вашего полувзгляда на них на первом плане!

ВОЛКОВ. Милый не умеет проигрывать!

Г.А. Правильно! Почему же вы проигрываете до сражения?

ВОЛКОВ. Я не проигрываю до сражения! Я знаю себе цену. Я стараюсь продать себя дороже. Я готовлюсь стать царской лошадью, а не какого-то Князя. Что мне с самого начала вперед вылезать?

Г.А. То, о чем вы говорите, Миша, не в логике взаимоотношений лошадей и людей. ВОЛКОВ. Но мы же играем лошадей по человеческой логике?!

Г.А. Когда на сцене один Табун, он очеловечивается. Но у нас в спектакле нет мест, где при встрече человека с лошадью лошадь сохраняет не звериную, а человеческую психологию. Откуда вы знаете, попадете к царю или нет? Вы — в Табуне! Вас выдрессировали выступать! Вы знаете, что вы в финале смотра, правильно понимаете, что «любимец»! И рветесь! А вы, оказывается, прячетесь где-то сзади. И тратится время, чтобы вас оттуда вытащить. Зачем? Какой смысл?

ВОЛКОВ. Про что сцена?

Г.А. Чемпион провалился! — вот про что. Самоуверенный лидер потерпел поражение! И вам надо построить затяжную оценку непонимания своего провала, настолько в Милом сильна самоуверенность.

ВОЛКОВ. Но ведь в конце я уже чувствую, что выбирают не меня?

Г.А. В конце — да! И когда Генерал просит Князя посмотреть на вас, с вашей стороны должна быть последняя попытка что-то выдать, а, не сдавшись, искать поддержки, понимаете?

ВОЛКОВ. Да, я понял, надо перестроить оценку.

Г.А. (Данилову.) После каждого танца Милого надо кормить его сахаром. (Изотову.) Громче хруст сахара, иначе кормежка не совпадает со звуком.

В каждой из своих сцен Панков—Генерал находит места, где, прибавляя к какой-либо из своих

фраз «Остроумно», он заразительно смеется собственной шутке. Так и в сцене с Князем, выразив недовольство его выбором: «Вы ищете модное, а на лошадей моды нет», — Гене-

рал добавляет «остроумно» и утробно хохочет.

Г.А. (Басилашвили.) Чтобы довести предложение Павла Петровича до логического предела, отпарируйте: «Неостроумно!», а потом уже скажите следующий текст.

«Нэостроумно», — показал Г.А. Басилашвили. Тот тут же снял копию: «Нэостроумно», — сказал он товстоноговским бархатным голосом. Все посмотрели на Г.А., не обиделся? Нет,

даже понравилось.

472

¶ПАНКОВ. К вопросу о предложениях, Георгий Александрович. Нельзя привести в какую-то систему мои звания? Везде я называюсь Генералом, а здесь вдруг Граф. Почему?

Г.А. Генерал совмещается с Графом. Тут противоречия нет.

ПАНКОВ. Но и Князь совмещается с поручиком, а я Олега зову Князем. Помните, на прошлой репетиции мы лишили Конюшего имени Нестор. Решили Мишу Данилова по всему спектаклю называть Конюшим. Пусть и Олег зовет меня Генерал. Я просто за то, чтобы в голове у зрителей не возникла путаница.

Г.А. Хорошо, Павел Петрович, согласен, давайте так и сделаем.

Покупка состоялась. Князь, Феофан и Холстомер переезжают в Москву. Идет рассказ и

демонстрация того, как прекрасно жил у Князя Холстомер.

(Мироненко.) Юзеф, как и у Миши Данилова, так и у вас, должен быть большой кнут, которым можно было бы щелкать в воздухе.

МИРОНЕНКО. Еще не готов, Георгий Александрович.

Г.А. (Соколову.) Витя, реквизиторы все время дают нам нагайку, ничего общего не имеющую с кнутом, который нам нужен.

СОКОЛОВ. Я уже отметил у себя, Георгий Александрович.

БАСИЛАШВИЛИ. Надо придумать систему крепления на столбе подносика со щеткой, ножницами и зеркалом.

СОКОЛОВ. Я отметил.

Г.А. (Соколову.) У меня предложение. Попросите Эдуарда Кочергина от моего имени сделать такую вещь: на бочку надеть пуф. И чтобы материал спускался по краям бочки. Понимаете? Помоему, хороший вариант трансформации конюшни в принадлежность комнаты Князя.

(Басилашвили.) И вот теперь, Олег, все ваши предметы туалета могут быть на бочке. (Мироненко.) Юзеф, голубчик, вы легко выносите реквизит, точно оборудуете площадку, и,

тем не менее, мне не нравится, КАК вы это делаете. Музыка, которая сопровождает рассказ Евгения Алексеевича, не для него, а для вас. Все, что вы делаете, должно доставлять вам огромное удовольствие, а вы скромно копошитесь в углу. У вас своя жизнь: беззаботная, счастливая, удачная...

(Кутикову.) Евсей Маркович, надо сцену подкрепить светово. А то актеры работают в атмосфере стыдливого мрака.

КУТИКОВ. Оля, сто восемьдесят девятый на кресло. ЛЕБЕДЕВ. А на меня? Я в темноте. Юзеф в темноте.

КУТИКОВ. 189-й — это верхний свет. Мы сейчас ищем точечную картинку.

ЛЕБЕДЕВ. А мне кажется, сам принцип неверный. Сто восемьдесят девятый на кресло, а Олег все равно в темноте. Надо больше белого света.

Г.А. Рассеянный белый свет в этих декорациях ничего хорошего не даст. Засветится задник, и ничего не улучшится. Вся сфера задавит вас.

ЛЕБЕДЕВ. Но ведь нужно сделать так, чтобы и нам, актерам, было удобно? Г.А. Этим мы с Евсеем Марковичем и занимаемся.

ЛЕБЕДЕВ. В этом спектакле, как ни в каком другом, должны быть видны глаза. Мы репети- руем-репетируем, а ощущение маски вместо лица. Может, вот с этих лож что-то специально добавить? Невозможно работать, понимая, что глаз нет.

КУТИКОВ. Мы будем думать, Евгений Алексеевич.

ЛЕБЕДЕВ. Что толку думать? Уже делать надо. Результатов не видно!

Г.А. Надеюсь, Евсей Маркович добьется необходимого нам результата, но и мы ищем, так дадим возможность и ему поискать. А мы давайте продолжим.

БАСИЛАШВИЛИ. Мне хотелось бы вставить в рассказ Холстомера, как барин моется. Давай, Юзеф, покажем, что мы придумали.

Феофан подносит Князю кувшин с водой. Князь, ополоснув пальцы, аккуратно вытирает

ими

одни глаза.

(Мироненко и Басилашвили.) Очень хорошо, только вся эта пантомима должна быть точно вписана в музыку. На реплику Холстомера: «Они были так похожи», — сделайте одинаковый жест.

473

¶Басилашвили и Мироненко, поправляя прическу, одинаково взмахивают руками. Князь спрашивает Феофана, нравится ему Пестрый или нет ? На самом деле, это звучит так: «Феофан, как тебе Пестрый, нра или не нра?»

Г.А. {Басилашвили.) Что с вами, Олег? Неужели русский князь будет говорить по-одесски?

Повторение сцены переезда в Москву. Стоя у столбов, глядя в зал, Князь и Феофан, как бы возникая в сознании Холстомера, наперебой рассказывают о его достоинствах.

Г.А. {Лебедеву.) А ты, Женя, сядь на бочку, сиди и слушай, как барин.

{Кутикову.) Запомните положения: Женя на бочке, Юзеф в центре, Олег — у правого столба.

Все в лучах.

Князь: «Феофан, наддай».

Г.А. {Басилашвили.) Нет, Олег, «наддай» звучит сейчас бытово, а надо через флер воспоминаний Холстомера. {Показывает): «Феофа-а-ан, надд-а-а-ай». {Басилашвили повторяет.) Вот, Олег, правильно! Вот что нужно!

{Кутикову.) На реплику Холстомера: «Мне хорошо было у них жить», — перемена света. {После пантомимы обеда.) У меня предложение: вымараем текст про еду.

БАСИЛАШВИЛИ. Как?

Г.А. Олег, все остальное было сильнее. БАСИЛАШВИЛИ. Но там уже дорогие нам кусочки.

Г.А. Невозможно играть одну и ту же тему столько времени. Мы уже поняли, как прекрасно жилось Холстомеру у Князя. Это ясно из первой страницы текста, зачем играть еще? Сколько, Тамара Ивановна, до конца акта? Семь страниц? Надо сокращать.

БАСИЛАШВИЛИ. А что дальше? А как связать?

Г.А. Да, необходимо сесть за текст и сделать редакцию БАСИЛАШВИЛИ. Простите, Георгий Александрович, но из чисто эгоистических соображе-

ний хотелось бы некоторые реплики сохранить.

Г.А. Мы оставим, Олег, тот минимум, который нас подведет к финальной сцене первого ак-

та.

В перерыве отпускаются актеры, занятые в Табуне. Остаются Лебедев, Басилашвили и Мироненко. Дежурный свет. Г.А., сидя на сцене, редактирует текст.

Еще раз прочтите, что получилось, чтобы Тамара Ивановна могла отметить в экземпляре вымаранные места.

ЛЕБЕДЕВ. Все-таки хочется оставить текст: «Хозяин и Кучер были похожи, ничего не боялись, никого не любили, но за это их любили все!» Действительно, так в жизни и бывает: чем человек эгоистичней, тем ему больше везет.

Г.А. Хорошо, оставим этот текст. {Суфлеру Горской.) Тамара Ивановна, отметьте у себя. Хочу поделиться тем, что мне мерещится в конце акта. К моменту зонга про «Кузнецкий

мост» выпустить весь Табун, а вас, Олег, и Юзефа посадить на плечи самым сильным мужчинам...

БАСИЛАШВИЛИ. Над миром?

Г.А. Да, а затем опустить вас и всем актерским составом спеть зонг. ЛЕБЕДЕВ. Но там же по смыслу должны быть только мы трое?

Г.А. Нельзя же, если в условиях игры задан Хор-табун, втроем заканчивать акт?!

Все, спасибо! Теперь известно, что делать. Значит, расписание построим так. Во вторник с одиннадцати до тринадцати репетируются ваши сцены без Хора. А с часу до трех отрабатываем финал.

21 октября 1975 года

Розовский спорит с Товстоноговым о сцене у князя Серпуховского.

Г.А. Сцена нуждается в купюрах. Очень долго идет одна и та же тема: как хорошо Холстомеру у Князя. Я увидел, понял, поверил, что ему там хорошо, — нет, все сначала. Кроме того, не-

нутое холстом.

(Басилашвили, Лебедеву и Мироненко.) Давайте проговорим текст и обозначим игровые места, чтобы потом не останавливаться.

Спор с Розовским о «филе».

ГЛ. Прочтите всю фразу.

РОЗОВСКИЙ. «Сбруя с маленькими серебряными пряжечками, вожжи шелковые и одно время — филе».

Г.А. Ну, как сегодняшнему зрителю объяснить, что «филе» — это, оказывается, не еда? РОЗОВСКИЙ. Да, «филе» во времена Толстого означало не только еду.

Г.А. А что это?

РОЗОВСКИЙ. Узор на нитчатой ткани.

Г.А. Ну, скажите, кто из обывателей, заполняющих значительную часть зала, знает то, о чем вы сказали? Филе сегодня только кусок рыбы или мяса, очищенный от костей! Других значений этого слова рядовой зритель сегодня не знает. Мы же не будем сноски в программках делать: филе, мол, оказывается, в то время означало то-то и то-то?! Как вы это не понимаете, Марк?

РОЗОВСКИЙ. И целый куплет песни вылетает. В песне-то все понятно! Для текста Юры Ряшенцева справочники не нужны! Вы выкидываете текст про Святую Троицу. Мы лишаем Олега Валерьяновича Басилашвили возможности сыграть отношение к Князю, а самого Князя — позиции.

Г.А. Марк, я понимаю, что вам как автору инсценировки важна каждая фраза, потеря любого куска для вас крушение. Мне нравится, что вы заступаетесь и за автора стихов, я не ставлю под сомнение их качество, но нам никто не простит композиционного перекоса спектакля! У з-рителей

— определенный предел терпения...

РОЗОВСКИЙ. Все рушится, все! (Уходит в глубь зала.)

Г.А. Не рушится, а спасается! Ваша же замечательная идея распыляется на глазах под конец акта, и вы отстаиваете это распыление! Мы все хотим найти наилучшее решение, Марк, только это и ничего более!

ЛЕБЕДЕВ (после сверки текста). Можно еще раз?

ГА. Давайте еще раз прочтем, чтобы не было остановок из-за текста, когда будем проходить игрово.

(Соколову.) Витя, сколько можно нести кресло?

СОКОЛОВ. Принесли, Георгий Александрович, но оно совсем не вольтеровское.

Г.А. Давайте любое кресло, потом разберемся: вольтеровское или нет. Позовите, пожалуйста, Куварина.

(Басилашвили.) Олег, мне не нравится ваша позиция. (Сам садится в кресло, показывает.)

Вот эта вальяжная поза мне нужна. Кресло, поза — и конюшня превращается в княжеский апартамент.

(Куварину.) Сохраняя силуэт, надо обтянуть кресло холстом.

(Мироненко.) Юзеф, поднос с бритвенными принадлежностями Князя изначально должен быть в кресле. Вынесли кресло, вынули поднос, поставили на столб рядом с креслом.

475 ¶{Басилашвили.) Я бы, знаете, что сделал, Олег? Надел бы персидскую шапочку с кисточкой,

чтобы одним элементом дать княжескую домашнюю обстановку. Не надо халата. По персидской шапочке ясно, что князь дома. И отсюда из кресла можно петь: «Если хочешь, чтоб тебя любили...». Ну-ка, попробуйте. " БАСИЛАШВИЛИ.

Если хочешь, чтоб тебя любили Не люби ты никого Если хочешь, чтоб тебя боялись, Сам не бойся никого. БАСИЛАШВИЛИ и МИРОНЕНКО.

Верный конь да полночь гиблая, Вот и вся тебе здесь библия. Г.А. Вы знаете, на слух, не ложится: «не люби ты». В чтении все в порядке, но на слух это одно какое-то странное новое словосочетание «нелюбиты». БАСИЛАШВИЛИ. Что же делать?

РОЗОВСКИЙ. Можно, «не люби, брат». (Поет.) «Не люби, брат, никого...» Г.А. Лучше. Запомнили, Олег? И хорошо бы, напевая, почитывать маленькую книжечку с золотым обрезом. Весь джентльменский набор: и мытье глаз, и через зеркальце стрижка усов, и книжка.

БАСИЛАШВИЛИ. Может быть, мне спеть и второй куплет? Г.А. Не стоит. Достаточно од-

ного... А где мы уносили кресло? МИРОНЕНКО. Нигде. Мы не договаривались его уносить. Г.А. Разве? Давайте подумаем. Кресло унести надо.

БАСИЛАШВИЛИ. Может быть, мне все-таки спеть, а Юзеф в это время кресло унесет? Попробовать или нет?

Г.А. Попробуем, я всегда за пробу. БАСИЛАШВИЛИ.

Все живое, от червя до Бога, Выносилось на торги, Продавалось, туда им и дорога, Лишь коня побереги. Ах, как тройка с места тронется, Тут и есть Святая Троица.

Розовский, благодарный Басилашвили, вернулся к Товстоногову: «Ну, хорошо же?»

ТА. Хорошо, оставим.

(Басилашвили.) На реплику Холстомера: «Ни тот, ни другой никого не любили, и за это их любили все», — возьмите часы, откройте крышку, послушайте, как они играют, и скажите через флер воспоминаний: «Двенадцать, Феофан, торопись, Феофан, на бега опоздаем».

(Изотову.) Найдите запись старого часового механизма. (Аккомпаниатору.). Розочка, на «двенадцать» сыграйте менуэт.

(Басилашвили.). «Челку — челку не забудь смочить» — все через воспоминания, и пальчком медленно погрозите Феофану: «Не забу-удь».

(Изотову.) «Выйдет Феофан» — уже здесь можно дать удивленный шумок толпы.

Феофан, красуясь, кричит через всю улицу: «Ну, что, Машка, раззявила ряшку?»

КУТИКОВ. Извините, Георгий Александрович, вы специально это делаете? Г.А. Я не понял — что?

КУТИКОВ. Куда Юзеф вышел? Он же «раззявила ряшку» кричит в ложу для почетных гос-

тей?!

Г.А. Да-да, вы правы, не надо дразнить гусей.

(Мироненко.) Юзеф, пройдите через просцениум и крикните «раззявила ряшку» в директорскую ложу.

МИРОНЕНКО. Простите, Георгий Александрович, мне сюда кричать ближе, а к директорской ложе надо далеко идти. Почему мне надо кричать именно туда?

476

¶Г.А. Ну, как вам сказать? Потому что «Машка» сидит именно там... Стоп-стоп-стоп, Юзеф, почему вы играете, что уже едете? Еще не вышел Князь, надо же его встретить. У Олега Валерьяновича сейчас будет текст: «И выйдет Князь!»

ЛЕБЕДЕВ. А может, так? Юзеф говорит свой последний текст, прибавляет «и», я следом подхватываю — «и»...

БАСИЛАШВИЛИ. «И выйдет Князь!»

Холстомер и Феофан одновременно кланяются.

Г.А. Может быть. (Басилашвили.) Только на улицу надо выйти уже без турецкой шапочки. БАСИЛАШВИЛИ. Тогда я надену кивер!

Г.А. Какой кивер? Разве мы заказывали кивер? Впервые слышу. БАСИЛАШВИЛИ. Мне сшили его.

Г.А. А зачем кивер?

БАСИЛАШВИЛИ {надевает). Не надо? РОЗОВСКИЙ. Хороший кивер для бегов.

Г.А. Ладно, пока оставьте. А у вас, Олег, есть время, чтобы уложить на поднос в кресло все предметы, которыми вы пользовались? К моменту вашего выхода вперед?

БАСИЛАШВИЛИ. Конечно. А бочка — помните, вы предлагали мне использовать бочку? — она пока не нужна. Может, во втором акте у Матье она пригодится?

Г.А. Да, попробуем бочку у Матье.

(Мироненко.) Юзеф, сейчас не то кресло, которое будет, вам его уносить во время сцены не

надо.

(Соколову.) Виктор! Пока не сделали легкое вольтеровское кресло, пусть сейчас его уносят двое рабочих.

СОКОЛОВ. Когда, Георгий Александрович?

Г.А. Во время второго куплета песни Князя. Хор-табун на месте? СОКОЛОВ. Да. Впустить?