Файл: dementev_v_v_teoriya_rechevyh_zhanrov.pdf

коллоквиалистами множественность компонентов ситуации обще- ния, нерешенность вопроса, какие из них необходимо учитывать для адекватного осмысления речи, стала серьезным препятствием для определения и разграничения отдельных речевых жанров: какие па- раметры значимы для такого разграничения жанров, т. е. типологи- зации, а какие нет; где начинается новый жанр, а где мы имеем дело еще с вариантом старого? Так же как при построении любой дискур- сивной типологии, любое решение будет небезупречным (прежде всего субъективным), любое определение будет грешить отсечением чего-то значимого; попытка же учесть все значимые аспекты, как это обычно бывает в коллоквиалистике при изучении речи в целом, с неизбежностью обернется тем, что количество выделяемых разно- видностей и типов будет разрастаться до совершенно необозримых пределов, пока не сравняется с количеством «образцов».

« ... разработка типологии ситуаций (и следовательно — типо- логии жанров), — пишут М. В. Китайгородская и Н. Н. Розанова, — существенно затруднена из-за того, что пока нет специфических и надежных методов “этнотаксономии общества” (по С. М. ЭрвинТрипп. — В. Д.). Эта задача осложняется и тем, что существуют типы ситуаций, для которых нет принятого обозначения» [Китайгородская,

Розанова 1999: 32].

Естественно, многообразие жанров и их вариативность — не единственный нерешенный аспект проблемы места жанра в речевой системности.

С одной стороны, понятие жанра уже заняло прочное место в тео- рии дискурса в целом как одна из базовых единиц его организации (хотя о сновной единицейорганизациидискурсажанрпризнается не всеми исследователями); с другой стороны, многие современные отечественные работы по теории дискурса / текста вообще не исполь- зуют ни термина жанр, ни положений Бахтина, ни положений сло- жившейся в России «после Бахтина» теории речевых жанров — зато успешно опираются на работы по дискурсу (прежде всего западные: американские, английские, немецкие), где выделяются в качестве ба- зовых другие речевые единицы.

Такимобразом,проблемаречевойсистемностиявляетсяключевой нетолькодлятеорииречевыхжанров:небудетпреувеличениемсказать, что адекватное решение данной проблемы — задача - максимум и лингвистики текст а, и теории дискурс а.

Как известно, в основе лингвистики текста с момента ее воз- никновения на основе прагматики, стилистики и риторики лежало представление об особых — отработанных в общении, стандартных, узнаваемых речевых правилах, упорядочивающих речь и при этом отличных от правил языка. Действительно, если бы правила тек- ста / речи совпадали с языковыми правилами и нормами, было бы не- понятно, с одной стороны, чем отличаются друг от друга разные типы текстов на одном и том же языке (роман, записка, протокол, письмо);

с другой стороны, чем отличется текст как единица речи от предло- жения.

Влингвистике текста установлено, что «правила текста / речи» многомерны, вариативны и обращены к многочисленным сторонам внеязыковой действительности: к языку и тем языковым / речевым единицам, из которых текст построен, к собственному содержанию, т. е. отражаемой реальной или воображаемой действительности, к сво- ему автору (соответственно, к его интенциям и мотивам, т. е. к своей цели) и читателю / слушателю, к другим авторам и текстам, наконец,

ккультуре во всей ее совокупности (в любом тексте как в капле воды отражается вся национальная и человеческая культура).

Естественно, текст обращен к своему жанру как к наиболее оче- видному из текстовых правил.

Вконтексте этих рассуждений сам термин-понятие жанр кажется интуитивно ясным и вполне логично связанным с текстом — однако остается нерешенным вопрос, как определить жанровую принадлеж- ность произведений, лишенных (литературной) традиции, например «Крохоток» А.И. Солженицына (который ставит себе в заслугу «изо- бретение» данного жанра). Еще более очевидным образом сказанное относится к абстрактной — модернистской, символистской, футури- стической — поэзии. Ср.:

ИЗРЕ

Большая честь родиться бедняком.

Д. Бурлюк

Подобные «трудные» случаи, впрочем, представляют собой лишь стилизацию тех действительных трудностей, которые в огромном количестве находим в реальном непосредственном общении. Содер- жательная сложность, дополнительные интерпретационные шаги адресата речи, присущие разновидностям непрямой коммуникации, не являются прерогативой «сложных» сфер общения. Ср.:

(СОСЕДКИ ПО ДОМУ А. И Б. ВСТРЕЧАЮТСЯ НА УЛИЦЕ) А. Здрасьте / что там в овощном?

Б. Ниче нету // А. Совсем?

Б. Токо картошка // А. Молодая?

Б. Нет / старая // А больше ничего //

А. Ну пойду посмотрю // [Китайгородская, Розанова 1999: 358– 359].

Диалог должен быть отнесен к непрямой коммуникации на сле- дующих основаниях: наличие смысловых лакун в тексте разговора, неточность передаваемой информации, непредсказуемость реакций, неопределенность коммуникативных намерений говорящих. Неяс- но, означает ли последняя реплика А. Ну пойду посмотрю то, что А. осталась неудовлетворена ответом Б. и хочет получить более точную информацию (тогда действительно лучше пойти посмотреть самой), или же А. хочет сообщить, что отправляется посмотреть старую кар- тошку (что маловероятно). Но какого удовлетворительного ответа могла ожидать А. на свой вопрос Что там в овощном? Скла- дывается впечатление, что А. вообще не ждет ответа как такового. Точно такая же реплика Ну пойду посмотрю скорее всего была бы произнесена ею и в случае исчерпывающе подробного рассказа Б. о том, что там в овощном (тогда она была бы даже более уместна, чем после лаконичного Ниче нету // токо картошка). Кроме того, заклю- чительная реплика несет метакоммуникативную, регулятивную на- грузку, и ее следует интерпретировать прежде всего как речевой ход, замыкающий интеракцию и закрывающий тему диалога.

Исследователь-лингвист, столкнувшийся с таким материалом, строит различные гипотезы относительно реплик этого разговора. Несомненно, что точно так же строят их и сами собеседники. Таким образом, даже в этом, казалось бы, «простом» бытовом разговоре не может быть «простой» интерпретации высказываний, какую предпо- лагает семиотическое использование знаков, поскольку, очевидно, в основе данного вида коммуникации лежит содержательная диада, ко- торая может быть определена как «запрос информации ~ потребность в другой информации, чем та, которая может быть передана в рамках данной коммуникативной ситуации».

Как известно, осмысление материала такого рода (а именно такие примеры прежде всего характерны для устного непосредственного

общения) привелилингвистикутекстаещев60–70-х гг. к необходимо- стииспользоватьсложныйкомплекстекстовыхкатегорий(втомчисле ситуативность, диалогичность, множественный характер интерпрета- ции, интертекстуальность, вербальные и невербальные компоненты коммуникации). Часть этих категорий, обусловливающих связность

ицельность речевого произведения, выделили лингвистику текста из «нетрадиционного» синтаксиса, занимающегося вопросом о сред- ствах связи между предложениями, и очень скоро выделили из «тра- диционной» лингвистики текста лингвистику дискурса, основными категориями которой стали именно текстовость плюс ситуативность. Взаимодействуя с прагмалингвистикой и социолингвистикой, лингви- стика дискурса обогащается следующими категориями: 1) участники общения (статусно-ролевые и ситуативно-коммуникативные характе- ристики); 2) условия общения (пресуппозиции, сфера общения, хро- нотоп, коммуникативная среда); 3) организация общения (мотивы, цели и стратегии, развертывание и членение, контроль общения и ва- риативность коммуникативных средств); 4) способы общения (канал

ирежим, тональность, стиль и жанр общения).

Важно, что конститутивные категории дискурса вытекают из тео- рии коммуникативных постулатов, т. е. принципов успешного обще- ния. Одним из ключевых принципов здесь является установка на осмысленность и интерпретируемость любой речи — даже если по форме речь кажется полностью бессмысленной, получатель скорее станет искать в ней смысл, не выраженный явно, чем откажется от интерпретации. На этом явлении основан комический и эстетический эффект многих художественных произведений, например «Жалобной книги» А. П. Чехова.

Лежит она, эта книга, в специально построенной для нее контор- ке на станции железной дороги. Ключ от конторки «хранится у стан- ционного жандарма», на деле же никакого ключа не нужно, так как конторка всегда отперта. Раскрывайте книгу и читайте:

... «Проезжая через станцию и будучи голоден в рассуждении чего бы покушать я не мог найти постной пищи. Дьякон Духов».

«Лопай, что дают»...

«Кто найдет кожаный портсигар тот пущай отдаст в кассу Ан- дрею Егорычу».

«Так как меня прогоняют со службы, будто я пьянствую, то за- являю, что все вы мошенники и воры. Телеграфист Козьмодомьян- ский».

«Добродетелью украшайтесь».