Файл: makarov-osnovu_teorii_diskursa-8l.pdf

высказывания. Об этом же, разграничивая пресуппозиции и следствия, пишет Джордж Юл

[Yule 1996: 25]: «A presupposition is something the speaker assumes to be the case prior to making an utterance. Speakers, not sentences, have presuppositions. An entailment is something that logically follows from what is asserted in the utterance. Sentences, not speakers, have entailments».

Прагматическая пресуппозиция

Прагматическая пресуппозиция определяется в литературе трояко: первое направление обычно связывает прагматическую пресуппозицию с представлениями говорящего о контексте; второй подход — с понятием общих или фоновых знаний; третий соотносит эту категорию с условиями уместности и успешности высказывания [appropriateness / felicity conditions — Bach, Harnish 1979: 158—159].

135

Очевидно, что речь идет практически об одном и том же — представлениях коммуникантов о контекстуальных условиях [context conditions — van Dijk 1981: 54] актуализации высказываний в дискурсе и их интерпретации.

Прагматическая пресуппозиция в самом широком смысле понимается как отношение между говорящим и уместностью высказывания в контексте [Кееnan 1971; Levinson 1983: 177], по форме: P является прагматической пресуппозицией суждения S, если всякий раз, когда произнесение S коммуникативно уместно, автор высказывания S считает, что P истинно и полагает, что его адресат также считает, что P истинно [Stalnaker 1972: 387; 1974: 200—203; Auwera 1979: 251; Kevelson 1980: 56]. Уже в этом определении содержится значительный элемент интерсубъективности.

Набор всех пресуппозиций говорящего в данном контексте задает класс возможных миров, в которых эти прагматические пресуппозиции релевантны, чем, собственно говоря, определяются границы феноменологической ситуации. При этом прагматические пресуппозиции отнюдь не должны быть истинными, они обычно считаются таковыми: «are at least believed to be true» [Stalnaker 1972: 389]. «Пропозиция является пресуппозицией в прагматическом смысле, если говорящий считает ее истинность само собой разумеющейся и исходит из того, что другие участники контекста считают так же... По-видимому, пресуппозиции лучше всего рассматривать как сложные предрасположения, которые проявляются в речевом поведении» [Столнейкер 1985:427].

Прагматическая пресуппозиция, предопределяя уместность и/или успешность высказывания, опирается на информацию, данную в контексте и когнитивно освоенную коммуникантами [given information — Dinsmore 1981: 11—25; Stalnaker 1972; 1974; common ground — Werth 1984:53; shared knowledge, background knowledge — Gumperz 1982a: 84; mutual knowledge — Ballmer 1982: 11—12; Sperber, Wilson 1982; mutual contextual beliefs — Bach, Harnish 1979: 5; ср.: Кубрякова и др. 1996: 174]. Для успеха коммуникации необходим общий когнитивный фонд, иначе говоря, у участников в феноменологическом поле должен присутствовать общий набор пропозиций контекста — общий пресуппозиционный фонд, без которого их совместная деятельность порождения и понимания дискурса затруднена или просто невозможна из-за нарушения принципа интерсубъективности.

Но не следует понимать общий фонд знаний механически как какое-то количество информации, которым в равной степени располагают все участники общения. Интерсубъективность заключается не в этом. Ее установление или поддержание в каждом акте речи постоянно меняет пресуппозиционный фонд и зависит от него. Более корректным с точки зрения учета когнитивных

136

аспектов языкового общения при коммуникатороцентрическом подходе к анализу речи выглядит определение прагматической пресуппозиции как некоторого ряда предположений, допускаемых говорящим, относительно того, что адресат склонен принять на веру, т. e. без возражений: «assumptions the speaker makes about what the hearer is likely to accept without challenge» [Givón 1979: 50; 1988; Brown, Yule 1983: 29]. Эти предположения — то, что Грайс на-

зывает непротиворечивой [noncontroversial — Grice 1981: 190] информацией, совсем не обязательно входят в общий фонд знаний и верований коммуникантов до речевого акта, скорее, у участников диалога должна быть общая предрасположенность к восприятию такого рода информации.

В приведенном выше примере человек, произносящий {Ш-а}, предполагает, что {III-b} слушающим будет легко принято на веру, как само собой разумеющееся.

Данный взгляд на определение прагматической пресуппозиции асимметричен: он представляет динамическую пресуппозицию говорящего. Когда звучит Мой дядя самых честных правил..., проявляется разница в фонде знаний: говорящий знает заранее о существовании своего дяди, слушающий же вряд ли «знает» об этом (значит, это не входит в общий фонд знаний), он «узнает» о существовании дяди у говорящего только в момент речи, однако он склонен принять это на веру, как само собой разумеющееся. В психологическом плане этому соответствует сложный комплекс установок, экспектаций и антиципации (обоюдных установок на соблюдение принципов общения, антиципации говорящего по отношению к реакции слушающего и экспектаций последнего по отношению к непротиворечивости информации и т. д.). Именно такие случаи приводятся в качестве примеров ретроактивного усиления в теории релевантности [см.: Sperber, Wilson 1995: 115— 117].

Существуют экспериментальные подтверждения того, что слушающие ведут себя так, как будто пресуппозиции говорящих обязаны приниматься [см.: Brown, Yule 1983: 30]. Если некий homo ignarus, незнакомый с историей и политическим устройством Франции, услышит сакраментальное Король Франции лыс, он еще может усомниться в особенностях прически монарха, но само его наличие будет принято на веру, на чем, кстати, построено немало розыгрышей и шуток.

Такая когнитивно обоснованная трактовка пресуппозиции и в прагматике, теории речевой коммуникации, и в дискурсивной психологии выглядит предпочтительнее, поскольку, преодолевая логицизм и позитивизм, она точнее интерпретирует роль имплицитного знания в речи.

137

4.2. ТЕМА ДИСКУРСА И ТЕМА ГОВОРЯЩЕГО

Неужто музе не хватает темы, Когда ты можешь столько подарить Чудесных дум, которые не все мы Достойны на бумаге повторить. В. ШЕКСПИР. Сонет № 38

Понятие темы, одно из центральных в изучении семантики и прагматики дискурса, во многих исследованиях незаслуженно девальвируется или же рассматривается как нечто само собой разумеющееся, как-то теряется в гуще новомодных терминов.

4.2.1Тема дискурса как глобальная макроструктура

Вмногочисленных теоретических моделях категория тема получает разный статус и обладает разным объяснительным потенциалом. Начать хотя бы с того, что русское слово тема соответствует сразу двум английским терминам theme и topic. Первый входит в систему актуального членения предложения и текста тема — рема (theme — rheme), хорошо знакомую читателям. Второй иногда встречается в паре с понятием комментарий (topic — comment) приблизительно в том же смысле, что и тема — рема, хотя и не всегда; аналогичным образом он используется в сочетании с категорией фокус (topic — focus); порой он вполне закономерно оказывается в одном ряду с терминами содержание (content), предмет общения (subject). Подобное нечеткое употребление во многом предопределяется принадлежностью понятия тема к тому кругу категорий, которые, на первый взгляд, не нуждаются в определении, будучи одной из аксиом лингвистики. Тем не менее, во всех вариантах интерпретации термина тема легко угадывается общее понятийное ядро.

Тема (thema — греч. то, что положено (в основу)) в самом общем смысле — это то, о чем идет речь, или — более научно и менее широко — «то, относительно чего нечто утверждается

вданном предложении» [ЛЭС 1990: 507], если только не понимать слово утверждается буквально. Практически все исследователи отмечают интуитивность определения темы

[Brown, Yule 1983: 69; van Dijk 1981: 177—193].

He может похвастаться терминологической строгостью пара понятий тема—рема в теории актуального членения предложения и текста, она часто определяется по логике порочного круга: тема — это все, что не рема; рема — это все, что не тема [ЛЭС 1990: 410; 507]. Поразному относятся исследова-

138

тели и к статусу темы в предложении: одни утверждают, что теме говорящий уделяет большое внимание, в то время как другие решительно отводят ей второстепенную роль, важной признавая только рему. С точки зрения дискурс-анализа этот спор беспредметен, потому что как тема, так и рема (иногда соответственно определяемые как данная и новая информация — given vs. new information, что не совсем корректно) важны для производства и для интерпретации высказываний в диалоге, хотя играют разную роль. В частности, они отличаются по признаку динамичности и статичности, по способу представления информации, по разной синтаксической и интонационной выделенности.

Тема дискурса (dicourse topic) представлена в виде макропропозиции [Brown, Yule 1983: 71]

или макроструктуры [van Dijk 1981: 186], в отличие от темы отдельного предложения или высказывания, как правило, представленной именной группой подлежащего. Тема индивидуального высказывания в дискурсе обусловлена тем, как его информация распределяется линейно, в то время как тема дискурса указывает на то, как его содержание организовано глобально, иерархически [van Dijk 1981: 190; ср.: Дридзе 1984]. Тему высказывания

{VI} a. John Marcus Fielding disappeared.

Джон Маркус Филдинг исчез определить весьма просто, ибо практически каждый нормальный носитель языка на вопрос

О чем это предложение? ответит, что это предложение о Джоне Маркусе Филдинге: This sentence is about John Marcus Fielding. Можно указать на грамматические и интонационные средства выделения темы. Возьмем фрагмент побольше:

{VI} b. The commonest kind of missing person is the adolescent girl, closely followed by the teenage boy. The majority in this category come from working-class homes, and almost invariably from those where there is serious parental disturbance. There is another minor peak in the third decade of life, less markedly working-class, and constituted by husbands and wives trying to run out on marriages or domestic situations they have got bored with. The figures dwindle sharply after the age of forty; older cases of genuine and lasting disappearance are extremely rare, and again are confined to the very poor — and even there to those, near vagabond, without close family.

When John Marcus Fielding disappeared, he therefore contravened all social and statistical probability. Fifty-seven years old, rich, happily married, with a son and two daughters; on the board of several City companies (and very much not merely to adorn the letterheadings); owner of one of the finest

139

Elizabethan manor houses in East Anglia, with an active interest in the running of his adjoining eighteen-hundred-acre farm; a joint — if somewhat honorary — master of foxhounds, a keen shot ...

he was a man who, if there were an -arium of living human stereotypes, would have done very well as a model of his kind: the successful City man who is also a country landowner and [in all but name] village squire. It would have been very understandable if he had felt that one or the other side of his life had become too time-consuming ... but the most profoundly anomalous aspect of his case was that he was also a Conservative Member of Parliament.

(J. Fowles)

Определяя тему фрагмента {VI-b}, можно тоже сказать, что он о Джоне Маркусе Филдинге, но достаточно ли будет в этом случае сформулировать тему одним лишь именем, точно так же, как и для высказывания {VI-a}? Опять же интуитивно, отвечая на вопрос О чем этот рассказ?, нормальный носитель языка скорее всего ответит:

{VI} с. John Marcus Fielding's disappearance was highly anomalous, both socially and statistically.

Исчезновение Джона Маркуса Филдинга было в высшей степени аномально социально и статистически.

Такая пропозиция как бы суммирует, резюмирует дискурс, оказывается кратким содержанием рассказа [summary — van Dijk 1981: 187]. Очевидно, что основную мысль текста можно оформить как-то иначе, но вряд ли полученные варианты будут сильно отличаться друг от друга по смыслу. Следовательно, существуют семантические макроструктуры и процедуры их выделения, раз мы можем интуитивно свести содержание рассказа к одному предложению. Тему дискурса и надо понимать как выражение семантической макроструктуры данного дискурса. Подобная макроструктура — это не абстрактно-теоретический концепт, у глобальной темы дискурса есть свой психологический коррелят, если точнее, — когнитивная схема,

предопределяющая планирование, продуцирование, восприятие и понимание дискурса, а также хранение полученной информации и ее воспроизведение [Дейк, Кинч 1988; van Dijk 1981; Carberry 1990; Bruner 1991; Renkema 1993; Berger 1996 и др.].

Таким образом, глобальная семантическая макроструктура опирается на макропропозицию наподобие той, что актуализована в высказывании {VI-c}. Такая макропропозиция, если нам позволительно привести сравнение из области современной биологии, — это своего рода генетический код глобальной организации смысла в дискурсе.

140

4.2.2Линейность дискурса

Олинейности дискурса в свое время писал еще Ф. де Соссюр [1977: 103]: «Означающее, являясь по своей природе воспринимаемым на слух, развертывается только во времени и характеризуется заимствованными у времени признаками: а) оно обладает протяженностью и

б) эта протяженность имеет одно измерение — это линия».

Какими уникальными, выдающимися способностями ни обладал бы говорящий или пишущий субъект, он не в состоянии произнести, написать более одного слова в один и тот же момент времени. Дискурс закономерно линеен, у него всегда есть начало, продолжение (или продолжения) и конец, логический или не очень. Во всяком случае любой автор сталкивается с проблемой линейного расположения смысла, и ему каждый раз приходится решать извечный вопрос С чего начать?

Данная проблема не столь банальна и тривиальна, как может показаться неискушенному исследователю. Начало дискурса определяет тематическую, интенциональную (в философскофеноменологическом смысле) направленность на предметную сферу и возможные пути конструирования социального мира. Начало дискурса задает рамки его возможной интерпретации и определяет тональность, подобно музыкальному ключу и знакам альтерации на нотном стане. Вероятно, это психологическое свойство многих семиотических процессов, поступательно развертывающихся во времени. Слова, предваряющие последующие коммуникативные акты, становясь речевым контекстом, оказывают огромное влияние на восприятие и обработку дискурса слушающим. Начало дискурса вводит нас в определенный

возможный мир, связанные с ним культурные смыслы, знания, верования, общий пресуппозиционный фонд [ср.: presuppositional pool — Brown, Yule 1983: 79—83], стимулирует инференционное прогнозирование в заданном им направлении, активирует соответствующие установки, ожидания слушающих относительно темы дискурса и его продолжения. Сравните:

{VII} a. I hate playing with him. He's so fast, you know.

Яне люблю с ним играть. Знаешь, он так быстр.

b.I enjoy playing with him. He's so fast, you know.

Мне нравится с ним играть. Знаешь, он так быстр.

Очевидно, что восприятие второго высказывания в качестве отрицательной оценки в {VII-a} и положительной в {VII-b} полностью зависит от предшествующего.

Не только содержание первого высказывания, но и способ его актуализации выполняют функцию контекстуализации. Это касается стиля, языкового

141

кода, диалекта, интонации, манеры письма — всего того, что Дж. Гамперц называет

ключами контекстуализации [contextualization cues — Gumperz 1982a: 131] и что определяет порождение контекстуальных эффектов [Шпербер, Уилсон 1988; Sperber, Wilson 1995 и др.].

Формальное обращение, например, вызывает определенные ожидания, настраивает на официальный стиль общения, отличный от ситуации, в которой вполне естественным было бы фамильярное приветствие. Получив эту субкодовую информацию, слушающий выводит соответствующие ей прагматические инференции. Опираясь на изменившийся фонд знаний о взаимодействии, он готовится интерпретировать последующие высказывания и соответственно строить свои коммуникативные стратегии. Таким образом, начало дискурса задает тональность или стиль общения, его социокультурный и психологический континуум.

Линейность дискурса наивно-психологически подчиняется правилу так называемого ordo naturalis — «естественного порядка» [Brown, Yule 1983: 125], заставляющего, например, слушающего верить, что факт, упомянутый в разговоре раньше другого, на самом деле предшествовал этому другому в реальной жизни (если не было специальных индексов времени, перекрывающих это правило). Классический тому пример: Veni, vidi, vici. Никому из нас даже